К тайне гибели Пушкина

С. Л.Абрамович, Пушкин в 1836 году (Предыстория последней дуэли). Л., «Наука», 1984. 206 с.

Смерть Пушкина, обстоятельства ее окружающие, несомненно, содержат в себе тайну – вот уже полтора века ее не удается раскрыть. Похоже, проблема превратилась в «вечную» для пушкинистики. Парадоксально, но новые сведения, добываемые все с большим трудом, до сих пор не улучшали положения; наоборот, из-за них рушились немногие, казалось бы, убедительные построения. Поскольку специалисты в течение столь долгого времени не могли дать ответов на многие волнующие вопросы, в эту область бросились «люди с воображением». Пустоты между документами стали заполняться «интуитивными» догадками и просто художественной фантазией с опорой на избранные и часто неверно понятые факты (о некоторых работах этого рода говорится в рецензируемой книге). В результате тема, крайне серьезная и важная, около полутора десятилетий назад стала словно бы негласным табу для большинства пушкинистов; лозунг А. Ахматовой «Побольше стихов – поменьше III Отделения» хорошо выразил общее настроение.

Статьи С. Абрамович, начавшие появляться в середине 70-х годов, производили в этой ситуации впечатление глотка свежего воздуха: точность, документированность; если гипотеза – то обладающая всеми необходимыми свойствами научного предположения. Но гипотез было немного, и не они определяли характер этих работ, Новые факты, пересмотр документов, выявление ошибок в истолковании фактов и как результат – документированная версия того или иного этапа драмы, – таково было главное содержание этих статей.

Книга продолжает эту линию. Внимание автора сосредоточено на постижении конкретного хода событий, остановивших жизнь Пушкина. Удается распутать ряд фантастически сложных узлов. Вот некоторые из них.

Легендарное свидание у Полетики, в котором видели причину январской дуэли, – было ли оно? С. Абрамович неоспоримо доказывает: свидание было, но произошло оно не в январе, как думали раньше, а в начале ноября и повлекло за собой не последнюю дуэль поэта, а его ноябрьский вызов. Ибо с этим-то свиданием и связано, делает вывод С. Абрамович, появление диплома рогоносцев, который, по ее убеждению, был местью жене Пушкина за неуступчивость.

Кто бы ни был конкретным исполнителем этой затеи, – как известно, последняя экспертиза отрицает участие Долгорукова и Гагарина, – участие в ней младшего и старшего Геккернов доказано очень убедительно. Исследовательница исходит из того, что тот, кто рассылал диплом, отлично знал карамзинский кружок, прекрасно отличая главных его членов от случайных гостей и даже просто менее близких людей, а среди них именно тех, кто был короток с Пушкиными. Таким человеком и был Дантес, завсегдатай этого дома. Остальные члены кружка были искренне преданы Пушкину. О том, что пасквиль вышел из рук голландского посланника, свидетельствует тонкий анализ сохранившегося адреса на конверте с дипломом. Конверт этот давно уже находится в распоряжении исследователей, но извлечь из него полезные сведения удалось впервые.

Разбор событий ноябрьской дуэли – одно из лучших мест книги. Заново пересмотрев все относящиеся сюда документы, исправив ошибки, вошедшие в научный обиход (неверно прочитанная буква, превращавшая одну свадьбу в другую, неправильно понятая запись в камер-фурьерском журнале и пр.), умело вводя забытые свидетельства, автор строит хронологически точную и психологически убедительную картину поведения Пушкина, Геккернов, Жуковского (последний выступал в роли посредника) в эти сложные дни.

Два пушкинских письма, написанных через четыре дня после победного для поэта завершения переговоров о дуэли, – 21 ноября, – давно ставили в тупик пушкинистов. Одно из них, к Геккерну, было первым вариантом (пожалуй, более сильным) уничтожающего январского письма, вызвавшего последнюю дуэль. Чем же был вызван приступ ярости в ноябре после примирения? Разбирая существующие на этот счет предположения, автор присоединяется к догадке А. Ахматовой и развивает ее: это реакция поэта на пущенную Геккернами тотчас после примирения сплетню, будто Дантес, жертвуя собой, женится на Екатерине Гончаровой, чтобы спасти честь ее замужней сестры.

