Многообразие национальное, многообразие художественное

Период зрелого социализма характеризуется глубокими изменениями, происшедшими в советском обществе за шестьдесят лет Октября. Советское государство, возникшее как диктатура пролетариата, ныне переросло в государство общенародное на основе постепенного стирания различий между основными социальными группами и растущего сближения между всеми нациями и народностями СССР. Затронувшие все стороны жизни и зафиксированные в проекте новой Конституции, эти изменения нашли свое выражение в духовной жизни советских людей, во всех областях нашей культуры. Естественно, что и в советской многонациональной литературе отразились эти кардинальные изменения в жизни нашего общества, ставшего обществом реального гуманизма. Современный этап развития советской литературы характеризуется не только завершенным выражением ранее складывающихся и развивающихся тенденций, но и возникновением новых, не сразу и не всеми, быть может, узнанных и признанных, но тем не менее имеющих перспективы дальнейшего роста, ибо они связаны с поступательным развитием нашего общества. Знаменательно, что эти тенденции были замечены и поддержаны XXV съездом КПСС.

Все то новое, что обозначилось или возникло в последнее время, касается многих сторон литературы и литературного процесса (идейной, идейно-тематической, жанровой, организационной), касается всей литературы в целом или отдельных ее участков, а нередко, возникая на отдельном участке, имеет тенденцию распространения на всю литературу. К таким явлениям относится та углубленная разработка вопросов метода социалистического искусства, которая происходит в последнее десятилетие.

Еще на Первом съезде писателей А. М. Горький сказал, что литература наша выступает как многонациональная. Существенно, что здесь имелось в виду идейное единство литератур разного уровня, еще слабо связанных между собой художественно.

Сегодня в советской литературе проявилось ее многонациональное единство, неразрывная взаимосвязанность ее национальных отрядов, обеспеченная десятилетиями общности социально-политической, экономической и культурной жизни страны, что и получило свое выражение в осуществлении общего высокого развития всех литератур народов СССР. Еще в 50-х годах такие художники-реалисты, как Ауэзов, Айни, Айбек и другие, не столько определяли уровень литературного развития своих народов, сколько недосягаемо возвышались над ним; появление Чингиза Айтматова (как в свое время и Юрия Рытхэу) у народа, не имевшего в прошлом подлинно реалистической прозы, казалось чудом. Сейчас положение изменилось. Мы уже не удивляемся, скажем, появлению романа Владимира Санги «Женитьба Кевонгов» – талантливого произведения зрелого реализма – у малочисленного народа, не имевшего в прошлом даже высокоразвитого фольклора. Хотя в киргизской литературе до конца 60-х годов и не было собственно исторического романа, роман Толегена Касымбекова «Сломанный меч» – произведение исторического жанра, отличающееся высоким уровнем реализма. Что же касается казахской литературы, то реалистические традиции Ауэзова были продолжены и развиты новыми поколениями казахских прозаиков: Ахтановым, Нурпеисовым, Муратбековым, Досжановым, Кекильбаевым (и на русском языке – в ряде произведений Санбаева).

Художественное своеобразие прозы Абдуллы Каххара, а за ним и Аскада Мухтара, в начале 60-х годов еще казавшееся нам как бы внезапным рывком вперед современной реалистической прозы узбеков, сегодня оказывается отнюдь не пределом ее возможностей. Об этом свидетельствуют новые произведения Шарафа Рашидова, Рахмата Файзи, Адыла Якубова, Джуманияза Шарипова и ряда молодых (в том числе творчество молодого узбекского писателя, пишущего на русском языке, – Тимура Пулатова).

Азербайджанская проза еще до войны выдвинула крупных прозаиков – Сулеймана Рагимова, Мирзу Ибрагимова, Али Велиева. Нельзя не ценить их эпический размах. Но когда они обращались к проблемам повседневности, на первый план выступала дидактика, слишком явно виделся указующий перст художника-наставника.

Следующее поколение прозаиков – Гасан Сеидбейли, Иса Гусейнов – осуществило сдвиг в сторону психологической правды, за ним шли более молодые (Анар, Айлисли, братья Ибрагимбековы, Эльчин), в творчестве которых положительный идеал раскрывался через психологическое исследование героя, через диалектику образа. А Чингиз Гусейнов в своей повести «Магомед, Мамед, Мамиш…» сочетал глубокий социально-психологический анализ человека в его взаимоотношениях с обществом с публицистически отчетливой партийной позицией борца за чистоту нового, социалистического образа жизни.

В армянской прозе, имеющей старые и крепкие литературные традиции, в последнее время появился такой яркий художник, как Грант Матевосян, который, при всей сложности своих исканий, как бы закрепляет новый уровень армянской прозы.

