«Да. Так диктует вдохновенье…» (Явление Христа в поэме Блока «Двенадцать»)

Вдохновение в высшем смысле этого слова это именно то, что раскрывается, как откровение, по ту сторону идей и целей поэта.

М. Волошин¹

Говорите, что на каком-нибудь повороте мнепредстанет Галилеянин – пусть! Но, ради Бога, нетеперь!

Блок – Е. П. Иванову, 28 июня 1904 года².

Это произошло через много лет в революционном Петрограде, в зимнюю метельную ночь. Хорошо известны свидетельства со слов самого Блока о том, как Христос привиделся автору «Двенадцати»: «Случалось ли вам ходить по улицам города темной ночью, в снежную метель или в дождь, когда ветер рвет и треплет все вокруг? Когда снежные хлопья слепят глаза… Вот в одну такую на редкость вьюжную, зимнюю ночь мне и привиделось светлое пятно; оно росло, становилось огромным. Оно волновало и влекло. За этим огромным мне мыслились Двенадцать и Христос»³. И почти то же самое – в разговоре с Н. Павлович зимой 1920 года: «Кружила метель. Фонарь тускло поблескивал сквозь столбы снега. Не было ни души. Только ветер, снег, фонарь… Всю дорогу мы говорили совсем о другом. Вдруг Блок сказал: «Так было, когда я писал «Двенадцать». Смотрю! Христос! Я не поверил – не может быть Христос! Косой снег, такой же, как сейчас (он показал на вздрагивающий от ветра фонарь, на полосы снега, света и тени). Он идет. Я всматриваюсь – нет, Христос! К сожалению, это был Христос – и я должен был написать»⁴.

Спустя год 12 января 1921 года К. Чуковский записал в «Дневнике» слова Блока: «Мой Христос в конце «Двенадцати», конечно, наполовину литературный, – но в нем есть и правда. Я вдруг увидал, что с ними Христос – это было мне очень неприятно – и я нехотя, скрепя сердце – должен был поставить Христа»⁵.

Вот эти «нехотя» (вопреки намерениям), «очень неприятно», «должен был» – необыкновенно важные признания. Блок готов согласиться, что художественное изображение Христа несовершенно, но твердо стоит на том, что в нем – правда, которую он «вдруг увидал».

Он имел одно виденье,

Непостижное уму,

И глубоко впечатленье

В сердце врезалось ему.

 

В отличие от пушкинского рыцаря Пречистой Девы Блок не сделался безоглядным служителем Христа, он даже не считал себя «добрым христианином» (VI, 149 – 150), хотя во многом им был. Но явление Христа взору автора «Двенадцати» стало событием не только в творческой истории поэмы, а, как нам представляется, и в духовной биографии самого Блока.

Внутренний конфликт, мучивший автора во время работы над поэмой и после нее, отражен в его известных записях и высказываниях: «…Христос с красногвардейцами». Едва ли можно оспорить эту истину, простую для людей, читавших Евангелье и думавших о нем» (VII, 330); «Разве я «восхвалял»?.. Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели наэтом пути,то увидишь «Исуса Христа». Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак» (VII, 330); «Мне тоже не нравится конец «Двенадцати». Но он цельный, не приклеенный. Он с поэмой одно целое. Помню, когда я кончил, я задумался: почему же Христос? И тогда же записал у себя: «К сожалению, Христос. К сожалению, именно Христос»⁶.

В лучших работах о «Двенадцати» (а литература о поэме огромна) показана органичность, цельность финала. Вместе с тем некоторые проблемы и до сих пор остаются не вполне проясненными, что, впрочем, естественно для образа-символа такого грандиозного масштаба. «Символ только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своем значении…» – писал Вяч. Иванов ⁷ Важно понять, какова связь финала поэмы с библейскими образами и мотивами, как новозаветными, так и ветхозаветными, в свете историко-философских представлений и эстетических убеждений Блока, попытаться уяснить смысл его записей, что в конце поэмы вместо Христа мог бы появиться «Другой», но, «к сожалению», явился именно Христос и «страшно то, что опять Он»⁸. Наконец, увидеть постепенное, а к концу жизни Блока нарастающее влияние христианского гуманизма, которое в начале революции он как мыслитель стремился отторгнуть.

