Как надо отдыхать от слов?

Заметки поэта

А как пешком ушел Белов

по следу сосланных героев

от Вологды – на Соловки –

один за всех за тех, у коих

на это ноги коротки…

 

Написано мною по горячему следу паломника лет десять назад. В «Канунах» он воскресил земляков – прямое дело писателя, – а помимо других, неписательских дел поднял еще и церковь у себя на родине.

Где-то у Шкляревского в стихах есть картинка: поэт проходит мимо работающих на поле – и в этом правда положенья. (Чувство «иностранки» у Ахматовой.) Минутный порыв пособить – и мы пахали! – остановлен грустным рассудком. Зная до тонкости свое дело, не имея навыка к чужому, останься при своем, не смеши людей…

Но будь ты трижды прав – ведь ты не знаешь, как поступишь, возвращаясь той же дорогой – «на затылке кепи», – если вдруг тебя позовут…

Я в эту ночь – больной и юный –

Простерт у Львиного столба…

 

Восторженный будущий мемуарист (М. Алянский) признается Блоку, что да, что и он простирался под крылатым львом, на что Блок отвечает: а я не простирался… От него ли, в таком случае, можно было услышать, что почетнее всего на свете – поутру идти свежей бороздой, отбросив посредство слова – ради посредства плуга?

Я знаю человека, склонного заживо лепить – из тех, кто лепится, – характеры, судьбы, имена. И говорю ему: господин Учитель, учусь у Вас и прямо, и от противного.

Вот когда раздалось бытие

и вступило в права Искушенье:

свет и темень сведу и смежу,

душу живу – отныне родную –

этой волею – преображу,

жизнь отдам – и переименую!

 

Что ж – «вечный искус» ¹, как поется в пошленькой песне, увы, на слова Цветаевой. Пункт заведомо неразрешимый – назначенье художника. Поэт в России… и хор согласно подхватит: больше, чем поэт!

Вопрос в том, куда деть излишки.

Как бы мне избегнуть злословья, оглядываясь на бесчисленные во всех областях жизни произведения лишнего ума – лишнего на счет необходимого разума? Праздного и в области изящного – вывернутого так, чтоб были одни сплошные губы?

Сплошные аллитерации, сплошные образы, сплошное кольцо твердимого одного слова, отчего оно совершенно помрачается и заглатывает себя, как змея: матьматьмать-матьма…

Куда деть излишки таланта? На базар, очевидно. На излишках бумаги – для тех, у кого лишние деньги. Забавы крайней культурной элиты на потребу жрущим устриц. Критика наша приумолкла, разделив культуру на части: массам – массовую… Но культура так не делится, она уж точно сплошная. Ее нижний уровень есть подземный переход от вокзала Казанского к Ленинградскому, где среди окурков и плевков красуется эротика для дикарей. Сплошная, ибо потребители этих картинок и ценители журнала «Андрей» – близнецы-братья. Эх, Андрюша…

Но «эх» не только Андрюше. Эх – всякому традиционно порядочному изданию, когда оно вдруг подскочит – петушком, петушком! – и произведет пробежку – безрезультатную, – так как вдруг застесняется позыва. Потом из газетной подшивки и радо бы выдрать страницу, да уж нельзя. И сидит там некто без штанов – с диковинным таким «дирижаблем» (очень смешно, однако, у прозаика вполне бездарного). И «Новый мир» туда же, на четырех копытах кентавра- создания благородного и поэтического, опошленного лишним² воображением известного прозаика. Гормональным излишеством прямо поражает издание Гуманитарного фонда имени – Пушкина, конечно³. Или, подумал я, уж начинается новая эра, а я ее проморгал в своих деревнях, и теперь, как древние индусы и египтяне на опустевших пьедесталах, мы воздвигнем еще невиданные «дирижабли»… Эх – еще раз: один-то уже восстал под шумок на Тишинской площади⁴. На очереди – «треугольная груша», которой накроется какой-нибудь мемориал – или уже накрылся?

В воротничке я как рассыльный в кругу кривляк.

А по ночам я Пес России о двух крылах.

 

Не будь Вознесенский дважды прав в обеих строках, не о чем было бы говорить. Он и семь раз бывал прав: «я – семья, во мне… семь я». Так что есть кому перед кем устыдиться среди позорной толкучки пресловутого перехода неизвестно куда. Тем более что один В. сгоряча как-то возликовал над «проектом века», а другой все же понял, что такое переброска части рек ограниченного контингента, который никогда не ограничивается.

