№3, 1970/Обзоры и рецензии

Конкретная теория

«Очерки истории русской советской журналистики», т. 1. 1917 – 1932, «Наука», М. 1966, 509 стр.; т. 2. 1933 – 1945, «Наука», М. 1968, 503 стр.

КОНКРЕТНАЯ ТЕОРИЯ

«Очерки истории русской советской журналистики», на мой взгляд, весьма серьезное научное издание, хотя это не значит, что оно лишено недостатков.

Сам факт создания этой обобщающей работы («Очерки» написаны пятнадцатью авторами под руководством А. Дементьева), которая сосредоточила в себе гигантское количество сведений, наглядно доказывает значение коллективных работ для развития нашей науки. Уже одно фактическое богатство «Очерков» (литературоведам ясно, с каким трудом оно добыто), безусловно, повышает читательское доверие к этому труду.

Научная ценность издания, на мой взгляд, определяется, также методологической и исторической истинностью общей концепции, положенной в основание «Очерков». Эта концепция заключается в том, что развитие советской журналистики осмыслено как процесс, имевший безусловно позитивную направленность, но складывавшийся отнюдь не легко и гладко. В соответствии с реальной историей (а не выдумками, продиктованными нетерпеливой страстью выдать желаемое за действительное) авторы обоих томов раскрывают диалектику поисков и находок, заблуждений и ошибок, побед и поражений, издержек и достижений советской журналистики, обусловленных объективной историей. Конечно, с течением времени взгляды на предмет будут углубляться, но эти уточнения, полагаю, коснутся частных толкований, но никак не общей, диалектической, концепции труда.

Конкретность утверждений, реальная основа выводов заставляют воспринимать в «Очерках» даже то, что хорошо известно, по-новому, свежо. Так, например, кто не знает, сколь велика была роль М. Горького в становлении советской литературы, советской журналистики. Эта мысль, скажем прямо, воспринимается иногда как общее место, как декларация. Но вот вы читаете, что в период 1918 – 1936 годов М. Горький, помимо редакторской работы в основных советских издательствах, помимо организации многих литературных серий и коллективных книг, принимал активное участие в создании и редактировании более тридцати журналов, газет, альманахов, сборников (т. 1, стр. 172). Более тридцати!.. Далее вы читаете сжатую (примерно в два авторских листа) статью «Журналы А. М. Горького», как бы определяющую русло, по которому развивалась деятельность М. Горького – журналиста. Затем следуют уже развернутые главы, посвященные облику и конкретному развитию «Наших достижений», «Колхозника», «Литературной учебы», «За рубежом» и других изданий, задуманных и направляемых М. Горьким, – и то разрозненное, что вы знали, собирается воедино, и то общее представление о роли М. Горького, которое у вас было, по окончании этого чтения обретает, я бы сказал, новое качество. Это новое качество определяется, однако, не просто дополнительным запасом фактической информации. Важно отметить, что факты литературной жизни даются авторами в неразрывной связи с той эпохой, с той социальной действительностью, которая либо породила эти факты, либо им сопутствует. Этот методологический принцип выдержан в «Очерках» неукоснительно, и он придает особую рельефность и значительность истории журналистики. Разве не многозначительным, к примеру, и не ведущим к серьезным выводам является проанализированный в «Очерках» факт, что в условиях нэпа переход ряда изданий на хозрасчет означал либо их художественную и идеологическую ориентацию на «платежеспособного» читателя, либо полный финансовый крах? Обстановка была весьма непроста, и авторы «Очерков» неоднократно подчеркивают, с какими сложностями сталкивалась советская журналистика в пору своего становления и что на деле значила государственная экономическая поддержка нового, нарождающегося. В тех условиях неконтролируемая «свобода» печати означала бы (вспоминая ленинские слова) свободу печати, «зависящей от капитала», означала бы сдачу врагу важнейших позиций в революционной борьбе.