 

ХРИСТОС В «ТРИЛОГИИ ВОЧЕЛОВЕЧЕНИЯ»

Назвав «трилогией вочеловечения» трехтомное собрание своих стихотворений, Блок сам обозначил мысль о Христе как важнейшую для своего пути. В письме к А. Белому 6 июня 1911 года он говорит и о «вочеловечении», и о «воплощении», вводя еще одно определение, связанное с именем Христа. Блок начинает с воспоминаний юности, «когда мы оба по-разному, но и чудесно сходно, были так далеки от «воплощения» или «вочеловечения» (VIII, 343). Оба слова взяты в кавычки, поскольку имеют известное значение. Характерно, что, говоря о своем пути «(от мгновения слишком яркого света – через необходимый болотистый лес – к отчаянью, проклятиям, «возмездию» и… – к рождению человека «общественного», художника, мужественно глядящего в лицо миру», способного «вглядываться в контуры «добра и зла»)» (VIII, 344), Блок обращается к понятиям, которые неотделимы от представления о Христе. Богвочеловеченв Сыне, Христос – воплощениеБога в человеке, то есть явление Бога во плоти. Это – основной церковный догмат, получивший разные толкования в богословских трудах на протяжении долгих столетий и сложно воспринимавшийся в христианской культуре нового времени. Если Достоевский, например, был убежден, что главное для христианина – верить, что «Слово плоть бысть»⁹, то Толстой, проповедуяучениеХриста, утверждал, что искал ответ на вопрос жизни и оттого ему было безразлично: Бог или не Бог Иисус Христос (см., например, предисловие к «Краткому изложению Евангелия»).

Восприятие Христа у Блока исполнено глубочайшего драматизма, и тем значительнее, что, рассматривая трилогию как целое, он нашел главное слово – «вочеловечение». Исследователи, пишущие о трилогии, постоянно цитируют это определение, отмечая в этой связи, что в третьем томе важнейшее место принадлежит темам родины, народа, стихии, революции… И это совершенно справедливо, но очень существенно, что все эти понятия соотнесены с идеалом «вочеловечения».

Обращаясь к началу пути Блока, к его истокам, можно сказать, что кризис религиозного мировоззрения, характерный для конца XIX – начала XX века, он ощутил в большой мере как кризис веры в Христа, причем не столько даже веры, сколько живого, собственного ощущения, или, как говорил Блок,знанияХриста. То была глубоко личная духовная проблема, переживаемая с юности.

С. Аверинцеву принадлежит блестящая ироническая характеристика религиозных притязаний символизма: «Символисты легко приступали к штурму верховных высот мистического восхождения: «новое религиозное сознание» было лозунгом их культуры. Старые критерии для отличения христианского от антихристианского или хотя бы религиозного от антирелигиозного отменялись, новых не давалось, кроме самого общего: «гори!». Поэтому для символизма в некотором смысле все – религия, нет ничего, что не было бы религией (т. е., выражаясь более трезво, нет ничего, что не поддавалось бы религиозной стилизации по некоторым правилам игры)». В этом плане символистам противопоставлены акмеисты, которых «объединяет протест против инфляции священных слов»: «У акмеистов святость сакрального слова восстанавливается через подчеркивание его запретности…»¹⁰С иной стороны подошел к этой проблеме М. Гаспаров, рассматривающий ее не только применительно к символизму, но к модернизму в целом. Здесь речь идет не о религиозной стилизации, а о потребности новой культуры в утверждении чего-то единственно истинного. Для большинства поэтов это – «Бог, понимаемый по-разному Зинаидой Гиппиус, Вяч. Ивановым, «пантеистом» Бальмонтом, «соловьевцами» Блоком и Белым и т. д., но всегда соотносимый с явлениями этого мира и прежде всего с жизнью поэта, его исканиями, любовью и страданием»¹¹.

