№10, 1962/Полемика

К спорам о реализме XX века (Ответ Б. Сучкову)

С разрешения Б. Сучкова его статья была предоставлена Т. Мотылевой для ответа в том же номере журнала. – Ред.

  1. О МЕТОДОЛОГИИ ПОЛЕМИКИ

Всякая работа, где речь идет о нашей литературной современности, – скорее разведка, чем итог. Задача критика здесь не столько в том, чтобы дать стабильные определения и окончательные истины, сколько в том, чтобы найти новые тенденции, наметить направление литературного движения, дать другим материал для дальнейших размышлений и поисков. Б. Сучков жаждет чеканных дефиниций. Он выхватывает из моих статей отдельные фразы, замечания о тех или иных особенностях современного реализма или отдельных произведений – и негодует по поводу того, что они не исчерпывают содержание предмета. Да они и не претендуют на то, чтобы его исчерпать! Порой Б. Сучков судит о всей концепции по одной фразе, будто не замечая того, что сказано по соседству с ней. Он цитирует слова: «Спор о Толстом сегодня, если его рассматривать в литературном плане, это – спор о реализме», и поправляет меня: нет, спор о Толстом нельзя рассматривать только в литературном плане, ведь это и спор о путях перестройки мира. Очень хорошо! Но ведь общественно-политический аспект современной идейной борьбы вокруг Толстого освещен довольно широко не только в прежних моих работах, но и в новой книге, только не на той странице, откуда взята крамольная цитата, а на предыдущих страницах. Разве можно каждую фразу писать с оглядкой – вдруг не так поймут, вдруг забудут о том, что было сказано только что, тут же, рядом? Боюсь, что с методологией полемики у Б. Сучкова не все обстоит благополучно.

Исследование современной литературы – дело коллективное. Для успеха разведки очень важно иметь возможность выбирать себе спутников по собственному усмотрению. Неотъемлемое право критика, исследователя – опираться на те труды его товарищей, в которых он нашел нечто плодотворное, двигающее мысль вперед. Б. Сучков как будто бы недоволен, что я ссылаюсь на одни работы и не ссылаюсь на… Впрочем, предоставим слово ему самому. «Автор настоящей статьи, – пишет Б. Сучков о Б. Сучкове, – давно предложил считать главной особенностью реализма как творческого метода – социальный анализ, позволяющий видеть жизнь в цельности ее подлинных противоречий, типизировать ее явления и характеры действующих лиц. Эту формулу реализма нужно или принимать, или оспаривать». А почему это, собственно говоря, нужно? Прошли те времена, когда ни одна статья не могла обойтись без директивных формулировок и номенклатурных цитат. Определение, предложенное Б. Сучковым, на мой взгляд, не вносит переворота в установившееся понимание реализма, да и трудно внести переворот посредством одной фразы. Формулы вообще более уместны в точных науках, чем в литературной критике. Обида Б. Сучкова неосновательна.

Оставим в стороне многие частные замечания моего оппонента и постараемся определить, где у него идет речь о вопросах действительно спорных.

  1. РЕАКЦИОНЕН ЛИ НАТУРАЛИЗМ?

Очень отрадно, что Б. Сучков одобряет мою книгу в одном существенном ее разделе: он считает «весьма убедительной» ту критику, которой я подвергаю вульгарно-социологический и примитивный подход к литературе некоторых авторов «Курса лекций по истории зарубежных литератур XX века» (Изд. МГУ). Однако тут обнаруживается и разногласие. На мой взгляд, нельзя говорить, что натурализм был явлением реакционным, антиреалистическим, нельзя механически присоединять натурализм к декадансу, как это делается в «Курсе лекций». Б. Сучков поправляет меня: натурализм был действительно «враждебен реализму» и препятствовал историчному и глубокому познанию жизни.

Слабость натурализма как эстетической системы общеизвестна и очевидна, – об этом говорилось не раз, говорится и в моей книге. Натурализм нес с собою фактографию и мелочное описательство, упрощенный биологический подход к человеку, в конечном счете – утрату идеала в искусстве. Но отсюда еще не следует, что натуралисты были реакционерами и врагами реализма.

Б. Сучкову кажется, что всякое упоминание о прогрессивных общественных устремлениях Золя или молодого Гауптмана, о субъективно искреннем тяготении виднейших натуралистов к всестороннему познанию жизни – уступка «архаичным» взглядам. А не архаична ли в данном вопросе позиция самого Б. Сучкова?

Еще четверть века назад в нашем литературоведении прочно установилась точка зрения, согласно которой реализм на Западе достиг высшего развития в первой половине XIX века, а потом начался неуклонный упадок. Эта концепция подкреплялась, в частности, начетнически понятыми словами Энгельса о том, что Бальзак выше всех Золя прошлого, настоящего и будущего.