Пожалуй, впервые в нашей историко-литературной науке столь детально и точно изложена непростая ситуация, сложившаяся в периодике в первые послереволюционные годы. Анализ классового расслоения, неоднородности писательской массы, характеристика буржуазных тенденций в известной части прессы, издававшейся в советские годы, противоборство с ними пролетарской печати показаны в «Очерках» на многочисленных фактах.

Каждый из нас ясно представляет себе политику партии в области культуры в первые десятилетия советской власти: письма и беседы В. И. Ленина, Резолюция ЦК РКП(б) от 18 июня 1925 года, Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года и целый ряд других материалов широко изучены. Но так же, как в случае с М. Горьким, конкретное, детальное, тесно увязанное с жизнью страны изложение способно это общее знание поднять на новый уровень. Мы видим, как в ряде случаев, – там, где нельзя было уступить ни шагу, – с непреклонной твердостью, в ряде случаев – гибко, с полным доверием к устремлениям деятелей советской культуры, предоставляя возможность событиям вызреть и определиться, – партия руководила советской печатью. В этом смысле глава «В. И. Ленин и советская журналистика» весьма показательна: в ней воедино собраны те положения, которые развиваются и конкретизируются в других главах.

Хочу подчеркнуть, что еще нигде не было столь подробно рассказано о серьезной подготовке, предшествовавшей выработке Резолюции ЦК РКП(б) от 18 июня 1925 года, значение которой выходит далеко за рамки 20-х годов; подчеркнуть, что, пожалуй, ни в одном другом исследовании Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года, положившее конец групповой разрозненности и наметившее путь консолидации всех творческих сил на общей платформе, не было столь тесно увязано с закономерностями литературной жизни тех лет.

Это вообще особенность «Очерков»: какая бы тема ни была в них поднята, благодаря исторической конкретности и обстоятельности, с какими она разрабатывается, она раскрывает перед нами новые грани и оттенки. Разумеется, я не говорю об узких специалистах: видимо, авторы трудов по сатире найдут мало нового для себя в главе о сатирической журналистике, а знатоки исторического романа будут удивлены тем, что только упомянута крупнейшая дискуссия 1934 года о советском историческом романе и в качестве образца представлена рядовая статья Л. Цырлина, и т. д. и т. п., но суть дела в том, что каждая глава поднимает нас на уровень узких специалистов по данной теме, а взятые вместе главы дают массу важных сведений каждому.

Значение «Очерков истории русской советской журналистики» для развития истории и теории советской литературы состоит, на мой взгляд, прежде всего в том, что ими начисто уничтожается почва для неисторичных, субъективистских теорий об одномоментном якобы возникновении метода » социалистического реализма в послереволюционной советской литературе. Сколько раз приходилось читать в разных, в том числе солидных, изданиях, что советская литература, объединяемая передовой социалистической теорией, сразу же после Октября стала литературой социалистического реализма.

Авторы «Очерков» совершенно справедливо пишут о периоде 1917 – 1932 годов: «…В это время развитие советской литературы проходило в условиях беспощадного столкновения нового мира с миром старым. Шел процесс экономической, политической, идейной борьбы трудового народа нашей страны С враждебными классами и их защитниками, процесс перевоспитания мелкобуржуазных масс населения, завоевания на свою сторону колеблющейся интеллигенции. При этом различные круги советской художественной интеллигенции в напряженных поисках ответов на вопросы, поставленные перед литературой и искусством революцией, шли к социализму разными) путями. Со всеми этими обстоятельствами связано возникновение в двадцатые годы многочисленных литературных групп и течений со своими программами и декларациями» (т. 1, стр. 5). Основное содержание первого тома и составляет анализ того, как в борьбе и поисках вырабатывались и уточнялись идейно-эстетические принципы советской литературы, – они не свалились в готовом виде с неба! – как развивался и в силу своих объективных преимуществ занимал центральное место метод социалистического реализма.