Особое место в этом ряду принадлежит несомненно Блоку. Его отличала органичность мистического восприятия мира. Во всем, что написано Блоком, почти нет религиозной стилизации, «игры», за исключением, быть может, писем к невесте, исполненных романтической экзальтации восторженно влюбленного юноши. Вместе с тем именно этот эпистолярный цикл в целом – уникальное свидетельство о духовной жизни раннего Блока, об истоках его мистического сознания. «Самый этот«мистицизм»… – пишет Блок Л. Д. Менделеевой 22 февраля 1903 года, – естьсамое лучшее,что во мне когда-нибудь было; он дал мнепережитьипочувствовать(не передумать, а перечувствовать)все события, какие были в жизни, особенно 1) ярко, 2) красиво, 3) глубоко, 4) таинственно, 5) религиозно… Мистицизм не есть «теория»; это – непрестанноеощущение и констатированье в самом себе и во всем окружающем таинственных, ЖИВЫХ, ненарушимых связей друг с другом и через это с Неведомым. Это – религиозное сознание, а не бессознательное затуманивание головы… Мистики совсем не юродивые, не «олухи Царя Небесного», а только разряд людей особенно ярко и непрерывно чувствующих связи с «Иным»… Вот что такое «мистицизм». Он проникает меня всего, я в нем, и он во мне. Это моя природа. От него я пишу стихи»¹².

Удивительно, как сумел Блок в самом начале пути определить и объяснить свою духовную природу. Более того, уже в это время он предчувствует в будущем искушения и испытания- «целые лабиринты препятствий»: «…в крайних резких и беспощадных чертах просыпается двойственностькаждойчеловеческой души, которую нужно побеждать…». «Если хочешь, даже марьонетки, дергающиеся на веревочках, могут приходить на ум и болезненно тревожить», – пишет будущий автор «Балаганчика»¹³. Известное блоковское отталкивание от всевозможных религиозных «теорий», о чем много писали современники поэта, отчетливо проявилось уже здесь: «Нечего отсылать религию за пределы бытия, как это делали средневековые и некоторые нынешние, невольно «средневековствующие», монашествующие по бессилию, сами того не сознавая (даже напротив, будучи глубоко уверены, что они «сводят небо на землю», разумею, конечно, Мережковского). Но с другой стороны, нечего и утверждать религию на «матушке сырой земле» (разумею Вас<илия> Вас<ильевича> Розанова). Последнее очень талантливо, но тоже «слишком» умно. Все – теория, теория. Религия сама здесь, среди нас, «идежедваили трие во имя Мое- ту есмь посреди их»¹⁴… Но есть то неопределимое (для чистых теоретиков), неисповедимое, куда вступили мы, куда привела нас не теория, а жизнь, откуда мы простим других и приблизимся к Богу»¹⁵.

Так начинался Блок. Исполненный великой Любви, он готов был верить в реальность гармонии «здесь, среди нас». Мысль о невозможности такой любви привела его, романтика и максималиста, к вовсе не христианскому решению уйти из жизни. Но в записке, которую он написал, выражено подлинное религиозное чувство: «Верую в Едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь. Чаю воскресения мертвых и Жизни Будущего Века. Аминь. Поэт Александр Блок… 7 ноября 1902 года. Город Петербург»¹⁶. Через много лет Любовь Дмитриевна вспоминала: «…Блок вынул из кармана сложенный листок, отдал мне, говоря, что если бы не мой ответ, утром его уже не было бы в живых. Этот листок я скомкала, и он хранится весь пожелтевший, со следами снега…»¹⁷.

Конечно, в этом было много юношеского максимализма, но, быть может, в нравственной бескомпромиссности молодой души с ее самоотверженной готовностью прикоснуться к Абсолюту и заключена одна из тех главных истин, которые дано познать человеку во всю его жизнь.

