К истокам романтической эстетики

А. С. Дмитриев, Проблемы иенского романтизма, Изд. МГУ, 1975, 264 стр.

Несмотря на внешнюю «пестроту» тенденций, многообразие поисков, «за венским романтизмом стоит некая коллективная личность» ¹. Общим стержнем иенской школы было новое видение действительности: восприятие реальности «изнутри», оценка ее объективных процессов в свете личного переживания. Это и явилось источником многих художественных открытий, оказавших большое влияние на последующую европейскую литературу.

Историку литературы, обратившемуся к наследию иенцев, предстоит выяснить историческую обусловленность их противоречивой идеологии, разобраться и в тех идейных заблуждениях, которым они отдали дань. Многостороннее мышление художника-романтика уже было исследовано в нашей науке, и более всего – в обобщающем труде Н. Берковского. И надо сказать, что даже самые продуманные концепции носят дискуссионный характер. Но исключительно важна сама тенденция строго научного анализа, выявляющего суть литературного направления. Таким стремлением объективно передать идейно-эстетическую ценность романтизма привлекает и книга А. Дмитриева.

Литературная теория иенских романтиков рассматривается автором как «определенный исторический этап эстетики». Он подчеркивает, что в иенском романтизме берет свое начало вся обширная проблематика романтического искусства, которое в свою очередь несло в себе предпосылки искусства будущего – XIX и XX столетий. Именно это исходное положение направляет логику всего исследования, свободного от предвзятых суждений.

Материал, отобранный для книги, уже сам по себе не допускает прямолинейного деления романтизма на «прогрессивный» и «реакционный», подсказывает критерий его оценки как единого творческого метода, по художественной сути. Исходя из объективных достижений романтиков иенской школы, А. Дмитриев утверждает, что романтическое искусство открыло «новые возможности художественного познания действительности».

Автор постоянно учитывает особенности исторического момента, который оказался в поле его исследования.

Иенская школа существовала с 1798 по 1802 год, и в стремительном водовороте этих лет политические симпатии иенцев неизбежно оказывались то «левыми», то «правыми». Но неизменным оставалось их настроение, рожденное трагической эпохой кризиса революционных идеалов. Автор книги определяет это настроение словом «нонконформизм» – понятием современным, но точно и выразительно передающим характер романтического отношения к утверждавшимся капиталистическим нормам.

В этом плане большое значение имеет аналитический подход к творчеству Новалиса, который, безусловно, был самой яркой индивидуальностью даже в иенском кружке, состоявшем из выдающихся творческих натур, В поисках Новалиса отразилось горькое разочарование максималиста, пылкого приверженца Великой французской революции, который жаждал высшей человеческой свободы – свободы духовной.

Характеризуя роман Новалиса «Генрих фон Офтердинген», исследователь справедливо настаивает на том, что традиционно применяемая к Новалису формула: «идеализировал средневековье»- не передает системы его общественно-философских воззрений. Используя внешние атрибуты средневекового уклада, Новалис конструировал своего рода миф о гармоническом мироустройстве, дух которого представлял бы контраст буржуазному.

В книге подробно раскрывается содержание так называемого «магического идеализма» Новалиса, несущего в себе, по сути дела, романтический идеал, в соответствии с которым мир – производное от духовной деятельности человека. «Личность в концепции Новалиса существует в бесконечных временных и пространственных измерениях… Как часть, но в то же время и как центр этого универсума, вмещающего все и вся, бесконечна и неизбывна во всеобщей бесконечной круговерти и жизнь человека, он всегда существует, для него нет небытия», – пишет А. Дмитриев. Такой акцент очень значителен. У Новалиса, певца «ночи», не всегда отмечают то оптимистическое мироощущение, при этом наиболее ярко выраженное, которое отличает ранний романтизм от позднего. И не менее важно, что А. Дмитриев подчеркивает «очеловеченность» концепций иенских романтиков, в которой и состоит высокая художественность венского наследия: постоянное обращение к человеку как к началу всех начал.