Если в 50-х годах, говоря о современной советской философской лирике, мы называли прежде всего В. Луговского (и еще два-три имени русских поэтов, и то со всяческими оговорками) или обращались к почвенной мудрости таких национальных поэтов, как Гамзат Цадаса, или народных акынов, как Сулейман Стальский, Джамбул, то сегодня мы имеем блестящую многонациональную плеяду мастеров философской лирики – и «старших»: Мирзо Турсун-заде, Кайсына Кулиева, Мустая Карима, Расула Гамзатова, Давида Кугультинова, Зульфию, – и «средних», и «младших» (по возрасту): Ибрагима Юсупова, Кадыра Мурзалиева, Джубана Мулдагалиева, Мумина Каноата.

Для развития советской многонациональной литературы характерен ныне стремительный подъем «новорожденных» литератур на уровень передовых, и это свидетельствует, в сущности, о глубине и интенсивности процесса единения советской литературы на основе формирования новой исторической общности людей – советского народа.

В наше время сложилась новая советская традиция реалистического повествования, всем народам равно открыта сокровищница мировой литературы, и создание художественных произведений общесоюзного масштаба и значения уже не зависит столь непререкаемо, как прежде, от исторического прошлого, обусловившего уровень развития литературы, которую художник представляет.

Именно в последние годы было четко осознано критикой и литературоведением многонациональное единство советской литературы как явление, вне которого трудно исследовать путь даже одной, «своей» литературы и тем более ставить общетеоретические вопросы (особенно вопросы метода социалистического реализма). Ключевым для теоретического осмысления проблемы стало положение товарища Л. И. Брежнева о новой исторической общности людей – советском народе.

Это положение заставило многих литературоведов и критиков смелее выходить в своих трудах за пределы одной литературы (что получило свое отражение во многих коллективных трудах ИМЛИ, Академии общественных наук, начиная с шеститомной «Истории советской многонациональной литературы» до отдельных сборников: «Национальное и интернациональное в советской литературе», «Единство, рожденное в борьбе и труде», «Живое единство», в сборниках издательства «Художественная литература» – «Единство», в работах Б. Сучкова, Л. Новиченко, Д. Маркова, Г. Ломидзе, Ю. Суровцева, Л. Каюмова, И. Султанова, Мамед-Арифа, М. Каратаева, Е. Лизуновой и других, в критическом отделе журнала «Дружба народов», в журналах «Вопросы литературы», «Литературное обозрение» и др.).

Все это обеспечивает возможность дальнейшей успешной разработки проблем метода социалистического реализма, и в их числе – вопроса о социалистическом реализме как исторически открытой художественной системе.

Сегодня нам становится все более ясно, что тезис о методе социалистического реализма как о системе, открытой для многообразия художественных форм, отнюдь не равнозначен беззащитности от всех и всяких чуждых направлений, идейно-эстетической всеядности.

Ведь речь идет не об абстрактном представлении о некоем умозрительном процессе, а об эстетическом взаимодействии метода социалистического реализма со значительнейшими достижениями других эстетических систем (включающем как притяжения, так и отталкивания), – то есть о процессе, неизбежном в обстановке широких общественных и культурных взаимосвязей с различными народами мира. Процесс этот идет, и никакими инвективами его остановить невозможно. Да и не нужно этого делать – можно и должно заботиться о другом: о правильном развитии самого метода, можно и должно предотвращать те угрозы, которые могут возникать в ходе этого процесса, – угрозы, связанные с возможным проникновением в нашу литературу несовместимых с ее социальным организмом концепций и эстетических решений.

Особую остроту приобретает здесь вопрос о содержательности формы.

Было время, когда критика считала, что, скажем, стихи о современной советской действительности нельзя писать ямбом или хореем. А пока «теоретики» рассуждали и спорили об этом, поэты писали и ямбом, и хореем, и анапестом, сами не подозревая подчас (поэзия-то наша была еще молода!), что пишут «неподходящим» для времени ямбом, как мосье Журден не подозревал, что разговаривает прозой. Сегодня форму, скажем, верлибра используют поэты всего мира: от Мозамбика до Нью-Йорка и от Парижа до Новосибирска, и используют вполне сознательно. И эта форма под пером советского поэта верно служит художественному воплощению социалистического идеала.