«Пока мы капусту грузили…» – как сказал один из героев Дудинцева. А в самом деле, торчит же стакан средь Лубянской площади – какую мистаковину туда вздедюрить (штуковину поднять – диал.)? Чтобы глядела во все окна могучих зданий ведомства, самого тихого в эти шумные годы…

Так вот, в Гуманитарный фонд я предложил себя Титулярным советником: разбираться и советовать, какой русский титул в каком тексте хорош и неизбежен, а какой есть просто похабщина. И привлекли бы меня, но напор толпы, матерно пишущей стихи и прозу, рисующей свои видеомы, фотографирующей все тот же сюжет, был велик и неудержим, – мою заметку смыло без следа и памяти. Клин клином вышибают: едва ли не все русские классики умели, как рубин в медь, вставить в живую речь незаменимое слово, произнесенное или нет, неважно, учили нас бережно и скупо к этим перлам относиться – и где же их наука?

Несколько хороших людей, одаренных литераторов затеяли журнал со счастливым названием – «Дар». Но откуда ни возьмись – во весь разворот листов – прискакали по некошеному лугу две голых девки и взмыли прямо над камерой. С мучительным интересом я всегда всматриваюсь в лица этих «решоных»: как ты могла…каково тебе – перед сестрами твоими… Лица этих двух, обязанные улыбаться, выражали усталость и даже какую-то, мне показалось, брезгливость. Видно, их, не очень и молодых, загонял горе-фотограф. Жаль их, жаль траву и, конечно, журнал, заспешивший, задрав штаны, за нынешними литприличиями.

Один покойный редактор, фронтовик, сам художник и поэт, говорил об авторе, с которым работал: у него обязательно расстегнута – при всей его светскости – ширинка.

Один покойный поэт говорил другому: вот у Блока —

Только губы с запекшейся кровью

На иконе твоей золотой, —

 

у него и девка в публичном доме – как Богоматерь. А мы и рады бы написать Богоматерь – а все выходит как девка…

Анна Андреевна, чтобы поставить клеймо на опричниках Сталина, молвила: их браки случайны. С животными, которые куда как разборчивы и прекрасны в рыцарственном соперничестве, она их не равняла. Нам, стало быть, невдомек, что, подбирая охвостья западной культуры, мы восстанавливаем «эстетику» родных палачей. Не открываем же, в самом деле, новую эру!

Я в стихах писал министру Губенке «как мыслящий селькор» («Знамя», 1991, N 8) о том, как российский молодняк, не тронутый культурой, ломится на сеансы порнофильмов. Отцов, освобожденных от излишне стыдливой религии, освободили и просто от совести: ограбленный вынужден воровать. Детей освобождают от стыда.

Тут замысел программный:

за стыд, за совесть – нá

кусок свободы срамной,

несчастная страна!

 

Ответов, естественно, ни от кого не жду. Все ждал: а кто разобьет в вестибюле метро, что на Пушкинской площади, наглую рекламу «Андрея». 19 декабря 1992 года она погасла.

Там он жизни небывалой

Невообразимый ход

Языком провинциала

В строй и ясность приведет…

 

Владимиру Крупину я сказал: у нас одна дорога, только твоя из села в город, а моя навстречу. Я был плохим студентом, типом «вечного», как обещал мне профессор Дувакин, но все же, попав в деревню, расслышал там и старославянский и древнерусский##Древнерусские и даже старославянские формы в диалектах – тема диссертации.

1. Ван-Гог загонял себя в копи Боринажа. В письмах художника недуг этот назван четко: желание лепить души непосредственно – как это делал Иисус.[↩]
2. Лишний – здесь синоним праздного. Праздность и безделушки всегда были чем-то стыдным в русской литературе. Сейчас праздности модернизма прямо связываются (по крайней мере в моих мозгах) с мертвыми делами – в ущерб живым, – с убийственными производствами ВПК.[↩]
3. Газета «Гуманитарный фонд», где разгулялись все, кому не стыдно.[↩]
4. Фаллическая колонна Вознесенского в честь 200-летия грузинского Георгиевского трактата.[↩]