Из писем. Вступительная заметка, публикация и примечания Л. Левицкого

Отзыв о работе исследователей принято начинать в части концептуальной, а потом уже переходить к частностям.

Однако «частности» этого издания порою заслоняют его концепции. Речь пойдет о двухтомной «Истории русской советской поэзии», вышедшей в свет в 1983 – 1984 годах под редакцией В. Бузник, В. Ковалева и В. Тимофеевой (рецензент В. Шошин) ¹. Страницы моего экземпляра исчерканы карандашными пометами, фиксирующими элементарные фактические ошибки. Уже неоднократно говорилось о том, что неточность в освещении даже нескольких фактов может подорвать доверие к работе вообще. Здесь же речь пойдет не о нескольких фактах, а о целой серии их. Поэтому я позволю себе ограничиться только источниковедческим (да и то неполным) анализом этой «Истории». Что же касается анализа общего содержания двухтомника, то это – дело будущего.

Следует отметить, что основываюсь я прежде всего на материале первого тома. В большинстве глав второго тома, особенно написанных А. Павловским, число ошибок сведено до минимума (знаменитая песня В. Лебедева-Кумача названа «Идет война священная…» (стр. 35), цикл стихов Н. Заболоцкого «Последняя любовь» – «Поздняя любовь» (стр. 138) ², знаменитый англо-американский поэт и критик Т. -С. Элиот спутан с романисткой Дж. Элиот (стр. 333), искажены известные строки Б. Пастернака: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту» (стр. 353) и несколько других).

Что же касается тома первого, то я предлагаю читателям совместную прогулку по его страницам. Ошибки, конечно, можно было бы расклассифицировать и создать их типологию, но вряд ли мне удастся найти в этом плане что-либо новое по сравнению с известными статьями И. Ямпольского, не так давно печатавшимися на страницах «Вопросов литературы».

Поэтому начнем с самого начала. Вот на стр. 7 (автор «Введения» – В. Бузник) мы читаем: «…место индивидуализированного героя занял образ народно-революционной массы (Блок, Маяковский, Бедный)». Ровно через две страницы находим утверждение прямо противоположное: «…в стихах, скажем, Блока или Есенина не было героя-Массы…». Как же все-таки, был в творчестве Блока «герой-Масса» или нет?

О ситуации в поэзии конца 20-х годов В. Бузник пишет: «Поэты больше не отрекались от собственного «я»… Они стали всемерно обогащать и возвышать личное… Свидетельством тому явился расцвет лирического начала в поэзии Маяковского, широкое возрождение лирики «вечных тем», представленной творчеством самых разных поэтов – от Б. Пастернака, А. Ахматовой до Н. Тихонова, А. Прокофьева» (стр. 8). В общей форме это положение верно. Но непонятным выглядит появление в этом списке имени Ахматовой, которая в конце 20-х годов практически не писала стихов³.

В разделе «Октябрь и русская поэзия» (автор В. Тимофеева) пишется о прояснении общественной позиции многих поэтов по мере приближения к Октябрю. В общем виде – тоже верно. Но вот конкретизация этого положения вызывает недоумение: «…В творчестве… З. Гиппиус или в стихах и статьях лидера и теоретика акмеизма Н. Гумилева подчеркнутая отрешенность от реальных забот общественной жизни сменяется все более открытым выражением своих классовых представлений и пристрастий, вплоть до поэтической пропаганды идей монархизма и неоколониализма» (стр. 16). Относительно Н. Гумилева спорить не буду, но вот позиция Гиппиус изображена неверно. Ее мечтой было создание в России конституционной республики, а конкретным выражением ее в политической форме – Учредительное собрание. Автору стоило бы заглянуть в ее сборник «Последние стихи. 1914 – 1918» (Пб., 1918), где в стихотворении «У. С.» эта идея выражена с предельной ясностью.

Чуть далее читаем: «…Смысл резких полемических выступлений Маяковского против «адамов с проборами» станет яснее, если сопоставить его отношение к империалистической войне как к чудовищной бойне и позицию Н. Гумилева, прославлявшего войну» (стр. 16). Слов нет, литературные и общественные позиции Маяковского и Гумилева были полярными, а полемика футуристов и акмеистов – жестокой. Но различное отношение к войне не имеет к этому ни малейшего касательства: слова об «адамах с проборами» из коллективного манифеста были написаны в декабре 1913 года (и, кстати, у нас нет данных о том, что именно Маяковский был автором этих строк). Других же полемических высказываний Маяковского – уже военного периода – о Гумилеве или об акмеизме в полном собрании его сочинений нет.