Но как раз Золя доставлял немало затруднений тем, кто видел во всей западной литературе после 1848 года только регресс. Факты упрямы: автор «Жерминаля» и «Разгрома» – великий писатель, один из родоначальников новейшей литературы Запада; его художественные открытия по-разному преломились у Драйзера, Верхарна, Генриха Манна, Барбюса. Конечно, можно (такие попытки делались) вовсе отмежевать Золя от натурализма, представить натурализм как нечто внешнее для писателя, как досадный нарост, не затронувший его, реалистической основы. Золя, мол, ошибался в теории, но был большим художником на практике.

Но дело обстоит не так просто. Натурализм – и как течение, и как художественная система – не был исторической случайностью. В нем по-своему отразилась та эпоха, когда буржуазное общество утратило масштабность типов и конфликтов, первоначально ему свойственную, когда прозаичность повседневного бытия принимала все более мертвящий и гнетущий характер и когда перспектива революционных преобразований намечалась, вставала на горизонте, но, как правило, принимала в глазах художников расплывчатые полуутопические очертания. Сила и слабость такого мастера, как Золя, не могут быть искусственно разъединены: они имеют общую историческую основу.

В теоретических работах Золя наивные заблуждения соседствуют с горячей защитой правды искусства, с нетерпимостью к фальшивой идеализации и мещанскому штампу, с настойчивым (пусть и небезоговорочным и осложненным ошибками) отстаиванием заветов Бальзака и Стендаля, с живым ощущением социальной ответственности художника, А в эстетической практике? Понятно, что натурализм повлек за собою много творческих срывов, а то и падений Золя, что он во многом исказил даже образы «Жерминаля», не говоря уже о «Нана» или «Земле». Верно, что успехи Золя-художника были достигнуты не на основе позитивистски-наукообразных принципов «Экспериментального романа», а скорей наперекор им – там, где Золя исходил из, социального, а не из биологического начала, там, где страстность художника одерживала верх над натуралистическим объективизмом. Но будет ли верно сказать, что Золя-реалист – только ухудшенное подобие своих великих предтеч? Золя во многом уступал Бальзаку и Стендалю, но дал и немало нового по сравнению с ними. Он необычайно расширил сферу реалистического искусства, безбоязненно вводя в роман большие новые пласты жизненной прозы – труд рабочего и крестьянина, острые классовые бои, рост индустрии, облик большого капиталистического города. Механически отсечь Золя-натуралиста от Золя-реалиста не так просто, и отсекать механически, пожалуй, и не надо: лучше постараться понять его в единстве противоположностей. Все сказанное применимо, с разными вариациями, и к молодому Гауптману, и к Реймонту, и к Норрису…

Я понимаю и разделяю неприязнь Б. Сучкова к современным пережиткам натурализма – к таким явлениям, как бескрылое иллюстраторство, отсутствие художественного отбора, чрезмерное внимание к патологии и сексу. Однако натурализм следует рассматривать прежде всего исторически – не как совокупность дурных приемов, приносящих вред современному искусству, а как определенное литературное движение последней трети прошлого века. Это движение было неоднородным и противоречивым. Это было и развитие реализма: ведь, нравится это нам или нет, именно натуралистам, Золя и Гауптману, принадлежит художественное открытие борьбы труда и капитала как центрального конфликта эпохи! Но это было и начало разрушения реализма. Расширение познавательного диапазона искусства, его демократизация (достижения, прочно вошедшие впоследствии в реализм XX века) сопровождались большими эстетическими потерями, и прежде всего принижением образа человека. А эти потери впоследствии разрослись, болезненно отозвались на многих явлениях новейшей мировой литературы.

Кстати о потерях. Б. Сучков возражает против моего утверждения, что натуралисты не были психологами и не могли ими быть. Вношу поправку: когда натуралисты пытались стать психологами, у них это плохо получалось. Как раз роман «Творчество»- один из тех, на которые ссылается Б. Сучков в опровержение моего тезиса, – подтверждает этот тезис. В нем осязательно и точно воспроизведена артистическая среда, нравы, условия работы художника в буржуазном мире. Что до психологии творчества и вообще психологии высшей духовной деятельности – тут Золя терпит явную неудачу, подменяет социально типическую драму индивидуальным патологическим казусом. Между прочим, именно в этом романе писатель Сандоз, персонаж почти автобиографический, рассуждая о труде литератора, бросает фразу: «Кто психолог, тот предает истину».

О натурализме, о его месте в истории литературы нельзя судить по одной Франции. Натуралисты появились там после триумфального расцвета реалистического романа, но все же сумели сказать новое. А в странах запоздалого развития реализма, в Германии и особенно США, именно натуралисты пробивали дорогу реалистической правде в литературе, проявляя настойчивость и смелость, преодолевая инерцию патриархальщины, слащавости, приукрашивания, провинциальной мелкотравчатости. Американская реалистическая проза нашего века вышла не только из Марка Твена, но и из Стивена Крейиа и Ф. Норриса. Об этом тоже не следует забывать.

