Константин Азадовский. Серебряный век. Имена и события: Избранные работы

Константин А з а д о в с к и й. Серебряный век. Имена и события: Избранные работы. СПб.: Издательство Пушкинского Дома; Нестор-История, 2015. 512 с.

Константин Азадовский — ученый-эрудит, принадлежащий к поколению исследователей (в их ряду — С. Гречишкин, А. Лавров, Г. Суперфин, Р. Тименчик и др.), которых в 1970-1980-е называли «архивными мальчиками», затаившимися в нишах текстологии и комментирования. В условиях жестких идеологических ограничений такой путь в науке казался спасительным: позволял не касаться уязвимых интерпретаций, а заниматься сугубо фактографическими (объективно научными) аспектами. Однако и он не уберег талантливого и уже тогда известного своими работами филолога-германиста от прямого столкновения с репрессивной системой на закате советской эпохи (см. недавно вышедший том документального исследования П. Дружинина «Идеология и филология. Дело Константина Азадовского», 2016).

Научные интересы К. Азадовского энциклопедически разнообразны (библиография его работ включена в книгу «Россия и Запад», 2011). Если 1960-1970-е годы были в первую очередь ознаменованы серией публикаций ученого о русско-немецких литературных связях, то впоследствии он также обратился к отечественной словесности начала XX века: творчеству А. Блока, В. Брюсова, Н. Клюева и др. В этом отношении рецензируемое издание подводит промежуточные итоги многолетним исследованиям данной литературной эпохи.

В сборник вошли статьи, созданные на протяжении нескольких десятилетий. Самая ранняя из них датирована 1979 годом («Путь Александра Добролюбова»), а поздняя — 2012-м («Два письма Зинаиды Гиппиус»). Выстроенные автором в логической последовательности, они призваны отразить многообразие и пестроту русского Серебряного века, расширить «рамки этой культурной эпохи, которая зачастую неправомерно сужается: приравнивается к «символизму» или «модернизму», противопоставляется «реализму» или хронологически ограничивается периодом 1905-1917 годов» (с. 9). Вероятно, эту же цель преследовал А. Лавров в итоговых сборниках «Русские символисты: Этюды и разыскания» (2007), а также «Символисты и другие: Статьи. Разыскания. Публикации» (2015).

В предисловии, озаглавленном «Серебряный век вчера и сегодня», К. Азадовский указывает на то, что словосочетание «Серебряный век» можно смело выносить на титульный лист уже не в полемическом ключе, как это было «вчера»: «сегодня» оно «еще более утвердилось — как в повседневном обиходе, так и в академическом лексиконе» (с. 7). Да и внимание литературоведов к рубежу XIX-XX веков, судя по книжным прилавкам, не угасает. Однако ценность изданного сборника не только в его историко-литературной актуальности.

Собранные под одной обложкой, работы К. Азадовского возвращают нас к вопросу о задачах литературоведения. Многие из републикуемых текстов уже успели стать хрестоматийными и приобрели методологическую значимость благодаря архивной выверенности, точности и академической аккуратности. Специалисты продолжают использовать их в качестве прочной основы для собственных разысканий.

Уже в первом разделе, охватывающем широкий контекст (от стихотворных опытов А. Добролюбова — к переписке Н. Клюева и А. Блока и далее — к периоду «кризиса символизма»), на передний план выходит проблема источников в работе литературоведа. Приоритетной задачей для К. Азадовского становится исправление бытующих ошибок и отказ от общепринятых заблуждений. Для ее решения любой, даже кажущийся незначительным факт (будь то черновик письма или записка) имеет значение. Научное credo К. Азадовского вынуждает его не просто обращаться к дневникам, воспоминаниям, письмам (эгодокументам) как вспомогательному источнику в работе, но делать их основным предметом собственных штудий.

В свое время статья «Путь Александра Добролюбова» была важным шагом к открытию личности «первого русского символиста». За этой работой последовали многочисленные разыскания других ученых (список более поздних публикаций К. Азадовский приводит в начале статьи). Исследователь привлекает внимание читателя и к другим малоизвестным участникам литературного процесса (например, Л. Семенову). В работе «Александр Блок и Мария Добролюбова» (1988) основное место отведено сестре А. Добролюбова. На момент первой публикации многое оставалось непроясненным, К. Азадовский детально проработал ее биографию, определил роль в литературном процессе и избежал погружения в ненужные обобщения при ответе на вопрос: «Запечатлелся ли «образ» Добролюбовой в литературном творчестве Блока?» (с. 75). Следует напомнить, что «Мария» — наиболее употребительное имя в лирике поэта, но причина тому — евангельские реминисценции. Добролюбова, в свою очередь, запечатлена в сознании Блока как Маша, и поэтому лишь несколько упоминаний в его произведениях правомерно соотнести с сестрой Добролюбова.