Второе письмо адресовано Бенкендорфу. В нем рассказывается о событиях, повлекших за собой вызов 4 ноября. Почему Пушкин счел нужным сообщить властям о пасквиле, о дуэли и пр.? Это выглядело не очень по-пушкински и вообще странно. Однако письмо, как установил Н. Эйдельман, отослано не было – и исследовательница увидела, как это меняет картину: письмо должно было попасть по адресу после дуэли – и нанести клеветникам уничтожающий удар.

Не менее удачно исследование фактов, связанных с аудиенцией Пушкина у Николая 23 ноября 1936 года. Предполагалось, что эта встреча – следствие указанного письма. Но ведь отослано оно не было, почему же поэт попал во дворец 23 ноября? Как показывает автор, организатором аудиенции был Жуковский. Очевидно, познакомившись в качестве участника переговоров с письмом к голландскому посланнику, Жуковский увидел в обращении к царю единственный способ остановить дуэль. Исследовательнице даже удается в общих чертах представить суть беседы поэта и самодержца: Пушкин обещал не драться с Дантесом, получив в свою очередь заверения, что царь вмешается, если Дантес не оставит в покое Наталью Николаевну. Это и заставило Пушкина отложить отправку упомянутого письма Геккерну.

Перечень удач можно продолжить. Стоит сказать, например, о том, что, хотя в центре внимания автора биографические факты, в книге есть и интересная гипотеза, касающаяся творчества поэта: отрывок «Развратник, радуясь, клевещет…» С. Абрамович соотносит с событиями, последовавшими за окончанием дуэльной истории в ноябре. Темный доселе фрагмент получает конкретную временную привязку, биографическое и психологическое объяснение.

Но сущность книги не в одних лишь конкретных достижениях. Главная заслуга этого труда в том, что он изменяет научный статус темы (Летопись последнего периода жизни Пушкина). Вместо вороха сплетен, интриг, бульварных историй, среди которых рассеяны мало связанные друг с другом немногочисленные твердые факты, – перед нами ясная последовательность происшествий: тема обрела хребет. Думается, внешний ход событий предсмертных месяцев в чрезвычайно важной их части (интриги Геккернов, реакция на них Пушкина) представлен здесь верно и убедительно.

Это не исключает, однако, возможности, а порой и необходимости кое о чем спорить с автором. Название «Пушкин в 1836 году» заведомо, шире наличного «сюжета» работы, оно обязывает к большей масштабности. Разумеется, в одной книге, к тому же очень небольшой, нельзя объять необъятное. Но даже в наличном сюжете, ограниченном подзаголовком книги, недостает многого, о чем следовало бы оказать. Казалось бы, на нет и суда нет, но тут случай другой: ведь в книге читателю представлены не просто факты, но и определенное, однозначное их истолкование: создается картина, претендующая на законченность, как бы исчерпывающая проблему и отвечающая на все вопросы.

А между тем некоторые стороны ситуации в книге не затронуты и не прокомментированы, что оставляет возможность для иного объяснения ряда фактов и их сцеплений.

Ситуация конца 1836 года образована многими разномасштабными факторами, начавшими действовать в жизни Пушкина, в общем, задолго до финальных событий. Среди них личные отношения поэта с Николаем и Уваровым, его позиция в обществе, официальное положение его, денежные затруднения, наконец, отношения поэта с самим собой (последние обычно в биографических исследованиях не рассматриваются – и напрасно, на наш взгляд). Чем вызвано почти полное умолчание относительно этих традиционных аспектов предсмертной драмы, неясно. Может быть, теперь, после работы С. Абрамович, они теряют всякое значение? Не думаем. Возьмем, например, вопрос о месте царя в этой роковой истории. Конечно, распространенные представления, будто император вел интригу против поэта и что за дуэлью стоят жандармы, сегодня выглядят наивно и ничего общего с реальностью не имеют, – в этом согласимся с автором. Однако не рано ли сбрасывать со счетов данные, могущие иметь отношение к «царской линии» (выражение П. Щеголева)?

