Своеобразие реализма Пушкина

Задача настоящей статьи – осветить вопрос об особенностях художественного облика Пушкина в связи с тем местом, которое принадлежит национальному русскому гению в развитии русской и мировой литературы, главным образом в сопоставлениях с просветительским и критическим реализмом, а отчасти и с революционным романтизмом. Автор пытается тем самым ответить на широкий круг вопросов, отнюдь не претендуя, однако, на то, чтобы ответы эти носили сколько-нибудь полный и окончательный характер.

1

Определяя своеобразие исторического места, принадлежащего каждому большому художнику в развитии как своей национальной, так и мировой литературы, мы должны прежде всего ответить на вопрос о том, какая именно эпоха в жизни родины, человечества явилась решающим стимулом его творчества, определила пафос последнего, в наибольшей степени повлияла на весь духовный и художественный склад поэта. Неверно, думается, было бы отождествлять эту эпоху со всем периодом деятельности того или иного писателя, хотя, конечно, при ответе на данный вопрос должны быть приняты во внимание все этапы его творческого пути.

В этом смысле можно сказать, что историческим духовным фундаментом творчества Пушкина является прежде всего эпоха 1812 – 1825 годов. Именно она определила собою пафос пушкинской поэзии, в это время сложился великий поэт, и как ни мучительна была горечь испытаний последующего десятилетия и какой бы отпечаток они ни отложили на его творчество, Пушкин имел неоспоримое право сказать о себе в 1827 году: «Я гимны прежние пою» («Арион»).

Конечно, за годы, протекшие после восстания декабристов, мировоззрение и творчество Пушкина углублялись и обогащались. Великий поэт никогда не стоял на месте; неустанное обновление – закон развития пушкинского творчества. Но в главном и существенном тот взгляд на мир, который сложился и развивался во всем его творчестве, органически связан с эпохой 1812 – 1825 годов. Уроки 1826 – 1837 годов, горький опыт поражения декабристов, глубоко осмысленный поэтом, не повели Пушкина к какому-либо отказу от основ его мировоззрения, во многом сформировавшегося в предшествующий период, хотя, разумеется, и развивавшегося. Творчество Пушкина расцветает и крепнет в последние годы его жизни, но корни этой мощи – в исторических победах русского народа, в успехах русского революционного движения и русской литературы 1812 – 1825 годов. Духовный «заряд» на всю жизнь, на все творчество дала Пушкину именно эпоха 1812 – 1825 годов, подобно тому, как прежде всего эпоха, следовавшая за разгромом декабризма, явилась почвой творчества Лермонтова и Гоголя.

Пушкин в своем творчестве не изменял духу эпохи, овеянной немеркнущей славой могучего национального подъема, вызванного Отечественной войной 1812 года, с одной стороны, и ознаменованного героическим ростом самосознания передовых русских людей, формированием первого поколения русских революционеров – с другой.

Опустошенность, неверие не коснулись его. Можно спорить по вопросу о том, какими средствами полагал целесообразным бороться Пушкин в николаевские годы за осуществление своих идеалов. Ведь и перед преемниками Пушкина и декабристов, перед такими русскими людьми 40-х годов, как Герцен и Белинский, политический переворот не вставал как первоочередная и непосредственная Задача. Но Герцен считал себя и действительно являлся преемником декабристов. Пушкин же был непосредственно связан с их деятельностью. Его вера в русскую передовую интеллигенцию и культуру, в мощь русской нации не была поколеблена.

Б. Мейлах прав, когда, подводя в этом отношении итог изучений всего нашего пушкиноведения, пишет: «Все факты биографии поэта, которыми мы теперь располагаем, опровергают утверждения вульгарных социологов о том, что он после неудачи декабрьского восстания отказался от идеалов своей юности и поправел. Пушкин, хотя и заблуждался в оценке тех или иных фактов политической жизни… остался верным заветам своих друзей – декабристов… Он был во главе движения передовой России после декабря» ¹.

Историческое значение эпохи 1812 – 1825 годов в связи с развитием творчества Пушкина лучше всего охарактеризовано в известных словах Белинского из его пушкинских статей, где великий критик, имея, конечно, в виду не только 1812 – 1815, но и 1825 годы, писал: «Можно сказать без преувеличения, что Россия больше прожила и дальше шагнула от 1812 года до настоящей минуты, нежели от царствования Петра до 1812 года… 12-й год, потрясши всю Россию из конца в конец, пробудил ее спящие силы и открыл в ней новые, дотоле неизвестные источники сил, чувством общей опасности сплотил в одну огромную массу косневшие в чувстве разъединенных интересов частные воли, возбудил народное сознание и народную гордость и всем этим способствовал зарождению публичности, как началу общественного мнения» ².

