Об одном сюжете Короленко

1

Записная книжка-календарь В. Г. Короленко на 1893 год не обойдена вниманием исследователей: в приложенном к ней так называемом «Листе использования» – длинный перечень фамилий. К тому же большая часть записей, сделанных писателем во время путешествий в Америку и Румынию, опубликована во втором томе его дневника¹.

Словом, неожиданных находок эта «единица хранения» не сулит. И, тем не менее, речь пойдет о находке, и в известной степени неожиданной. Это небольшой беллетристический набросок, который не только не вошел в упомянутый дневник Короленко (сюда были включены лишь подневные записи), равно как и в XVIII том Полного собрания сочинений писателя, где собраны его неизданные и неоконченные произведения об Америке², но и не был почему-то учтен в аннотированном описании творческих рукописей Короленко, хранящихся в его архиве (в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина)³.

Между тем четыре страницы в старой записной книжке знакомят нас с ранее неизвестным текстом Короленко и с интересной личностью, попавшей в сферу его внимания. О личности, однако, разговор особый. Сначала – текст:

«ИСТОРИЯ БЕДНОГО ЛАЗАРЯ. – Мы ехали по америк<анской> ж<елезной> дороге. Вагоны мчались с необычайной быстротой по Пенсильвании, кругом мелькали сначала фармы (то есть фермы. – Е. М.) и еще возникающие города, потом городок Camden, – с длинной Филадельфией на другой стороне реки, потом квакерский Trenton с фабриками и доком. И так ясно, так резко почувствовалось почему-то, что вся эта быстро двигающаяся и живущая на всех парах сторона – чужая, для себя свободная, но неприветливая и неприютная для скитальцев, не успевших или не желающих всю душу отдать ее суетливым интересам… Может быть, это чувствовалось с такой особенной ясностью еще и потому, что я через день уезжал обратно в Россию и не мог сдержать своей радости и своего нетерпения. А моему спутнику уезжать было некуда и незачем.

– В Париже у меня сестра, – сказал он.

– Повидаться? Дадите поручение.

– Уехала, вероятно… Я видел ее, когда ей не было года…

Не знаю уж, как разговор зашел о прошлом и Лазарь разговорился. В вагоне сидели, положив ноги на скамейки, американцы и курили. Электрическая лампочка кидала не особенно резкий свет из толстого стекла, вделанного в стену, впереди над, в окне виднелся вагон с тусклыми силуэтами пассажиров, производившими странное впечатление скорее каких-то очертаний в темном стекле, – в боковые окна глядела темная ночь, и только порой, точно огромные светляки, электрические огни проплывали мимо, выделяя из темноты то улицу города, то ресторан, то фабрику, то только ряды угрюмых домов… А потом летели дальше и рассказ Лазаря уносил нас обоих в это недалекое и так безвозвратно минувшее прошлое.

Теперь Лазарь невзрачный человек лет 45, сгорбленный, близорукий, чудаковатый. Белье на Лазаре не всегда свежее, галстук всегда засаленный, сапоги слегка стоптанные, – видно, что дела у Лазаря не блестящи. Кроме того, Лазарь философ и привык относиться с пренебрежением к внешней стороне жизни. Его существование неблестяще и серо, как его фигура, семьи у него нет, его дело – странное дело: он занимается главным образом внешней политикой Америки и старается совать палки в колеса разной дипломатии. Его office посещают репортеры, писатели, корреспонденты и публицисты, он считается экспертом по русским делам, но газета, кот<орую> он редактирует, расходится в колич<естве> 3 т<ысяч> экз<емпляров> – наполовину даровых, и сто долларов – составляют большую сумму в ее обиходе… Однако Лазарь не производит впечатление человека унылого. Он скор, но ровен, чудаковат, но умен, неизящен, но спокоен и уверен в себе, и часто рука Лазаря чувствуется там, где имена фигурируют другие.

И, однако, так странно было слушать, что еще недавно Лазарь был горяч и кипуч, молод…

История, которую он мне рассказал в тот вечер, началась как-то незаметно и не помню от чего, – беспорядками в технологическом институте.

Это как раз было время, после которого вынырнул Нечаев. Было 2 партии, – в одной Нечаев. Это были крайние, предлагавшие чуть ли не идти на улицу и строить баррикады. Теперь мы уже знаем, что такое был Нечаев, и имеем большое основание думать, что его-то во всяком случае на баррикадах бы не было. Не потому, чтоб он был трус, – он доказал противное не однажды, – но потому, что он презирал всех, считал себя нужным для организации, считал, наверное, баррикады глупостью, нужной лишь как демонстрация, для которой достаточно и увлекающихся дураков. Молодой Лазарь был одним из его горячих противников, и на сходках у них происходили крупные столкновения. Это была партия, которую нечаевцы клеймили именем «любимцев III отделения». Теперь не мало этих крайних – на видных постах и в чинах. А бедный Лазарь и до сих пор скитается по свету в роли комара, объявляющего войну разным дипломатич<еским> львам. Бедный Лазарь!»⁴

2

Итак, «История бедного Лазаря».

1. В. Короленко, Дневник. 1893 – 1894, т. II, [Полтава], 1926.[↩]
2. В. Г. Короленко, Полн. собр. соч., т. XVIII (посмертное изд.), [Харьков], 1923[↩]
3. »Описание рукописей В. Г. Короленко» (сост. Р. П. Маторина), М., 1950. Материал этот зафиксирован лишь в неопубликованном и незаконченном описании рукописей писателя (главным образом публицистики), подготовленном А. В. Храбровицким. См.: Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (далее ОР ГБЛ), ф. 357. к. 39, N 1. л. 253.[↩]
4. ОР ГВЛ, ф. 135, N 1293, лл. 75 – 76. Текст печатается ссохранением всех особенностей оригинала; исправлены лишь явные описки и расставлены недостающие знаки препинания.[↩]