Задача другой статьи — «Стихия и культура. Николай Клюев и Александр Блок» (1987) — выяснить, что «сближало и разъединяло Клюева и Блока, а также — раскрыть некоторые аспекты их знакомства, образующие его общественный и литературный фон» (с. 81) на материале сохранившихся писем Клюева к Блоку, содержание которых не исчерпывается исключительно литературными оценками, оно богаче и глубже. Логическим завершением в этом ряду служит публикация «Клюев и «Цех поэтов»» (1987), доказывающая нам, что наличие письма, которое «лишь написано, но не отправлено», может прояснить сложившуюся ситуацию (с. 206). Речь идет о найденном письме Клюева, в котором он сообщает о сознательном тяготении к «Цеху поэтов», что, на первый взгляд, противоречит свидетельству А. Ахматовой об отречении писателя от этого объединения в феврале 1913 года. Предполагается, что письмо было написано вскоре после выхода статьи В. Львова-Рогачевского «Символисты и адамисты», в которой автор пытался отделить Клюева от «новой школы». Тот факт, что письмо не было отправлено, «наводит на мысль, что оно служило как бы «распиской»» (с. 206) акмеистам, потребовавшим от поэта разъяснений с целью обезопасить «Цех» от нападок относительно «заманивания» Клюева, который, в свою очередь, не хотел открыто порывать с «Цехом» и «предпочел подтвердить таким образом свою принадлежность к нему» (с. 207).

Материалы второго раздела объединены общим источником — немецким дневником Ф. Фидлера, страницы которого позволяют реконструировать петербургскую литературную жизнь конца XIX — начала XX века: маскарады на «Башне» Вяч. Иванова, вечера в квартире Ф. Сологуба («Вячеслав Иванов в дневнике Фидлера», текст соединил две статьи, опубликованные в 1989 и 1993 годах; «Александр Блок и петербургские маскарады»). К. Азадовский приходит к выводу, казалось бы, очевидному, однако не всегда учитывающемуся исследователями: «Дневники и воспоминания современников, критически сопоставленные друг с другом, всякий раз свидетельствуют о большей объективности первых; события, восстановленные «по памяти», нередко оказываются (невольным или намеренным) вымыслом мемуариста» (с. 285).

Третья часть книги посвящена К. Бальмонту. В статье «Бальмонт: фамилия с двумя ударениями» (2003) на материале воспоминаний и писем разрешается частная, на первый взгляд, проблема. К. Азадовский проводит подробный лингвистический анализ и прекращает затянувшийся спор о правильной расстановке акцентов: ударение на последний слог — факультативная «игровая» форма, которую «не следует легитимизировать и придавать ей значимость безусловного историко-литературного факта» (с. 341). В то же время ученый не замыкается в мелочах. В размещенной далее статье «»Глаза Юдифи»: Бальмонт и еврейство» (2005) он представляет широкую панораму взглядов на еврейство на всех этапах жизненного пути поэта и доказывает, что в Бальмонте нельзя видеть «адепта антисемитской идеологии» (с. 373). Его позиция в еврейском вопросе была колеблющейся, в связи с чем можно говорить о «мимолетных настроениях», но никак не об «убеждениях» и «принципиальной позиции» (на чем настаивают некоторые исследователи).

Еще один раздел сборника целиком посвящен личности и творчеству М. Сабашниковой. Его составили статьи «Маргарита Сабашникова в 1908 году (из писем к А. М. Петровой)» (2011) и «Маргарита Сабашникова и Эмилий Метнер» (2009). Анализ писем и записей Сабашниковой позволил К. Азадовскому утверждать, что, вопреки сложившемуся в читательском сознании образу талантливой, «но не вполне состоявшейся художницы» (с. 375), не следует преуменьшать ее роль как хроникера антропософского движения и пропагандистки штейнерианских взглядов. Кроме того, представленные в статье письма Сабашниковой принципиально важны для воссоздания истории русского штейнерианства.

Эпистолярные источники составили также последний раздел книги. Статья «Два письма Зинаиды Гиппиус» на материале посланий, адресованных И. Брюсовой, вскрывает их реальную подоплеку. Публикуемые документы дополняют переписку З. Гиппиус с В. Брюсовым, изданную на страницах «Литературоведческого журнала» (1994, № 5-6; 1996, № 7; 2001, № 15; 2005, № 19). Заключительная статья «»Для меня он не умер» (из писем Б. А. Лазаревского к В. С. Миролюбову)» (2009) отвечает на вопрос: Лазаревский — подражатель Чехова или преданный почитатель? Письма к Миролюбову служат ценным дополнением к его дневниковым записям и мемуарным очеркам о Чехове (с. 447).

Возможно, кто-то захочет упрекнуть автора рецензируемой книги в мелкотемье, но уже то обстоятельство, что спустя годы републикуемые статьи не подверглись существенным изменениям, свидетельствует об их фактической оснащенности, которая, в отличие от идеологически окрашенных интерпретаций, не имеет срока давности. Для специалистов выход сборника К. Азадовского несомненно стал большой удачей: собранные вместе, некогда разрозненные и не всем доступные публикации выглядят не иначе как монография, объединенная идеей очищения историко-литературных феноменов от ложных напластований и актуализации высоконаучного подхода к искусству слова.

Наталия ДРОВАЛЕВА