Добролюбов, суммируя в сущности взгляды революционно-демократической критики, писал о Пушкине: «Не должно казаться странным, что очарование нашим бедным миром так сильно у Пушкина, что он так мало смущается его несовершенствами». Только после Пушкина и на основе его творчества могло наступить «время строгого разбора», «самого горького негодования» и изобличения «совершенства» окружающей действительности³.

Хотя Пушкин уже ясно видел те стороны русской действительности второй половины 20-х и 30-х годов, которые оказались в центре внимания Лермонтова и Гоголя, – «несовершенства» русской жизни, изображаемые с точки зрения «строгого разбора», «самого горького негодования», – тем не менее эти стороны и черты не стали центральными в его собственном творчестве.

Белинский, Добролюбов и Герцен заложили основы нашего современного понимания пушкинского творчества, причем очень существенно то, что Искандер определил историческое место Пушкина и по отношению к современной поэту мировой литературе: «У Пушкина была пантеистическая и эпикурейская натура греческих поэтов, но был в его душе и элемент вполне современный, Углубляясь в себя, он находил в недрах души горькую думу Байрона, едкую иронию нашего века – Байрон был до глубины души англичанин, а Пушкин – до глубины души русский, – русский петербургского периода. Ему были ведомы все страдания цивилизованного человека, но он обладал верой в будущее, которой человек Запада уже лишился» ⁴.

Герцен с полным основанием указал на ту грань, которая лежит между поэзией Пушкина и творениями западноевропейских поэтов, отразивших крушение просветительских идеалов (Байрон) или поражение революционных национально-освободительных движений (Леопарди). Эта грань лежит – но лишь в известной степени – и между Пушкиным и самим Герценом, чье творчество также омрачено тенью трагических испытаний 1848 года, хотя вместе с тем автор «Былого и дум» и должен рассматриваться как один из непосредственных преемников великого поэта.

Творчество и мировоззрение Пушкина – под углом зрения «отражения в них событий мировой истории – характеризуются живым ощущением эпохи Великой французской революции, этой, по выражению поэта, «огромной драмы», «великого разрушения». Именно потому, что Пушкин чувствовал себя в рядах передовых русских людей, борцов против самодержавия и крепостничества, верных традициям западноевропейских просветителей и борцов против феодализма, полный высокого драматизма пафос французской революции XVIII века неизменно был близок ему.

Правда, Пушкин уже видел противоречия буржуазного развития; героем «Сцен из рыцарских времен» является чуждый буржуазному укладу главарь народного восстания против феодального господства. Но Пушкин не был захвачен той стороной западноевропейской жизни и истории, которая обозначилась в 1830 году; имея в виду Англию и Францию, Энгельс писал, что «… с 1830 г. в обеих этих странах рабочий класс, пролетариат, признан был третьим борцом за господство» ⁵.

Противоречия буржуазного развития в восприятии Пушкина не вызывали ощущения трагической гибели тех просветительских идеалов, за которые революционными средствами боролись русские передовые люди. Пушкин, конечно, не мог видеть путей, способных вести к разрешению этих противоречий; вместе с тем мировоззрение Пушкина, его историзм, его эстетические принципы не могут быть сведены к просветительству.

Трагические столкновения передового сознания с историческим ходом событий лишены у Пушкина глубокого скептического и пессимистического освещения, которое они приобретают у Герцена, например, в книге «С того берега» под влиянием поражения прогрессивных общественных сил и идеалов.

Говорить об исторической эпохе, к которой принадлежит Пушкин, значит также представить себе конкретно, что означало для такого великого художника, каким был создатель «Евгения Онегина», быть окруженным «фалангой героев», напоминавших, по словам Герцена, цитированным Лениным, «богатырей, кованных из чистой стали с головы до ног» ⁶.

Эти вступившие в единоборство с самодержавием «поэты и воины, таланты во всех родах, люди, увенчанные лаврами и всевозможными венками», как писал Герцен в «Письмах к будущему другу», воспринимались им как легендарные лики святых на «золотом поле иконописи» ⁷. Для Пушкина же это были «первые друзья» («В альбом И. И. Пущину»), «члены сей семьи» (из X главы «Евгения Онегина»), к которой принадлежал он сам, те «пловцы», которые вместе с ним вели челн навстречу грозе.