Проблема взаимосвязи формы и содержания усложняется, если иметь в виду художественную форму не как узкоизобразительное средство, а как более широкое, философское понятие. Совершенно точными представляются мне утверждения Д. Маркова: «Важнейшим принципом метода нашего искусства является социалистический гуманизм»; «Мы видим человека в его связях с обществом, но это не простая зависимость от общества, а взаимодействие с окружающей средой» ¹. Концепция человека есть главное и определяющее в системе социалистического реализма, она обусловлена процессом исторического развития каждого народа, а в наши дни выступает в диалектическом единстве с развитием всей новой исторической общности людей – советского народа в целом. И те элементы изобразительных средств, художественных форм, которые противоречат ведущей концепции системы, – при всей ее динамичности и гибкости, – не могут быть приняты ею, войти в ее арсенал без коренного преобразования их смысла и значения. Так, например, «поток сознания», столь настойчиво относимый многими критиками к модернизму (и действительно глубоко разработанный модернистами, но отнюдь не «выдуманный» ими, ибо он блистательно применялся еще Достоевским), – «поток сознания» сам по себе не есть нечто порочное. Он является одним из средств воспроизведения внутреннего мира человека. Однако функция, идейный смысл и значение этого приема всецело определяются философским содержанием и направленностью образа, его обусловленностью жизненной правдой и авторским мировоззрением. «Поток сознания» в произведениях Кафки, Сартра, Камю служит изображению отчуждения человека от жизни общества, отчуждения, предопределенного якобы самой природой, а потому нравственно и социально непреодолимого, – и в этом своем качестве он для нашего метода неприемлем. А вот у литовских советских писателей, в их «исповедальной» прозе, «поток сознания» служит утверждению социальной активности человека, такой его связи с обществом, которая становится источником счастья, общественного и нравственного здоровья.

Таким образом, функция «потока сознания» не определяет концепцию человека, а, наоборот, определяется ею. Некритическое же воспроизведение социалистическим художником «потока сознания» по образцам и принципам, связанным с иной, не социалистической, не гуманистической, концепцией человека, может нанести урон реалистической правде данного произведения, нарушив целостность концепции человека в каком-то произведении (но не в системе социалистического реализма в целом).

Концепция человека, как и реалистический метод, с которым она связана, – категория исторически подвижная, и ее историзм, по точному определению Д. Маркова, состоит в глубоком понимании художниками «причинной связи явлений, процесса и перспектив общественного развития с позиций научного социализма» ². Убедительным примером этого представляется мне образ человека, создаваемый на современном этапе зрелого социализма в многонациональной советской поэзии. Образ этот несет в себе исторически обусловленную диалектику общего и особенного как в социально-философском содержании, так и в своеобразии художественных форм своего воплощения.

Издревле художники всех времен и народов, изображая человека, искали идеал своего времени. Письмена древнего погребения Кюль-Тегина, перечисляющие добродетели вождя, и доблестный рыцарь Роланд, Илья Муромец и пушкинская Татьяна, горьковская Ниловна и образ Ленина, созданный Маяковским, венчают поиски художников далеких и близких времен, отмечая пути человечества к Человеку.

Каждый народ в каждую эпоху своей истории находит решения в соответствии со своими общественными проблемами, на уровне своего исторического бытия. А гениям дано и предвосхищать будущее: воссоздавая в герое «синтез времени», свой гуманистический идеал, они провидят в нем черты человека будущего.

Послевоенный период развития советской литературы отмечен углубленным вниманием к внутреннему миру человека – труженика социалистического общества и воина, сокрушившего зло фашизма. Эта устремленность, несомненно, рождена мироощущением народа-победителя. Естественно, что у всех народов и народностей нашей страны отчетливо проявляется тенденция к созданию монументального, целостного образа советского человека во всей высокой значимости его характера и одновременно в полноте внутренних противоречий, через которые он проходит путь к синтезу – социалистическому идеалу.

Исходя при создании образа нового человека из традиций Горького и Маяковского, из их монументальных реалистических обобщений черт борца революции, народного водителя и народного слуги, художники социалистического реализма воспринимают при этом различные по силе и значению влияния, исходящие из широкого многонационального круга. Здесь и элементы наследия Уитмена с его дыханием стихийной революционности, и глубокая гражданственность передвижников, и интернационалистический опыт борющегося слова Пабло Неруды, и народность монументальной живописи Сикейроса. Все это и многое другое приходит в искусство социалистического реализма, с истоков своих формировавшееся в многообразии художественных форм и в то же время опирающееся на глубоко национальные основы родной литературы, на традиции, сложившиеся в многовековой художественной практике каждого народа.

В образе Человека, создаваемом многонациональным искусством великой социалистической страны, уже в силу ее географического положения и исторического прошлого, естественно скрестились мощные взаимодействующие традиции Запада и Востока, что содействует емкости и гибкости художественного метода, открывает перед ним широкие перспективы изобразительных возможностей.

Естественный характер такого синтеза, его новое многонациональное качество с большой непосредственностью и точностью раскрывает каракалпакский поэт Ибрагим Юсупов:

Привил я скромный черенок к узлу больших ветвей.

Я древа Пушкина – росток. Бердах в крови моей.

И незабвенный Навои в моем сердцебиенье.

1. «Вопросы литературы», 1977, N 1, стр. 40.[↩]
2. «Вопросы литературы», 1977, N 1, стр. 38.[↩]