Сам Блок всегда ценил не только «Стихи о Прекрасной Даме», но и письма к невесте как свидетельства высокого начала своего пути. В 1916 году он отметил:«Лучшимиостаются «Стихи о Прекрасной Даме». Время не должно тронуть их, как бы я ни был слаб как художник» (ЗК, 309). Уже после революции Блок был намерен издать «Стихи…» со своими прозаическими вставками по типу «Новой жизни» Данте: «Испрашивая помощи и тихих советов у Той, о Которой написана эта книга, я хочу, чтобы мне удалось дописать ее такими простыми словами, которые помогли бы понять ее единственно нужное содержание другим» (1, 561).

В «Стихах…» поэтический мир Блока озарен религиозным идеалом, живым ощущением Высшей воли, соединяющей все, что совершается в природе, душе и космосе. Сама Прекрасная Дама – «Дева, Заря, Купина» соотнесена с образом юного Христа. Именно так проясняется ее мистическая сущность как вестницы преображения мира:

Ты была светла до странности

И улыбкой – не проста.

Я в лучах твоей туманности

Понял юного Христа.

Проглянул сквозь тучи прежние

Яркий отблеск неземной.

 

Для Блока важно здесь, что Христос – юный,еще не Учитель, не проповедник, а пока никому не ведомый Божественный отрок (ср.: Лк. 2, 40 – 52). «Юность» на языке Блока впоследствии станет символизировать не только завязку человеческой судьбы («тайна юности»), но и начало исторического пути, неизбежность искупления грехов прошлого («юность – это возмездие»). Именно в этом качестве юность освящена свыше. Отсюда – «правда всегда на стороне «юности»,«концепцияживой, могучей и юной России», «Революция русская в ее лучших представителях – юность с нимбом вокруг лица» (VIII, 277) и т. д.

Но все это будет позднее. Пока же, в «Стихах о Прекрасной Даме», образ Христа во многом определяет мистический идеал поэта, черты его Несказанной героини. Мир «Стихов…» – мучительный, тревожный, но чаще – просветленный высокой молитвой, где бы она ни возносилась, в полумраке собора или полном уединении.

Чем больней душе мятежной,

Тем ясней миры.

Бог лазурный, чистый, нежный

Шлет свои дары…

Самое главное определение Бога в этом стихотворении, повторенное трижды – нежный.Через много лет оно отзовется в финале «Двенадцати». В сущности, образ Христа как «женственного призрака», о котором с таким раздражением говорил впоследствии автор поэмы, когда-то был создан им самим с благоговейным чувством.

Люблю высокие соборы,

Душой смиряясь, посещать,

Входить на сумрачные хоры,

 

В толпе поющих исчезать.

Боюсь души моей двуликой

И осторожно хороню

Свой образ дьявольский и дикий

В сию священную броню.

В своей молитве суеверной

Ищу защиты у Христа…

 

Пройдет два года, и в период духовного кризиса Блок напишет Е. П. Иванову нечто прямо противоположное: «Мы оба жалуемся на оскудение души. Но я ни за что, говорю вам теперь окончательно, не пойду врачеваться к Христу. Я Егоне знаюине зналникогда. В этом отречении нет огня, одно голое отрицание, то желчное, то равнодушное. Пустое слово для меня…» (15 июня 1904 года). Через две недели после этих жестких слов Блок пишет о том же, но уже с несколько иной интонацией:«НеВы причина моего бегства от Него.Времятакое. ВызнаетеЕго, я верю этому. А. Белый уверяет меня, что я – с Ним… Ведь я«иногда»и Христом мучаюсь. Но все это – завтра» (VIII, 108).

Характерно, что, заявляя о своем нежелании «врачеваться» у Христа, Блок в письме А. Белому признается: «Как-то учащенно все думаю о Тебе, узнаю Тебя, может быть; почти не проходит дня без мыслей о Твоей единственности для меня и мира… Узнаю Тебя, Говорю о Тебе, и душа прильнула к Тебе. У меня нет религии, но мне завещано: да не смущается сердце ваше» (VIII, 134). Последние слова – цитата из Евангелия: так Христос наставлял своих учеников, предвидя, что и слабость, и неверие им не раз придется преодолевать на избранном пути (Ин. 14,1). Может быть, на всю жизнь останутся для Блока важными и волнующими слова, сказанные в начале пути: «Предо мною – грань богопознанья…» (I, 129).