Действительно очень удобно было бы, не вводя никакой дифференциации, считать все созданное после революции произведениями социалистического реализма. Но как быть с механизированными анонимными комплексами, которые пролеткультовцы выдвигали вместо образов индивидуализированных людей? Как быть с тем поразительным фактом, что на страницах журнала «Пролетарская культура» не запечатлелась современная годам его издания гражданская война? Мы читаем в «Очерках»: «Социалистическое отечество в опасности!», – провозглашала партия, призывая народ к борьбе с интервентами. Среди рабочих, ушедших на фронт, были и те, кто занимался в студиях Пролеткульта. Пролеткультовские поэты, художники, агитаторы выезжали на фронт, работали во фронтовой печати, но эта важная и нужная деятельность почти не находила отзвука в журнале… Многие участники журнала вели большую государственную работу… но выступая на страницах «Пролетарской культуры», они словно забывали о насущных задачах времени и погружались в абстрактные и бесплодные теоретические рассуждения о «чистом пролетарском искусстве» (т. 1, стр. 30). Эстетическая платформа этих теоретиков и практиков была, во-первых, чуждой реализму с его стремлением отразить существенное в действительности, во-вторых, она вульгаризаторски трактовала задачи социалистического культурного развития. Так что же, здесь находятся истоки искусства социалистического реализма? Нет, это то, что должен был преодолевать новый метод! Преодолевать так же, как он преодолевая такие тенденции в искусстве, которые отражали буржуазную идеологию огромных слоев мелких собственников, как преодолевал абстрактный гуманизм немалого числа представителей старой либеральной интеллигенции – «гуманизм» тех людей, которые в разгар схватки пытались остановить руку борющегося класса.

Нет, не вбирал в себя социалистический реализм ни аполитизма, ни пренебрежения к завоеваниям культуры прошлого, ни представлений о самоценности формы, ни недоверия к силе аналитической мысли, ни следования «железным» схемам, ни слепого поклонения факту. Напротив, креп и уточнял свои позиции, прояснял поэтику в соревновании с другими методами и другими представлениями о жизни и задачах искусства.

Творческое лицо целого ряда толстых журналов в 20-е годы, как убедительно показано в «Очерках», и выражало наличие разных представлений о сути социалистического искусства – представлений, которые впоследствии были откорректированы объективным развитием живой литературы. Можно ли забывать, что в Резолюции ЦК РКП(б) от 18 июня 1925 года говорилось о свободном соревновании различных литературных течений и группировок, о задачах партии по отношению к разным слоям писателей, о недопустимости монополии на издательское дело какой-либо одной группы или литературной организации? Этот исторический документ забывают подчас некоторые торопливые теоретики, но он по праву составляет кульминацию и теоретический фокус первого тома «Очерков».

Не изображение единого потока – все-де были социалистическими реалистами, все-де обладали социалистическим сознанием, – но диалектику размежевания и консолидации в литературе раскрывает нам авторский коллектив «Очерков».

Мы, читатели, наглядно убеждаемся в закономерности возникновения разного рода группировок писателей, перед нами проходит конкретная картина деятельности и пролеткультовцев, и «кузнецов», и лефовцев, и напостовцев, и тех групп, что концентрировались вокруг «Красной нови», «Сибирских огней», «Молодой гвардии», «Октября», перед нами вырисовывается красочная панорама теоретического и административного движения РАПП и т. д. и т. п. Тщательность и всесторонность изложения неукоснительно подводят читателей к выводу о том, что с течением времени рамки группового членения стали тесны и в значительной степени вредны единой советской литературе, они изжили себя. Бурное развитие общества и литературы в течение второй половины 20-х – начала 80-х годов привело к тому, что отжившие, устаревшие, не соответствующие ни новым возможностям, ни задачам советской литературы формы ее организации должны были смениться новыми.

Авторы «Очерков» убедительно показывают процесс поисков и в области теории литературы. Для них, как для историков, очевидно, что не было декретированной кем-то истины, им известно, что многие важные высказывания классиков марксизма-ленинизма по вопросам культуры были опубликованы лишь в конце 20-х годов; изучение живого движения журналистики позволило им увидеть, сколь противоречивым было движение теоретической науки о литературе.