На стр. 18 – невнятная фраза: «Подчеркнутая ориентация на идущую от древних времен фольклорную образность характерна для ранних поэтических сборников С. Городецкого (ее (А. Ахматовой. – Н. Б.) недолговременного соратника по акмеизму, вскоре, однако, сблизившегося с группой крестьянских поэтов)». Из контекста следует, что именно в акмеистических книгах Городецкого мы обнаруживаем фольклорную ориентацию. На самом же деле она характерна для тех его книг («Ярь», «Перун», «Дикая воля»), которые были созданы в годы, когда поэт целиком принадлежал к символизму. В книгах акмеистического периода («Цветущий посох» и «Ива») явно выраженных фольклорных мотивов нет.

На той же странице в число поэтов по недоразумению попал А. Ремизов. Кстати, сходная ошибка допущена и на стр. 155: «…чувство новизны жизни характеризовало всю поэзию первых лет Октября. Оно было присуще самым разным индивидуальностям- от поэтов Пролеткульта до Гершензона…». Неужели автор всерьез считает М, Гершензона поэтом?

Раздел «Поэзия первых лет революции (1917 – 1921)», принадлежащий перу В. Базанова, написан на достаточно высоком источниковедческом уровне, в нем цитируются многие забытые тексты, автор хорошо знает книжную продукцию и периодику эпохи, вводит в научный оборот немало новых данных. Тем страннее выглядят на этом фоне некоторые провалы – иначе их не назовешь.

Так, обозревая поэтическую продукцию первых послеоктябрьских лет (стр. 40), автор пишет о том, что в это время вышло свыше двухсот альманахов и коллективных сборников. На самом деле эта цифра должна быть значительно увеличена: в указателе альманахов и сборников этого периода числится 143 тома⁴, а в результате моих разысканий⁵ это число должно быть увеличено более чем на 150 единиц, причем ряд изданий еще не отыскан.

На этой же странице в примечании говорится о судьбе рукописных книг первых лет советской власти: «…некоторые из таких «книг» сохранились и до наших дней. В рукописных отделах ИМЛИ (ф. 210) и ИРЛИ (ф. 289), например, находятся рукописные сборники Федора Сологуба «Стихи о милой жизни» (1920) и «Одна любовь» (1921)…».

Недавно автор этой главы справедливо сетовал на недостаточное знакомство ряда исследователей с архивными фондами, хранящими материалы, относящиеся к темам их исследований⁶. Если применить эти слова к его собственной работе, то следует сказать, что автор не только не обратил внимание на достаточно известную библиографию этих книг, которая вполне доступна исследователю-профессионалу⁷, но и не обследовал даже десятой доли тех архивных фондов, в которых эти материалы хранятся. Уж, во всяком случае, фонд ЦГАЛИ N 1182, называющийся «Коллекция рукописных книг Московской книжной лавки писателей» ⁸, он должен был знать. Да и в называемых им фондах хранятся не две, а пять рукописных книг Сологуба, даже если не считать тогда же сделанных с них машинописных копий.

В числе художников, выступавших в эти годы как поэты, автор называет загадочную личность «Дени Моор» (стр. 44). Кто имеется здесь в виду, сказать трудно: прославленного художника Моора (настоящая. фамилия которого была Орлов) звали Дмитрием Стахиевичем, а Дени – псевдоним совсем другого художника, Виктора Николаевича Денисова.

Датировать поэму В. Каменского «Сердце народное – Стенька Разин» 1918 годом (стр. 52) надо было бы непременно с оговоркой, потому что писалась она в 1914 – 1916 годах, а в 1918 лишь появилось ее полное издание.

Поразительный пассаж находится на стр. 56. Я сперва не поверил собственным глазам: «Еще более существенный шаг в раскрытии образа матери сделал… М. Горький, поставив Пелагею Ниловну Власову… в центр произведения, посвященного событиям первой русской революции 1905 – 1907 гг.».