Письма Блока Е. П. Иванову исповедальны и потому особенно ясно обнаруживают конфликт в душе поэта. В одном из них (5 августа 1905 года) он пишет: «Скажу приблизительно:я дальше, чем когда-нибудь, oтрелигии..»И хотя Блок подчеркивает слово «приблизительно», он в действительности очень точен, – такая удаленность от религии ощущалась им не всегда. У раннего Блока «Всепобедный» образ Христа (I, 225) господствует над богоборчеством. Стихотворение «Напрасно я боролся с Богом» завершается так:

И вопреки хулам и стонам,

Во храме, где свершалось зло,

Над пламенеющим амвоном

Христово сердце расцвело.

 

И через год:

Теперь я знаю: где-то в мире,

За далью каменных дорог,

На страшном, на последнем пире

Для нас готовит встречу Бог.

(«В чужбину по гудящей стали…»)

 

Наиболее полно, неотразимо ощущал поэт свою подвластность божественной воле, свою призванность, в счастливые моменты вдохновения:

Нет, из Господнего дома

Полный бессмертия дух

Вышел родной и знакомый

Песней тревожить мой слух.

(«Тихо вечерние тени…»)

 

Или:

Что сожалеть в дыму пожара,

Что сокрушаться у креста,

Когда всечасно жду удара,

Или божественного дара

Из Моисеева куста! ¹⁸

(«Весна в реке ломает льдины…»)

 

И сразу вслед за этим Блок помещает написанное в том же марте 1902 года стихотворение:

Кто плачет здесь? На мирные ступени

Всходите все – в открытые врата.

Там – в глубине – Мария ждет молений,

Обновлена рождением Христа.

 

В «Стихах о Прекрасной Даме» есть тревога о Несказанной («Но страшно мне:

1. МаксимилианВолошин, Поэзия и революция. Александр Блок и Илья Эренбург. – «Камена», 1919, кн. 2, с. 12. [↩]
2. АлександрБлок, Собр. соч. в 8-ми томах, т.VIII, М. – Л., 1963,с. 107. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы. [↩]
3. С.Алянский, Встречи с Александром Блоком, М., 1969, с. 84 – 86 (запись 12 августа 191,8 года).[↩]
4. «Блоковский сборник», [I], Тарту, 1964, с. 487.[↩]
5. »Литературное наследство», 1981, т. 92, кн. 2. «Александр Блок. Новые материалы и исследования», с. 254. [↩]
6. «Литературное наследство», т. 92, кн. 2, с. 247.[↩]
7. Вяч.Иванов, По звездам, СПб., 1909, с. 39. [↩]
8. АлександрБлок, Записные книжки 1901 – 1920, М., 1965, с. 388. Далее ссылки на это издание даются в тексте: ЗК и страница. [↩]
9. Ф. М.Достоевский, Полн. собр. соч. в 30-ти томах, т. 11, Л., 1974, с. 188. [↩]
10. С. С. Аверинцев, Конфессиональные типы христианства у раннего Мандельштама. – В кн.: «Слово и судьба. Осип Мандельштам. Исследования и материалы», М., 1991, с. 287, 288. [↩]
11. М. Л.Гаспаров, Поэтика «серебряного века». – В кн.: «Русская поэзия «серебряного века». 1890 – 1917. Антология», М., 1993, с. 10. [↩]
12. »Литературное наследство», 1987, т. 89. «Александр Блок. Письма к жене», с. 107 – 108. [↩]
13. «Литературное наследство», т. 89, с. 112. [↩]
14. Мф. 18,20. [↩]
15. »Литературное наследство», т. 89, с. 96. [↩]
16. Там же, с. 65. [↩]
17. Там же, с.55 – 56. [↩]
18. Именно этот символ имел в виду Блок, писавший А. Белому. «Кто-то мне говорит, что я очень легко могу стать Купиной» («Александр Блок и Андрей Белый. Переписка», М., 1940, с. 142) [↩]