На страницах «Очерков» дан конкретный анализ дискуссий, разного рода литературных построений и теорий: формалистической, вульгарно-социологической, футуристической; «живого человека», «диалектического метода в искусстве» и др.

Громкие имена и громкие дискуссии советской критики представлены в «Очерках» в эволюции, в соотношении сторон, в единстве противоположных тенденций; в подобном диалектическом освещении представлена и вся история советской журналистики 1917 – 1945 годов. Именно поэтому, показав в соответствии с реальной историей процесс преодоления того, что не выдерживало проверки временем, проверки практикой культурной революции, авторы «Очерков» главное внимание уделяют тому, что действительно прочно входило в фундамент нового искусства: не сразу, в борьбе, без индульгенций и каких-либо, привилегий.

Вторжение в современность, верность прежде всего правде революционно развивающейся действительности, стремление творчески овладеть духовными богатствами предшествующей культуры, классовый дух, патриотизм и интернационализм, утверждение эстетики реализма в его новом качестве социалистического реализма – все это показано авторами «Очерков» как сложный процесс, который в значительной мере опирался на поиски верных путей органами советской печати и который неразрывно связан с целой плеядой выдающихся имен и созвездием периодических изданий.

История журналистики тесно связана с историей советской литературы хотя бы потому, что журналы явились теми центрами, которые в значительной степени формировали литературную политику. «Очерки» детально показывают, как именно это происходило: уточнялось понимание действительности и представление о задачах литературы по отражению этой действительности, все более адекватной времени и глубокой становилась теория и, самое главное, благотворно воздействовали на практику литературной жизни значительные произведения, опубликованные в журналах, – от «Бронепоезда 14 – 69» до «Тихого Дона».

Поступательное движение художественной литературы, теории, критики, которое проанализировано в «Очерках», движение в целом прогрессивное, исторически закономерное, обусловленное многими переплетающимися причинами, воспринимается при чтении «Очерков» как факт неопровержимый. Общий «стратегический» вывод не является легковесной агиткой или конъюнктурной поделкой; он результат объективного, всестороннего исследования, а не избирательного скольжения по какой-то части фактов, он опирается на правду, а не на полуправду, и это самая прочная, самая научная позиция.

Всецело, разумеется, поддерживая эту позицию, хочу сказать, однако, и о недостатках «Очерков».

Читая «Очерки», часто замечаешь, что объективность статей сплошь да рядом переходит в объективизм, – это выражается в нарочитом подчас бесстрастии при изложении противоречивых сведений: наше, авторов, дескать, дело – рассказать, как было, а ваше – делать выводы… Но ведь читатель не владеет всем материалом в той степени, что авторы, а кроме того, авторы-то лучше знают, в какую сторону шло развитие, поэтому простая лишь констатация событий вне их реальной тенденции нередко воспринимается как слабость или уклончивость. Вот пример, один из многих и многих (речь идет о журнале «Звезда»): «За весь период с 1937 по 1940 год можно отметить только одно значительное выступление журнала с полемическим адресом – статью Б. Костелянца «Герой советской литературы в оценке критики» (1938, N 8), направленную против наметившейся в некоторых критических работах (в статье рассматривается в основном вышедший в Ленинграде сборник «Образ большевика в советской литературе») тенденции к схематизации положительного героя, наделению его заранее заданными качествами.