Известно, какое значение Пушкин как художник и строитель культуры всегда придавал своим взаимоотношениям с троном. С 1831 года эти отношения надо было вести за двоих: за себя и за жену. Тема «не кокетничай с царем» – требование от жены первого поэта России верного тона в ее отношениях с государем – звучит в письмах к ней не раз. С 1833 года внимание императора к Наталье Николаевне (царь, «как офицеришка», ухаживает за моей женой – слова. Пушкина Нащокину) начинает всерьез тревожить Пушкина. Став камер-юнкером, Пушкин записывает в дневнике: «…двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове…», – слово «двор» здесь, безусловно, синоним слова «император». К 1836 году тема эта перестала быть внутрисемейной: в мае поэт пишет жене из Москвы, что и туда докатились слухи о ее «кокетстве и жестокости» по отношению к «кому-то» и что этот «кто-то»»завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц». С. Абрамович, приводя это письмо, пишет;: «…нельзя не отметить, что даже в анекдотах такого рода речь шла, прежде всего, о неприступности Н. Н. Пушкиной» (стр. 97).Неприступность – да, но, следовательно, осада? С. Абрамович не ставит этого вопроса, но ведь шутливый тон, которым поэт подчас делает замечания жене, не исчерпывает их сути…

Таким образом, указанная проблема книгой С. Абрамович не снята, а скорее оставлена в стороне. Не объяснены и некоторые факты, например странное столкновение событий в жизни Дантеса в октябре – ноябре 1836 года, на которое обратил внимание М. Яшин¹: Дантес начинает подвергаться непрерывным служебным взысканиям, так что иногда по нескольку дней подряд дежурит по полку; при этом его перестают приглашать на придворные балы. И в это же время, а именно 20 октября (за две недели до сватовства к Гончаровой!), Дантес намеревается свататься к кн. М. Барятинской (что для нее полная неожиданность). Что заставило молодого барона торопиться с подобным шагом? Тут следует заметить, что все перечисленное следует тотчас за встречей Дантеса с царем: появившись в обществе после долгого отсутствия, Николай неожиданно и вне очереди назначил барона своим конным ординарцем на 9 октября. У нас нет никаких данных о том, как прошел у молодого кавалергарда этот день, но нельзя не заметить, что именно после него Дантес переориентируется в своих сердечных делах, более того – ищет срочного брака; затем – появление диплома рогоносцев, содержащего – так до последнего времени принято было думать – намек на царя, затем быстрое решение Геккернов о женитьбе на Гончаровой, а также легенда о «самопожертвовании» как мотиве этого брака…

Правда, С. Абрамович не согласна с принятым пониманием анонимного диплома, она не усматривает в нем намека по «царской линии»: «в петербургском обществе все знали, что отношения государя с Н. Н. Пушкиной не выходят за рамки самого строгого этикета»… А среди откликов на диплом «нет ни одного, в котором речь шла бы о намеке на царя» (стр. 96, 97), Но разве общество действительно знало «се? «Напомним, что точного содержания пасквиля тогда почти никто не знал» (стр. 97). Да если б и знали… Много ли письменных откликов мы имеем на безобразовскую историю (а уж она действительно была Известна всем в петербургском обществе)?