Менее бросаются в глаза, но не менее грубы сразу две неверные датировки на стр. 95: «…Художник (Блок. – Н. Б.) не только осознал историческую грандиозность и беспрецедентность Октября («произошло то, чего никто еще оценить не может, ибо таких масштабов история еще не знала». – VIII, 479), но и нашел в революции ответ на давно пугавший его вопрос об исторических судьбах русской интеллигенции, ее связях с народными массами. «Не откроем сердца – погибнем (знаю это как дважды два четыре)», – отмечал он тогда в письме К. С. Станиславскому…». Однако в том самом собрании сочинений, на которое ссылается автор главы, первая цитата датирована 19 – 20 марта 1917 года, а вторая – 9 декабря 1908 года. Какое же отношение имеют эти слова Блока к Октябрю?

Поблизости друг от друга находятся три ошибки, относящиеся к текстологии произведений. Автор цитирует стихотворение Брюсова «Парки в Москве» по первопечатному тексту (стр. 102), никак не отмечая, что там оно называлось по-другому: «Три парки в Москве». Чуть далее он пишет: «Не плачьте о мертвой России – Живая Россия встает…»- уверенно писал поэт (Н. Тихонов. – Н. Б.) уже в 1918 г.» (стр. 104). Необходимо было бы отметить, что 1918 годом датированы только черновики стихотворения, а опубликовано оно было в 1957 году.

Говоря о стихотворении А. Ахматовой «Мне голос был. Он звал утешно…», автор справедливо вспоминает о том, что в первой его публикации были еще две строфы, существенно меняющие смысл стихотворения (стр. 107). Однако он почему-то не счел нужным указать, что в той же публикации не было четырех последних строк⁹, что еще более усложняет решение вопроса о первой реакции Ахматовой на революционные события. Ошибка эта, очевидно, восходит к статье А. Метченко, на которую В. Базанов ссылается.

Автор пишет: «…в 1917 г. Н. Асеев, находившийся на военной службе на Дальнем Востоке, избирается в полковой Совет солдатских депутатов…» (стр. 103). Это неверно. 5 октября (ст. ст.) 1917 года Асеев писал С. Боброву: «Я был избран полком в представители (в Совет), очень горжусь этим» ¹⁰, – а на Дальний Восток он уехал около 25 октября¹¹. Данные об этом есть и в известной автобиографии Асеева, но я нарочно ссылаюсь на архив, ибо в ней много хронологических неточностей.

1. Не вполне понятно, как В. Шошин, являющийся одним из авторов труда, мог его рецензировать.[↩]
2. О редакторском характере ошибки свидетельствует то, что на стр. 150 и 365 цикл назван верно.[↩]
3. В наиболее полном собрании ее стихов я нашел всего четыре стихотворения, помеченных 1927 – 1929 годами.[↩]
4. См.: Н. П. Рогожин, Литературно-художественные альманахи и сборники. 1918 – 1927 годы, М., 1960.[↩]
5. См.: «Альманах библиофила»,. 1982, вып. XII.[↩]
6. См.: В. Базанов, Новые материалы по истории ранней советской литературы. – «Русская литература», 1984, N 1, с. 254, 259. [↩]
7. См.: М. Осоргин, Рукописные книги Московской лавки писателей. – «Временник Общества друзей русской книги», т. 3, Париж, 1932. Ссылки на эту библиографию регулярно встречаются в современных историко-литературных и книговедческих работах.[↩]
8. См.: «Центральный государственный архив литературы и искусства СССР. Путеводитель. Литература», М., 1963, с. 546 – 547. Могу добавить, что число известных мне рукописных книг того времени приближается к сотне.[↩]
9. »Воля народа», 12 апреля 1918 года, с. 20. См. также: Анна Ахматова, Стихотворения и поэмы, Л., 1976, – где в примечании на стр. 470 этот факт тоже отмечен. [↩]
10. ЦГАЛИ, ф. 2254, оп. 1, ед. хр. 10, л. 16.[↩]
11. »А я уезжаю числа 25 во Владивосток», – пишет он ему же 12 октября (ЦГАЛИ, ф. 2254, оп. 1, ед. хр. 10, л. 17). А письмо от 27 октября отправлено уже из Челябинска. [↩]