Представляют серьезный интерес наблюдения автора над раннеромантическим героем. Для его характеристики А. Дмитриев вводит удачно найденное понятие «романтической нормативности», помогающее выявить ядро романтического образа. Нормативность, как правило, ассоциируется с классицизмом или с просветительским реализмом, однако она, конечно же, присутствует и в раннем романтизме.

Разбирая новеллы Тика, А. Дмитриев заключает, что в них центральный образ всегда диктуется «извне заданной автором программой, а не раскрывается изнутри самим нравственно-этическим и психологическим содержанием». Этот вывод распространяется на всю художественную прозу иенцев, и с полным основанием: ведь даже герои «Генриха фон Офтердингена», при всей их поэтической усложненности, не обнаруживают еще диалектики человеческой души, которую впервые показал поздний романтизм. Но и у поздних романтиков герой несет в себе «извне заданную автором», или, иначе говоря, субъективную программу. Поэтому-то он никогда не поступает вопреки замыслу своего создателя, в отличие от героя реалистов (вспомним известное пушкинское: «Представь, какую штуку удрала со мной моя Татьяна!..»).

Это в равной степени подтверждают произведения Новалиса, Щатобриана, Байрона и многих других. А. Дмитриев, таким образом, зафиксировал существенную черту метода, характеризующую романтическое творчество – независимо от того, к какой стране, к какой политической ориентации относится художник.

Исследователь касается и других важных особенностей романтического отражения действительности. Темой специальной разработки могло бы быть и промелькнувшее на страницах книги понятие романтической типизации², и рассуждение о развитии кантовского понимания прекрасного у романтиков. Вполне понятно, что все стороны многопроблемного явления не могут быть освещены равномерно в пределах одной работы. И все-таки хотелось бы поспорить с автором по ряду вопросов.

Эстетика иенской школы отражает основы романтического искусства, объясняет его своеобразие, до сих пор не померкнувшее. А. Дмитриев пытается установить соотношение старого и нового, усвоенного и оригинального в эстетической мысли раннего немецкого романтизма. Такой подход и правомерен и важен. Автор книги с полным основанием находит в иенской школе следы универсализма Гердера, экспрессивности Клопштока, драматизма Шиллера. Ее представители, без сомнения, смыкались с поколением «отцов» в «просветительской широте общественно-эстетических интересов». Однако это только одна грань сложного эстетического мышления иенцев.

А. Дмитриев считает литературу Просвещения «наиболее существенным истоком романтической эстетики в Германии». Но при таком суждении остается в тени новаторство романтизма, которое вырастает на критическом переосмыслении воспринятого. Иенских романтиков, например, отличало от их предшественников «мифологическое» видение мира – мира как единой системы, в которой человек слит с природой. А ведь именно такое единство было предметом «томления» у романтиков (воспользуемся их излюбленным словом) и, следовательно, отправной точкой романтического отрицания буржуазной действительности, романтического «нонконформизма».

Из романтического мировоззрения вытекала романтическая ирония – как взгляд на миропорядок с высот духовного, идеального. Она означала постоянное соизмерение сущего, достигнутого – с идеалом, с недостижимым, высшим. Автор книги утверждает, что романтическая ирония – отличительная черта всей немецкой литературы, связанная с национальными условиями, и предлагает вывести ее «за пределы собственно романтической эстетики иенцев», «считать ее характерным явлением немецкой идеологической жизни конца XVIII века».

Между тем в немецком искусстве, предшествовавшем романтизму, идеал всегда «конечен»: это устойчивая цель, к которой можно приблизиться. Для романтиков идеал – само движение человеческого духа, сама потребность в идеале. Романтическая ирония отражает этот вечный поиск, вечное «томление» по идеальному. Поэтому она и является одним из безусловных завоеваний романтизма.

