Краткий трактат о яблоке (Евгений Евтушенко и другие)

1. Краткий трактат о яблоке (Евгений Евтушенко и другие)

Сквозь мастера смотри на мастерство.

Шекспир, сонет XXIV

В этом письме мне хочется обратить внимание друзей и любителей поэзии на явление, не вдруг бросающееся в глаза, но заметное при более близком знакомстве с материалом. Заметное, когда читаешь не избранное из избранного и пропущенное через фильтры антологий, а стихотворный поток в его живом движении: газеты, журналы, книги местных издательств, тематические сборники, редакционную почту и свою собственную почту – у каждого литератора она достаточно обильна, подчас избыточна.

Для явления, о котором здесь пойдет речь, я не стану подыскивать термина, даже условного. В этом нет необходимости. Тем более, что явление это сопричастно многим смежным: подражание, зависимость, влияние, переимчивость, самобытность, оригинальность, свой почерк, чужой почерк…

Самое начало работы над стихом – ученичество. Робкое копирование образцов. Рабская зависимость от кумиров. Хотя и в эту начальную пору встречаются примеры редкостной самобытности и оригинальности. Этого самого раннего периода работы поэта я не коснусь, дабы не демонстрировать явных и скрытых стихотворных копий, переводов и перифраз. Вскользь лишь отмечу, что у нас широко распространены (и не только в кругу начинающих) раскавыченные цитаты – во всех жанрах, от стиха до критической статьи. Один изобрел, другой же, предусмотрительно отдалив свою мысль или свой образ и свои строки от прямого сходства текстов (мол, подальше от греха, от плагиата), подсовывает нам копию под именем оригинала. Оставлю в стороне эти, увы, нередкие и грустные «примеры». Обращусь к примерам иного рода. Невольное подражание одному-двум поэтам в начале творчества – не беда. Это естественно. Так было с Пушкиным в отношении Державина, Батюшкова и Жуковского. Так было с Лермонтовым в отношении Пушкина. Так бывает с любым художником перед тем, как он выберется на свою собственную дорогу.

Но нынче сплошь и рядом я встречаюсь с авторами (и не только молодыми), которые лихо, на лету, как последние спортивные вести, вбирают в себя разнохарактерные и подчас исключающие друг друга поэтические системы. Переимчивость их носит не избирательный, а всеядный характер. Они проштудировали все «опыты» – от Брюсова до Кирсанова. Они «овладели» ремеслом. Они знают, как «свинчивается» и «монтируется» стих. Развитые стихотворные бицепсы могут выполнять разные – любые – упражнения. Механическое овладение стихом – какая нелепица!

О нет, меня не насыщают эти снятые с чужого молока сливки. Меня не радует, а очень печалит это мобильное умение писать хоть так, хоть этак. На уровне. Как все. И даже чуточку лучше, виртуозней, галантней. И под Сельвинского, и под Твардовского, и под Мартынова, и под Светлова, и под Блока, и под Маяковского. Производится современный стиховой коктейль. Стилевая мешанина. Эклектическое соединение разных манер не создает, не может создать ни определенного почерка, ни определенного стиля. Доселе это умение было привилегией пародистов. Чужие приемы доводились до абсурда и сами себя взрывали.

В качестве примера я беру стихи поэта глобальной известности, запальчивого, одаренного, плодовитого, отношения с которым у меня (по крайней мере до этого письма) складывались дружелюбно. Полемика моя с ним в одном – стих. Стиховая самобытность. На пути к зрелости этого поэта стоит барьер – стилевая переимчивость. Стилевая чересполосица.

В отдельной литературной судьбе Евгения Евтушенко (о нем речь), поэта, откровенно идущего на дискуссию и кровно заинтересованного в ней, я вижу некоторое отражение судьбы искусства слова, в частности искусства стиха. Не правда ли, нужны примеры?

Спешу обратиться к самим стихам Евгения Евтушенко.

Вот его модель «под Есенина»:

Не захнычу

и не заплачу,

все другое на свете черня,

оттого, что люблю я удачу,

а удача не любит меня.