Идейный духовный склад лучших представителей поколения дворянских революционеров 20-х годов, перейдя из жизни в творчество Пушкина, как бы расцвел здесь, гармонически воссоединившись с внутренним миром самого поэта.

Близость, непосредственная связь с этим поколением помогли Пушкину, как никому другому, поэтически воплотить склад его души и в повседневных «прозаических» связях и отношениях с действительностью, и как высшее, подлинно значительное выражение духовной жизни своего времени.

Сейчас нам хотелось бы лишь подчеркнуть, как много эпоха дала Пушкину, дала, однако, потому, что он сам явился гениальным выразителем и конденсатором ее лучших черт и стремлений. Поэзия Пушкина неотрывна от жизненной и исторической, патриотической и революционной поэтичности героев 1812 года и 14 декабря, от поэтичности, глубоко осознанной притом наиболее тонко чувствовавшими и проницательными умами этой эпохи.

Русская действительность предоставила Пушкину жизненный материал совершенно исключительного героического и поэтического звучания и всемирно-исторического значения, «предоставила» потому, что он сам был органически близок духовному складу революционера 20-х годов.

Встречаются сопоставления Пушкина и декабристов, подчеркивающие прежде всего слабые стороны последних, иллюзорность их романтических надежд на революционный переворот, оттеняемую мудростью гениального поэта, его пониманием противоречий и трудностей общественного развития.

При этом, однако, упускается из виду, что сопоставление Пушкина и декабристов исключительно с точки зрения их удельного веса в истории русской культуры и литературы совершенно неправомерно. Проблемы политического развития России должны быть здесь выдвинуты на первый план.

Декабристы, как то показал Ленин, явились первыми представителями революционного дела на Руси, создавшими политическую организацию и вступившими в единоборство с самодержавием. Именно поэтому и Пушкин и Герцен – столь бесспорно превосходившие декабристов силой поэтического слова и глубиной мысли – видели в них подлинных героев, носителей, если использовать некрасовские стихи, «доблести, запечатленной кровью».

Россия была во времена Пушкина отсталой страной, но русская передовая интеллигенция сумела решить свою важнейшую общенациональную историческую задачу, создав революционное движение, сплотив лучшие силы в борьбе против русского самодержавия и крепостничества, опоры международной реакции, и выработав героический характер революционера. Все это явилось жизненной базой для расцвета творчества поэтического гения, решившего – разумеется, во всем национальном своеобразии – первостепенные художественные вопросы, назревшие в развитии как русской, так и мировой литературы.

Однако, раньше чем перейти к следующему разделу настоящей работы, необходимо подвергнуть критике одно принципиально ошибочное истолкование творчества Пушкина, принадлежащее Г. Лукачу. В соответствии со свойственным ему в целом принижением роли мировоззрения в художественном творчестве и того значения, которое имеет связь писателя с освободительным движением и передовыми идеями своего времени, Г. Лукач дает поистине удивительное объяснение эстетического своеобразия Пушкина.

Он пишет в этой связи о России: «Несмотря на экономическую, политическую и культурную отсталость, царский абсолютизм создал здесь национальное единство и защитил его против внешних врагов. Поэтому выдающиеся представители царизма, особенно в том случае, когда они являлись одновременно сторонниками введения западной культуры в Россию, могли явиться героями для такого исторического романа, который… направляющаяся в социальном, политическом и культурном отношениях к совершенно иным целям современность могла рассматривать как собственную предысторию, как реальный фундамент своего существования» ⁸.

Лишь очень неточные познания в области истории России и русской литературы могли явиться исходной точкой для такой концепции, совершенно игнорирующей колоссальное значение органической и неразрывной связи Пушкина с первым поколением русской революции.

1. Б. Мейлах, Пушкин и его эпоха, Гослитиздат, 1958, стр. 365.[↩]
2. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VII, Изд. АН СССР, М. 1955, стр. 446 – 447.[↩]
3. См. Н. А. Добролюбов, Полн. собр. соч., т. I, ГИХЛ, М. 1934, стр. 114 – 115.[↩]
4. А. И. Герцен, Собр. соч., т. VII, Изд. АН СССР, М: 1956, стр. 203 – 203.[↩]
5. К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIV, М. – Л. 1931, стр. 669.[↩]
6. А. И. Герцен, Собр. соч., т. XVI, стр. 171. Ср. В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 9.[↩]
7. А. И. Герцен, Собр. соч., т. XVIII, стр. 88 – 89.[↩]
8. Georg Lukacz, DerhistorischeRoman, Aufbau-Verlag, Berlin, 1955, SS. 68 – 69.[↩]