Новые отношения между идеалом и действительностью, открытые романтиками, отражаются в творчестве каждого из них и отличают их от мастеров эпохи Просвещения. Правда, нельзя не согласиться с А. Дмитриевым, что граница здесь очень зыбкая; не случайно ведь в Германии не было такого «антагонизма» между классицизмом и романтизмом, как, например, во Франции. Но в книге несколько «выпрямлен» путь от первого ко второму. Так, например, говорится, что идеи Новалиса «мало соответствуют ортодоксальной эстетике романтиков», что «трезвость рационалистических суждений, широта кругозора», присущие Новалису, сближают его с Гёте. В образе Клингсора, по мнению автора книги, преобладает «рациональное начало», что позволяет рассматривать этот образ как следствие влияния Гёте и всей «реалистической литературы Просвещения».

Но, во-первых, Новалис был одним из основоположников эстетики иенцев. Он разделял с Ф, Шлегелем идею «универсальной поэзии» и принцип «романтической иронии», был пропагандистом интуитивного миропостижения. Обладая широтой кругозора, характерной для теоретиков романтизма, он вполне мог обнаруживать и рационалистические суждения, но это ни в коей мере не дает основания отделять его от других романтиков. Ведь иррациональное познание романтическая философия предлагала не как отрицание, а как продолжение и углубление познания рационального.

Во-вторых, вряд ли можно говорить о роли реалистических тенденций Просвещения в создании образа Клингсора. Это романтический образ поэта, фантазия которого предвосхищает или, вернее, творит жизнь: ведь реальное течение жизни предстает в романе «Генрих фон Офтердинген» как осуществление творческого вымысла Клингсора – как повторение его сказки. Сама этимология имени (Klingsohr – внемлющее ухо) уже говорит о том, что образ несет в себе не «рациональное начало», а идею непосредственного, чуткого восприятия мира.

На фоне общего подхода автора к романтизму, принципиального и выверенного историко-литературными фактами, неоправданными кажутся некоторые, как бы случайные, его высказывания. Иногда иенские романтики противопоставляются «прогрессивным», хотя делается это лишь номинально, без уточнений, кто в данном случае относится к последним. Такая непоследовательность, по-видимому, вызвана тем, что в стороне остается общеевропейский исторический фон возникновения иенского романтизма.

А. Дмитриеву «представляется неверной достаточно распространенная формула о романтизме как реакции на французскую революцию».

Между тем эта формула объясняет главное. От революции романтики заимствовали пафос отрицания существующего, и в этом – их преемственность по отношению к просветителям. Разочаровываясь в отрицательных явлениях буржуазного прогресса, они опровергали Просвещение, заменяли идеал объективный, как не оправдавший себя, идеалом субъективным – более очеловеченным и поэтому, как им казалось, более надежным. Призрачность этого идеала обнаружил поздний романтизм, иенцы лишь смутно ощущали ее: у них сильна была вера в личность, в ее магическую, иррациональную связь с миром. Из такой реакции на стремительный ход жизни вырастало новое искусство, самостоятельная эстетика.

С новой вехой в развитии художественного сознания, когда была преодолена метафизичность мышления XVIII столетия, связано понятие «синтеза искусств» – одно из основополагающих для романтизма. Романтики иенской школы создавали свою теорию, опираясь на опыт не только литературы; их, и в первую очередь – Ваккенродера, изобразительное искусство, например, интересовало не менее, чем литературное творчество современников и предшественников. В рамки поставленной темы входит и этот вопрос.

Исследователю нелегко исчерпать наследие иенских романтиков, многостороннее и противоречивое. Книга А. Дмитриева – итог большого труда. Она свидетельствует о важных достижениях нашего литературоведения в изучении одного из сложнейших историко-литературных явлений. Спорность же иных ее положений говорит о том, что проблемы романтизма требуют дальнейшего изучения.

1. Н. Я. Верковский, Романтизм в Германии, «Художественная литература», Л. 1973, стр. 17.[↩]
2. Вопрос о романтической типизации полнее затронут А. Дмитриевым в его статье «Немецкий романтизм и европейская литература» – «Weimarer Beitrage», 1977, N 2, S. 112 – 113.[↩]