В отдельных критических выступлениях «Звезды» этих лет мы сталкиваемся со стремлением утвердить некие обязательные для советской литературы «нормативы» героев, положений, конфликтов. Это проявляется, например, в резко отрицательной оценке творчества А. Платонова (В. Костелянец, «Фальшивый гуманизм», 1938, N 8)» (т. 2, стр. 395). Вот и разберись: против нормативности или за нее выступал критик в одном и том же, если верить «Очеркам», номере журнала, вот и разберись, какой линии придерживалась в этом вопросе редколлегия журнала. Может быть, авторы опасались упрека в безапелляционности, декларативности суждений. Но ведь декларативность возникает там, где не хватает фактов, а фактов-то как раз у авторов «Очерков» – горы, чего ж было боятьея подобных обвинений?.. А так развитие мысли часто оказывается невнятным, сюжет исследования исчезает, начинается повествование по принципу «а вот еще», и мы, читатели, погружаемся в атмосферу аморфности. Таким образом, добродетель издания: объективность, внимание к противоречиям, строгое следование фактам, – будучи продолжена, оборачивается – и неоднократно – его пороком.

Далее. Явно недостает «Очеркам» полноты изложения в целом ряде вопросов. Отчетливо ощущается, например, отсутствие если не специальной главы, так большого, цельного раздела, посвященного А. Луначарскому. О нем говорится немало, но в разных местах и по разным поводам, таким образом, представление о его вкладе в советскую журналистику оказывается раздробленным и, в общем, бледным. Тот же упрек можно адресовать авторскому коллективу и по поводу отсутствия в «Очерках» монографического раздела о деятельности такого выдающегося советского журналиста, как М. Кольцов. Крайне бледно и неполно представлена в «Очерках» яркая, изобильная деятельность В. Маяковского – журналиста.

Существенным, на мой взгляд, пробелом «Очерков» является отсутствие в них специальной главы, посвященной анализу многочисленных, выходящих периодически альманахов.

Характеристика этих изданий (о некоторых из них говорится вскользьо некоторых – горьковских – чуть подробней, но большинство вообще обойдено) сделала бы еще более рельефной картину разнообразных творческих и организационных поисков в первые десятилетия советской журналистики.

Смущают и некоторые композиционные неполадки. Так, например, обзорная глава «Журналистика в годы Великой Отечественной войны (1941 – 1945)» помещена перед конкретными главами, которые трактуют журнальную жизнь предвоенных годов; далеко не все повторы фактов и цитат кажутся обязательными в «Очерках» и т. д.

И еще: в столь солидном и добросовестном труде особенно не к месту факты и утверждения, которые взяты неисторично, в виде общих мест. Так, например, к издержкам «Красной нови» автор соответствующей главы (весьма содержательной) относит резкую критику романа А. Толстого «Сестры». Но разве берлинское издание 1922 года, в котором было немало антисоветских домыслов, не заслужило прямой и недвусмысленной оценки? «Позднее Воронский изменит свое мнение об этом произведении», – написано в «Очерках». Да, изменит, но ведь в 1925 году, «исхудав» почти вдвое, изменятся сами «Сестры».

Односторонне охарактеризована повесть А. Толстого «Хлеб». Специалисты по творчеству этого писателя уже убедительно доказали, что смысл произведения отнюдь не исчерпывается искажением истории. Дело обстоит много сложней.

Упрощенно трактуются во втором томе «Очерков» и некоторые другие книги: А. Первенцева, А. Чапыгина, С. Сергеева-Ценского, А. Аросева, Вс. Иванова. Оценки одних непомерно завышены, другие книги раскритикованы поверхностно.

Перечень неточностей можно продолжить: изредка встречаются искаженные фамилии и другие ошибки, – правда, для такого большого издания число их очень невелико.

Завершая обзор двух вышедших томов, я еще и еще раз хочу подчеркнуть, что, несмотря на те просчеты и ошибки, которые, к сожалению, можно встретить в «Очерках истории русской советской журналистики», мы получили научную работу – серьезную, основательную и верную в своей основной концепции. Появление этих томов, безусловно, свидетельствует о важных и благотворных процессах, совершающихся в области гуманитарных наук.

г. Ленинград

Цитировать

Андреев, Ю. Конкретная теория / Ю. Андреев // Вопросы литературы. - 1970 - №3. - C. 181-186
Копировать