Не совсем убедительно, на наш взгляд, и истолкование письма Пушкина к Канкрину. Как известно, 6 ноября, через день после получения пасквиля, поэт отправил министру финансов просьбу принять в казну в счет долга по ссудам (уплаты которого, заметим, никто с него не требовал) его болдинское имение. Автор книги объясняет это желанием Пушкина накануне дуэли «чувствовать себя независимым от власти, не быть обязанным благодарностью царю» (стр. 94). Остается, однако, неясным, почему именно 6 ноября поэт решил пожертвовать свободе свой последний верный доход (это, кстати, не освобождало бы его от моральной зависимости от царя-«благодетеля»). Почему он, раньше считавший некоторую зависимость от царя неизбежной, теперь, имея в перспективе дуэль, решил оставить жену и четверых детей без единственного источника средств к существованию в случае внезапной своей смерти? Ведь и в более мирной ситуации эта проблема волновала его не на шутку: 14 июня 1836 года он писал И. Пеньковскому, управляющему Болдином: «…Вы остановили батюшку в его намерении продать это имение и тем лишить, если не меня, то детей моих, последнего верного куска хлеба. Будьте уверены, что я никогда этого не забуду». Но если бы письмо к Канкрину ограничивалось неожиданной щедростью по отношению к казне за счет детей! Самое странное в нем – приписка, которую исследовательница не упоминает: «Так как это дело весьма малозначуще и может войти в крут обыкновенного действия, то убедительнейше прошу Ваше Сиятельство не доводить оного до сведения Государя Императора, который, вероятно, по своему великодушию, не захочет таковой уплаты (хотя оная мне вовсе не тягостна), а может быть, и прикажет простить мне мой долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение; ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости, что и может показаться неприличием, напрасной хвастливостию и даже неблагодарностию». Все здесь удивительно. И нежелание доводить дело до императора, хотя Пушкин знал, что это невозможно, поскольку ссуды выдавались ему по личному распоряжению царя. И его заранее предусмотренный отказ от возможной царской милости. И замечание в скобках – «хотя оная мне вовсе не тягостна», – это, кажется, единственная серьезная ложь в письмах Пушкина: денежное положение его было в это время катастрофическим. Тезис С. Абрамович о желании поэта чувствовать свою независимость от власти, конечно, верен, но верен в самом общем смысле: не ставит ли она этот общий тезис на место какой-то очень конкретной причины отчаянного поступка Пушкина?

Думается также, что С. Абрамович в своем анализе ноябрьского письма к Бенкендорфу (представляющего собою официальную пушкинскую версию преддуэльных событий) упустила одну деталь. Деталь эта очень важна: ведь сама С. Абрамович верно пишет: «Это очень обдуманный документ… Текст его тщательно отредактирован, переписан набело. Здесь нет ничего случайного. Все взвешено и все весомо» (стр. 154). Стало быть, стоит обратить внимание и вот на что: Пушкин не ссылается на само содержание диплома в качестве основания для вызова Дантеса. Он делает мотивом для дуэли только мнение тех, кто получил диплом: «…говорили (!), что поводом к этой низости (диплому. – В. С.) было настойчивое ухаживание за нею г-на Дантеса», И вот к этому «говорили» Пушкин добавляет очень весомую и многозначительную фразу: «Мне не подобало видеть, чтобы имя моей жены в этом случае связывалось сименем кого бы там ни было» («avec le nom de qui que ce soit» ²; ср. выше о «ком-то», заведшем себе гарем). Выходит, вопрос об истинном имени намеренно остается открытым. А ведь письмо по существу адресовано царю…

Как толковать все эти факты? Как их объяснить? Стоит ли исключать совсем из рассмотрения возможность «царской линии» во всей этой трагической истории? А если не стоит, если «линия» эта имела место, – было ли это известно Пушкину и в какой мере? Или он довольствовался одними предположениями? Как следует расценить догадку А. Ахматовой, полагавшей, что именно беседа Николая с женой поэта о «комеражах», которым ее красота подвергает ее в обществе, была «последней каплей», переполнившей чашу пушкинского терпения?

Не следует ли весьма серьезно отнестись к отчаянной дерзости, сказанной Пушкиным царю: «я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женою»?

Все сказанное выше – только вопросы; но, прежде чем совершенно исключать Николая I из этой страшной «игры», нужно ответить на них и дать приведенным фактам убедительные объяснения.

Книга С. Абрамович представляет собою очень важный этап в изучении труднейшей темы. Работа еще не закончена, и предисловие, к радости читателей, обещает продолжение.

1. См.: «Звезда», 1963, N 9, Работы М. Яшина пользуются среди пушкинистов дурной репутацией; в них немало путаницы, много просто фантастического. Однако есть в них и ценный материал. С. Абрамович стоило, пожалуй, высказать подробнее свое отношение к некоторым введенным М. Яшиным в оборот конкретным данным.[↩]
2. Эти слова – в нашем переводе.[↩]