 

Модель «под Маяковского»:

Какую

должны мы вкладывать

страсть,

себя

и других поднимая,

в слова:

«Коммунизм»,

«Советская власть»,

«Революция»,

«Первое мая»!

……….

Толку-то что

с восклицаний одних!

Что комплименты

расстеливать!

Не расстреляют

враги

за них.

Не за что

будет

расстреливать.

Пусть же о многом

напомнят нам

жизни,

за правду отданные…

Товарищи,

надо вернуть словам

звучание их первородное!

Бережней будем,

всегда,

во всем,

как клятву, их понимая.

Мы с вами придем к коммунизму,

придем!

Празднуйте Первое мая!

 

Модель «под Сельвинского»:

Нерпа-папа спит, как люмпен.

Нерпа-мама сына любит

и в зубах, как леденец,

тащит рыбину в сторонку

кареглазому нерпенку

по прозванью «зеленец».

 

Модель «под Пастернака»!

И вам не прогибать

надушенной кушетки,

нам петь – как припадать

к натруженной гашетке.

 

 

Модель «под Асеева»:

Перед огнем и нами все бессильно.

Эй,

бочку!

Сюда еще подбавить бы бензина!

Лей

больше!

Огонь горит вовсю,

неутомимо,

прям,

дружен.

Какой огонь,

чтоб сжечь весь мусор мира,

нам

нужен!

Модель «под Мартынова» (замечу в скобках, что автор и посвятил эти стихи Леониду Мартынову, хотя для пишущего послание вовсе не обязательно переходить на стилевые и стиховые позиции того, к кому это послание обращено).

Уходит он,

сутулый,

неумелый,

какой-то беззащитно неумелый,

я бы сказал –

устало неумелый,

под снегом, мягко падающим в тишь.

Уже и сам он, как деревья, белый,

да,

как деревья,

совершенно белый,

еще немного –

и настолько белый,

что среди них его не разглядишь.

 

Модель «под Прокофьева»:

Ты мне, словно кораблю,

все четыре стороны.

Далеко тебя люблю,

высоко, просторно.

 

Всей землей тебя люблю,

всею вышиною.

Каждым шелестом ловлю,

каждой тишиною.

Модель «под Светлова» (замечу в скобках, что здесь поэт взял эпиграф из Светлова, но и это лишь «прием»).

Мы быть молодыми вовсю норовим,

а старость вот-вот и наступит.

У самого края дороги на Рим

старуха сидела на стуле.

Модель «под Слуцкого»:

Он пишет их задаром –

не за что-то.

Не за себя он просит –

за кого-то,

и это его вечная забота,

святая милосердная работа.

Не веря ни в иконы,

ни в молитвы,

он верит,

дядя Вася,

в государство,

и для больного полиомиелитом

он просит заграничное лекарство.

 

Модель «под Смелякова»:

Меняю славу на бесславье,

ну, а в президиуме стул

на место теплое в канаве,

где хорошенько бы заснул.

……….

И рядом плыли бы негрешно

босые девичьи ступни,

возы роняли бы небрежно

травинки бледные свои.

 

Модель «под Кирсанова»:

Атлантик-бар!

Атлантик-бар!

Мы с самолета –

и на бал!

Хозяин –

русский эмигрант.

Испанка его барменша,

и сам он,

как испанский гранд,

склоняется так бархатно.

 

Модель «под Антокольского»:

Какое наступает отрезвленье,

как наша совесть к нам потом строга,

когда в застольном чьем-то откровенье

не замечаем вкрадчивость врага.

 

Модель «под Твардовского»:

Дышало утро у Днепра

и пристанью смоленой,

и дымом дальнего костра,

и рыбою соленой,

Модель «под Винокурова»:

Предощущение стиха

у настоящего поэта

есть ощущение греха,

что совершен когда-то, где-то…

 

Пусть совершен тот грех не им –

себя считает он повинным,

настолько с племенем земным

он связан чувством пуповины.