Из «Воспоминаний о Давиде Самойлове»

Вместо предисловия

Мне кажется, в особом представлении Давид Самойлов для читателя — даже «нового» читателя — журнала «Вопросов литературы» не нуждается: его помнят, его стихи читают, его поэзию продолжают любить.

Выходят и книги, значит, он востребован и в наше «не стиховое» время.

Я познакомился с Самойловым в свои студенческие годы — и так сложилось, что знакомство постепенно переросло в общение, а общение со временем — в дружбу.

Давид Самойлов жил то в Пярну, то в Москве, я постоянно навещал его и там, и там. И, конечно, мы вели самые разные разговоры на самые разные темы.

Предлагаю читателям журнала две главы из этих «Воспоминаний»: в одной из них я привожу самойловские размышления о Пушкине, записанные мною в Эстонии накануне 200-летнего пушкинского юбилея, в другой поэт делится тем, что его волновало как до, так и после присуждения ему Государственной премии СССР по литературе за 1988 год.

* * *

Зимой 1986-го я летел к Давиду Самойлову в Пярну на встречу Нового — 1987-го — года. От Москвы до Таллинна 867 километров. От эстонской столицы до Пярну — 127 километров.

Думаю, что ничего не изменилось и в новые времена. Рейсовый автобус преодолевает это расстояние за два часа. Летел я от одной столицы до другой почти столько же — 1.40.

Вылетев утром 30 декабря, вечером того же дня я уже входил в дом Самойлова на улице Тооминга. В Пярну стояли тридцатиградусные морозы. Небольшой красивый прибалтийский городок, сохранивший черты средневековья, утопал в снегу.

В XVIII веке здесь жил знаменитый арап Петра Великого, прямой предок Пушкина. В поэме Самойлова «Сон о Ганнибале» есть несколько строк, непосредственно обращенных к великому потомку:

Арапа бедный правнук! Ты не мстил,

А, полон жара, холодно простил

Весь этот мир в часы телесной муки,

весь этот мир, готовясь с ним к разлуке.

А Ганнибал не гений, потому

прощать весь мир несвойственно ему,

но дальше жить и накоплять начаток

высоких сил в российских арапчатах.

Ну что ж, мы дети вечности и дня,

Грядущего и прошлого родня.

В ту памятную зиму Давида Самойлова больше всего занимал именно Пушкин. И мы больше говорили о нем, нежели о ком-то (или о чем-то) другом, хотя Москва яростно обсуждала весьма неоднозначные процессы, происходившие в литературе и искусстве.

Иногда я просил его читать стихи. И он вместе с новыми часто вспоминал «Болдинскую осень», «Пестеля, Поэта и Анну», «Пусть нас увидят без возни…».

В Пярну все было тихо, быстро темнело, на улицах зажигались фонари, лепились к дверям частных домов, освещая небольшие дворики домовладельцев; иногда редкий кот пробегал по нашей улице, по заставлявшему слезиться глаза снегу, оставляя следы, и все опять замирало до следующего дня.

По какому-то странному совпадению, один из разговоров Самойлов начал именно с Пярну — и не с Пушкина, как это обычно бывало, а с его предка Ганнибала.

Впрочем — слово самому поэту.

О влиянии Пушкина

Культурная атмосфера Пушкина возникла во мне очень рано, но после целого ряда поэтических увлечений Маяковским, Пастернаком, Хлебниковым. Со временем сильнее и яснее формировалась потребность обращения к первоисточнику, к Пушкину. В последние двадцать лет тяга к нему увеличивалась и привела к осознанию моей связи с Пушкиным в пространстве современной поэзии, к ощущению себя в русле послепушкинской плеяды.

Я стал внимательно читать не только стихи, не только его прозу, но и статьи, письма, заметки, дневниковые записи, воспоминания о поэте и многие работы о нем. Передо мной открылся огромный мир Пушкина как явления нравственного становления русского народа и его духовной культуры.

Уже много лет я живу в этом городе, некогда называвшемся Перновым, в котором в XVIII веке жил предок Пушкина Ганнибал. Когда я задумал поэму о Ганнибале, меня интересовало не только это историческое время, постоянная тяга россиян к северному морю, но и история происхождения Пушкина, вариант его судьбы, просматривающийся через судьбу весьма незаурядного предка.

Думаю, когда критики пишут и говорят о многообразии мотивов пушкинской темы в моих стихах, — они правы. Эти мотивы появляются в стихах о природе, о любви, и в стихах, непосредственно касающихся личности Пушкина, его биографии, если говорить о «Пестеле, Поэте и Анне». Наконец, неосознанное влияние поэта ощущается в некоторых строчках, интонациях, формулах и скрытых цитатах. Все это видимо свидетельствует о том, что мой поэтический мир тесно связан с пушкинской традицией.

Истинная поэзия не устаревает ни в какие времена

Истинная поэзия не устаревает, не устарел и Пушкин, хотя восприятие его в разные эпохи было разным. В пору шестидесятников недооценивалось гражданское содержание пушкинской поэзии, он казался поэтом слишком эстетичным, то есть устаревшим. Таким же он казался и футуристам, которые призывали сбросить его с парохода современности.

Чрезвычайно узко трактовался Пушкин и вульгарной социологией. Я вспоминаю учебники своей юности, где поэт рассматривался как представитель среднепоместного дворянства. Но значение Пушкина за сто пятьдесят лет, прошедших после его гибели, неуклонно возрастало несмотря на разное отношение к нему со стороны некоторых идеологических течений и литературных школ. Сами перепады отношения к Пушкину, его признание и непризнание свидетельствуют об актуальности его творчества и о том, что поэт является до сегодняшних дней живым элементом нашей культурной жизни.