В каждой из стран Запада, в творчестве почти каждого крупного прозаика 70 – 80-х годов натурализм и реализм очень по-разному переплетались, совмещались, уживались, враждовали; еще предстоит исследовать реальную сложность этого взаимодействия. Так или иначе, натурализм нигде не выступал как отрицание реалистических традиций. Писатели, отмеченные влиянием натурализма, всюду – хорошо или плохо – отстаивали верность искусства действительности, его содержательность и серьезное жизненное назначение. Уже в этом – качественная разница между натурализмом и антиреалистическими течениями декаданса.

Спор тут идет не о словесных нюансах в оценке натурализма, а скорей об общем нашем подходе к искусству конца XIX – начала XX века. Художественные явления этого периода далеко не всегда поддаются прямолинейному размежеванию: здесь здоровое, а здесь нездоровое. Общий кризис буржуазного сознания воздействовал и на крупных художников-реалистов – и в их творчестве возникали ущербные тенденции. С другой стороны, нараставшая в самых широких слоях населения сила антибуржуазного протеста так или иначе захватывала почти всех подлинных мастеров искусства, включая и художников-модернистов. В конечном счете именно на этой основе возникало то подлинно поэтическое и честное, что создано Рембо или Аполлинером, Уайлдом или Метерлинком.

При оценке любого крупного художника новейшего времени очень важно рассматривать его непредвзято, исходить из фактов, из материала, а не из освященных десятилетиями школьных ярлыков, А при оценке литературных направлений важно помнить, что в истории искусства прогресс и регресс – понятия не абсолютные, а относительные, что поступательное движение искусства порой сопровождается частичной утратой накопленных достижений, а упадок может сопровождаться, хотя бы на отдельных участках, новыми эстетическими завоеваниями.

Я призываю не к оправданию натурализма и не к реабилитации декаданса: история литературы не юриспруденция. Но когда имеешь дело с такой тонкой и сложной вещью, как художественное слово, особенно существенно, чтобы суд был справедливым и опирался на всестороннее изучение вопроса. Нам нужно со всей трезвостью исследовать своеобразные пути, какими совершалось в течение последнего столетия художественное освоение мира. Надо научиться менее щедро расходовать слова «враждебный», «реакционный» и относиться более бережно, по-хозяйски к художественному наследию разных эпох – и дальнему и близкому.

  1. СОВРЕМЕННЫЙ КРИТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ: РЕГРЕСС ИЛИ ДВИЖЕНИЕ ВПЕРЕД?

Концепция, согласно которой западный реализм после 1848 года неотвратимо и фатально приходит в упадок, имела своим логическим следствием недооценку, если не третирование, современного западного критического реализма. На протяжении ряда лет считалось общепринятым, что поступательное движение в литературе возможно в нашу эпоху только на основе социалистического реализма, а вся, или чуть ли не вся, несоциалистическая литература представляет темное царство маразма и разложения. Благотворные перемены, происшедшие во всей нашей идеологической жизни за последние годы, позволили советским читателям несравненно шире познакомиться со всем ценным, что есть в современной литературе зарубежных стран. В советский читательский обиход вернулись – или впервые вошли – Хемингуэй и Роже Мартен дю Гар, Стейнбек и Мориак, мастера западногерманского антимилитаристского романа и прозаики итальянского неореализма. Появились интересные работы советских критиков о писателях-реалистах Запада (в том числе работы Б. Сучкова о Ремарке, Фейхтвангере, Фалладе, Стефане Цвейге). Но неоправданно недоверчивое отношение к несоциалистической зарубежной литературе еще сохраняется, – так сказать, в виде остаточных явлений. Следы такого именно отношения заметны в новой статье Б. Сучкова.

Октябрьская революция обострила у всех лучших западных писателей ощущение непримиримых противоречий буржуазного мира, – разумеется, у разных писателей это проявляется в неодинаковой степени и в разных формах. Б. Сучков поправляет меня: «Нет, дело не только в «обострении ощущения противоречий буржуазного общества», а в рождении сознания неизбежности его крушения». Как сказать… Историческая необходимость крушения капиталистического строя была осознана после Октябрьской революции, – и в конечном счете именно благодаря ей, – сразу или постепенно, самыми проницательными и чуткими из западных мастеров культуры, будь то Роллан, Шоу, Томас Манн или Р. Мартен дю Гар. Но она вряд ли была так уж ясно осознана Джоном Голсуорси или даже Стефаном Цвейгом.

Цитировать

Мотылева, Т. К спорам о реализме XX века (Ответ Б. Сучкову) / Т. Мотылева // Вопросы литературы. - 1962 - №10. - C. 140-158
Копировать