«Кавказ в творчестве Л. Н. Толстого»

Б. С. Виноградов, Кавказ в творчестве Л. Н. Толстого, Чечено-Ингушское издательство. 1969, 237 стр.

Тема «Кавказ в творчестве Льва Толстого» значительна, на наш взгляд, по крайней мере в двух отношениях.

Рассмотрение ее позволяет установить, что дал Толстому Кавказ, какие жизненные вопросы возникли здесь перед писателем, какой новой Стороной повернулись те из них, о которых художник думал и прежде.

В то же время мы можем выяснить, что нового внес Толстой в изображение Кавказа, какую новую жизнь обрел в искусстве этот край, освещение которого имело к середине XIX столетия уже немалую традицию в русской литературе.

Второй из названных аспектов темы может многое дать и для характеристики внутреннего развития принципов реализма, ибо реалистическое освоение новых пластов жизненного материала в подлинном искусстве всегда неотделимо связано с развитием самого художественного метода, его «реалистического качества», с дальнейшим выявлением и осуществлением его внутренних возможностей.

Иначе говоря, с изображением Кавказа в произведениях Толстого этот край стал восприниматься читателем по-иному, сам писатель стал видеть нечто такое, чего прежде не видел, а реалистический метод приобрел новые черты, в нем раскрылись новые свойства и особенности.

Книга Б. Виноградова «Кавказ в творчестве Л. Н. Толстого» дает материал для решения названных проблем, и в этом ее неоспоримый интерес. Пусть автор остается в пределах непосредственного рассмотрения материала и пока остерегается сколько-нибудь широких и общих выводов, в книге тем не менее чувствуется, что он постоянно помнит об этих теоретических вопросах и не просто систематизирует накопившиеся сведения, но стремится осмыслить их.

Книга почти целиком состоит из статей, написанных и публиковавшихся автором в различных грозненских изданиях в предшествовавшие годы.. Со времени первой публикации отдельных разделов прошло совсем немного времени, но теперь каждый из них в очень значительной степени углублен, автор явно нащупывает здесь внутреннюю связь различных этапов в разработке Толстым его кавказских впечатлений. Это новая работа, а не соединение под одной обложкой прежних статей, которые, видимо и с точки зрения автора, уже отчасти устарели.

Даже отношение Б. Виноградова к отдельным формулировкам из его старых статей свидетельствует о том, как неуклонно движется он вперед. Так, в ранее опубликованных статьях неоднократно говорилось об отношении Толстого уже в произведениях 50-х и 60-х годов к «господам» как к тунеядцам; при этом получалось, что, будто бы видя уже паразитический характер «господского» существования, Толстой долго не отвергал правомерности «ненародного» образа жизни и не выступал против самого разделения людей на народ и «не народ». В книге суждения автора на эту тему отличаются большей тонкостью и точностью.

В прежних работах автора о «Казаках» некоторые затруднения, возникавшие перед Толстым в процессе создания повести, объяснялись «дурным» воздействием на писателя сторонников «чистого искусства», что, разумеется, упрощало вопрос. Этих суждений в книге читатель не найдет.

И все же в анализе сугубо конкретных литературных фактов дает себя знать недостаточная теоретическая широта исследования.

Б. Виноградов справедливо говорит о некоторой ограниченности писателей «натуральной школы» в изображении «мужика», об известной односторонности этого изображения. Но у него не чувствуется, насколько вообще новые по сравнению с «натуральной школой» задачи приходилось решать литературе уже в 60-х годах. Процесс работы Толстого над «Набегом» представлен поэтому обедненно, и смысл отказа писателя в ходе создания рассказа от «сатиры» так и не получает действительного и разностороннего объяснения.

Говоря о «Рубке леса», автор пишет: «Он (Толстой. – Я.В.) сознательно заостряет образы, чтобы полнее и глубже раскрыть их типичность. Раскрытию типичности служит и ирония» (стр. 73). Здесь, как и в некоторых других суждениях Б. Виноградова, в самой форме выражения сказывается не преодоленный еще до конца подход к искусству как к сфере, где властвует «понятийное» мышление.

Утверждая, что «с самого начала литературной деятельности Толстой твердо стоял на путях реализма», Б. Виноградов, непосредственно продолжая эту мысль, пишет, что Толстой, как и Чернышевский, считал «красоту действительной жизни выше красоты в искусстве» (стр. 45). Таким образом, здесь уравниваются как нечто однозначное реализм в искусстве и материализм в эстетике. С другой стороны, за норму и образец материалистического мышления а области эстетики выдается тот тезис Чернышевского, в котором, пожалуй, с наибольшей очевидностью проявились черты непреодоленной метафизики в эстетической системе великого революционного демократа. Следует отметить, что еще в 1941 году в своей книге «Белинский, Чернышевский, Добролюбов в борьбе за реализм» А. Лаврецкий показал, как недиалектична подобная постановка вопроса. Но книга эта забыта, и упрек в игнорировании справедливой мысли А. Лаврецкого ныне можно отнести, увы, не к одному Б. Виноградову.

Характеристика литературы о Кавказе, предшествовавшей Толстому, дана в книге Б. Виноградова полно и содержательно. К ней, вероятно, не раз будут обращаться те, кого привлечет эта тема. Однако и здесь в картине взаимопереходов и взаимопереплетений весьма и весьма не хватает внутреннего движения. Литературные факты, целые направления выглядят лежащими рядом или следуют друг за другом, что, конечно, не позволяет ощутить диалектику литературного процесса.

Иногда, анализируя произведения Толстого, автор пользуется выражениями, не соответствующими категориям образного мышления художника в эту пору или даже чуждыми ему вообще (хотя, как мы отмечали выше, от многих формулировок подобного рода Б. Виноградову удалось в книге избавиться). Говорится о «мерзкой, корыстной душонке» Крафта из «Рубки леса» (стр. 75) или о том, что в той же «Рубке леса» Толстой рисует «некоторых из солдат»»суеверными» (стр. 80) и т. д.

В «Разжалованном» Толстой был еще далек от решительного и категорического вывода, к тому же еще не очень удачно выраженного, какой приписывается ему Б. Виноградовым: «Третий кавказский рассказ как бы подводил итог и утверждал, что истинная храбрость приобретается не образованием, не принадлежностью к аристократической среде, а трудовым воспитанием, тогда как аристократическое воспитание прививает трусость, тщеславие, лень и прочие аморальные качества» (стр. 95). На наш взгляд, также не очень уместно говорить о «светлой вере» Толстого в «Казаках» (стр. 98) – ведь как раз здесь писатель так и не смог найти на волновавшие его вопросы никакого (пусть даже мнимого) положительного ответа, хотя именно в это время – ив связи с общим положением дел в России, и в связи с эволюцией своих собственных представлений – нуждался в нем особенно остро. Еще более странно утверждать, что в «Казаках»»Толстой не оставлял надежды закончить повествование бегством казака в горы и трагической развязкой» (стр. 105).

В действительности вопреки устремлениям и надеждам самого писателя художественное исследование всех обстоятельств встречи Оленина на Кавказе с людьми казачьей станицы привело к итогу, для автора «Казаков»самому тяжкому: несмотря на отсутствие каких бы то ни было неожиданных, чрезвычайных помех, сближение Оленина с казачьим миром оказалось невозможным. Объяснить это какими-нибудь случайными и внешними причинами Толстой себе не позволил, хотя соблазн такого рода в процессе работы над повестью, судя по истории ее создания, перед ним возникал.

Говорят: «Писатель делает книгу, книга делает писателя». И хотя обычно афоризм этот воспринимается как относящийся лишь к литераторам-художникам – к прозаикам, драматургам, поэтам, нам хочется распространить его и на исследователей литературы. Нам хочется, чтобы безусловно полезная и нужная книга Б. Виноградова побудила ее автора к дальнейшей работе.

г. Ленинград