Сейчас мало кто осмеливается отрицать Пушкина или говорить, что он устарел, — разве что люди другой, не русской культурной традиции. Но по существу полемика с Пушкиным продолжается в творчестве некоторых наших поэтов, старающихся истолковать нравственные идеалы Пушкина в том смысле, что приспосабливают их к собственным понятиям. Это приспособление гения к чуждым ему формулам и является скрытым его отрицанием.

Поэзия начинается с концепции жизни

Уточняя блоковское замечание, можно сказать, что поэзия начинается с концепции жизни. Если мы только перечитаем внимательно небольшое стихотворение «Эхо», в котором есть эта высшая нравственная идея, связанная со всей жизнью Пушкина, со всем его творчеством, то поймем, что оно — событие не только эстетическое, но и этическое.

На первый взгляд, в стихотворении нет ничего нового, но именно в нем Пушкин выступает творцом новой мысли. Не каждому поэту дано оформлять мысль в новое, да и не всякая мысль годится для этого. Лишь тот поэт способен придавать отдельной мысли подлинную глубину, у которого имеется представление о подлинных нравственных основах жизни. Таков Пушкин, умеющий сочетать «тему», «чувство» и «красоту» с высшим содержанием — учением о жизни. Учением, а не поучением… Пушкин никогда не спешит с оценками и конечными выводами, не стесняется поделиться с читателями своими сомнениями. И это нисколько не принижает его. Дело ведь не в том, чтобы твердо на все случаи жизни знать, что хорошо и что плохо, и руководствоваться незыблемым сводом правил. Необходимо понимать всю совокупность жизни, все ее сложности и противоречия.

Любым своим стихотворением поэт вводит нас в культурный мир России, своей эпохи, в историю личности и века. Перед вдумчивым читателем пушкинской поэзии открывается огромный пласт культуры, в том числе и культуры чувств, ума.

Пушкинская поэзия

учит жить и формирует личность

Тот, кто думает, что пушкинские стихи просты и читать их просто, — ошибается. Стихи Пушкина надо читать и перечитывать, не пренебрегая ни единым словом, ни единым звуком, сквозь слова и звуки входя в этическую сферу поэзии. В пушкинской поэзии все проникнуто духовностью, в ней нет ничего случайного — только прожитое и осмысленное в образе и звуке, в каждой детали устройства стиха.

Я назвал бы истинной поэзию, которая учит меня жить, формирует мою личность и приобщает к культуре. А что не учит и не приобщает, на мой взгляд, — не поэзия, а нечто более или менее на нее похожее.

Вот и оказывается совсем не легким занятием чтение Пушкина. И конечно, чтобы войти в пушкинский мир культурных ценностей, надо иметь представление о ценности культуры. Поэтому чтение стихов связано не только с любовью к стихотворному слову, но и с целым рядом других человеческих качеств, которые должен растить в себе каждый читатель.

В противном случае чтение стихов — занятие праздное.

Новый читатель

появился в России вместе с Пушкиным

Вместе с Пушкиным в русскую жизнь приходит и новый тип читателя — свободного и непредубежденного, способного мыслить самостоятельно обо всех проблемах человеческого бытия. Кстати, этот новый тип читателя играет немалую роль в формировании целой плеяды русских классиков XIX столетия. Я могу назвать в этом ряду и Гоголя, и Тургенева, и Достоевского, и Толстого. Они были не только гениальными писателями, но и гениальными читателями.

В самом Пушкине в процессе чтения и размышления рано сложился исторический способ мышления — одна их характерных черт его ума. Историзм — это тот пункт, где смыкаются в единое целое выдающиеся свойства Пушкина-поэта, Пушкина-личности и Пушкина — явления русской культуры. И мне кажется, в наши дни пришли к пониманию, что человеческая личность поэта составляет часть духовного багажа, накопленного русским сознанием.

Быть свободным — значит быть человеком чести

Пушкин для России не только синоним поэта, чей поэтический гений был рано признан друзьями, литераторами и кругом образованных читателей. Пушкин для России — и новый тип человека, впервые им же сформулированный и, по моему мнению, продолжающий существовать и развиваться.

Чувство дружбы, чувство духовного единения — видимо, первое, что мы замечаем при рассмотрении личности Пушкина. Не менее важная черта его характера — потребность свободы. Эту потребность поэт выражает всегда. Быть свободным — это значит быть человеком чести.

Чувство чести — всегдашний ориентир жизни Пушкина. Через честь нельзя переступить — она не зависит от обстоятельств. Ради чести жертвуют всем. Даже жизнью, что и случилось на дуэли с Дантесом. Эта истина поверяется поведением поэта где бы то ни было: в ссылке или в свете, в Кишиневе или в петербургском салоне. Она поверяется и в отношениях с друзьями и правительством, издателями или цензурой. И везде поведение Пушкина безупречно.

Но должно было пройти не одно десятилетие, прежде чем его фигура предстала в истинном значении и величии. Особенность Пушкина в том и состоит, что его необычайная прозорливость, высшая способность ума обнимать времена и пространства, видеть «цели и системы» не исключали проживание данного момента. Мыслитель уживается в нем с человеком и поэтом. Холодные наблюдения ума не отодвигают горестных замет сердца…

Пушкин первый в России понял миссию писателя

как историческую

Когда говорят и пишут о гармоничности пушкинской натуры и его творчества, я понимаю это прежде всего как органичное соединение «малого» и «большого», обобщенного и конкретного. Пушкин первый в России понимает миссию писателя как историческую. И существует предназначенность человека для этой миссии. Помните: