Доверие к теории

Настоящей статьей редакция продолжает обсуждение теоретических проблем социалистического реализма, ведущееся в статьях Д. Маркова, Н. Анастасьева, И. Баскевича, Ю. Андреева, Ю. Богданова, A. Поляковой, В. Колевского, B. Фортунатовой, С. Шерлаимовой («Вопросы литературы», 1983, N 1, 3, 4, 9; 1984, N 1, 4, 6, 11; 1985, N 4).

Художник в XX веке все чаще заявляет о своей прямой ориентированности на мнение адресата, а читатель и зритель все активнее демонстрируют свое неравнодушие к явлениям искусства. Социализм развил и закрепил эту связь.

Великие умы пророчески утверждали будущее как единство эстетически одаренных людей. Ясно, что до идеала еще далеко, но историческая тенденция очевидна. В атмосфере времени живет ощущение: художественный прогресс уже невозможен без сотворчества профессиональных деятелей искусства и масс. Не только критика – ей «положено» это по самой природе, – но и литературная наука осознает данный процесс. Теория твердо заявляет: искусство не только отражает, но и преображает жизнь. В науке стал популярным метод историко-функционального изучения литературы.

В конечном счете это обусловлено растущей духовной активностью современного общества. Отсюда и растущая роль литературной критики. Известно, что она осуществляет не только оценочную, но и исследовательскую задачу, открывает общественный смысл того, что освещается писателем. Выявляя этот смысл, критика идет многими путями, ее аналитические принципы стремительно совершенствуются, особенно в последнее десятилетие, выводы становятся теоретически значимыми.

И все же ею еще далеко не в полной мере освоен самый продуктивный в профессиональном отношении метод исследования. Он определен единственно надежным условием: понять главную суть подхода художника к действительности, каковая и сконцентрирована в формуле: социалистический реализм.

Здесь уместно напомнить, что классическое определение социалистического реализма, вошедшее в Устав Союза советских писателей, распространяется там и на литературную критику. Следует признать, что теоретики, за редким исключением, не пытались рассмотреть ее метод в этом плане. Между тем нетрудно увидеть, что между теорией и критикой образовался немалый разрыв.

Слова о том, как нехороша параллельность теоретических дефиниций и конкретного анализа, грозят стать полемическим стереотипом. Но что делать? Явление это – не в одной литературно-критической сфере, а и в академических сочинениях, в том числе посвященных текущему процессу и ценных во многих отношениях.

Особенно «не везет» в данном случае именно теории социалистического реализма, даже в работах, отличающихся в целом теоретической направленностью. Глубоко, талантливо анализируются смысл, общая проблематика (прежде всего нравственная), персонажи, конфликты, стиль произведения, но слово «реализм» при этом почти не употребляется. Когда же констатируется большая значимость категории реалистического метода, мысль эта, как правило, в дальнейшем не получает развития. Примеры могут быть многочисленны.

Укажу на некоторые наиболее заметные новейшие труды о недавних, а то и совсем близких нашим дням, явлениях в советской литературе: книги В. Ковского «Литературный процесс 60 – 70-х годов (Динамика развития и проблемы изучения современной советской литературы)» (М., 1983), Г. Белой «Художественный мир современной прозы» (М., 1983), коллективный сборник «Социалистический образ жизни и развитие советской литературы» (М., 1983). Выполненные в жанре академических исследований, они вместе с тем по своей актуальности нисколько не уступают литературно-критическим выступлениям. Исходные задачи разные: в первой работе – осмысление литературы в общекультурном контексте, во второй – попытки понять литературу преимущественно через такую сложную категорию, как стиль, в третьей – характеристика социально-нравственного содержания современной литературы.

В. Ковский не упускает из виду ни закон преемственности в искусстве, ни причины, по которым столь популярна ныне тематическая классификация художественных произведений, ни проблему различий в мировоззрении писателей (в самом деле, не стоит игнорировать их), ни жанровые изменения в советской литературе. И каждый из этих вопросов решается не декларативно, а на основе вдумчивого, вполне оригинального анализа произведений нашей многонациональной литературы. Все здесь серьезно, и потому итоговая ссылка в книге на опыт Белинского, в сущности, впервые обосновавшего и комплексный анализ произведения, и теоретические принципы рассмотрения текущей литературной жизни, воспринимается не как простая дань вежливости по отношению к родоначальнику наручной критики, а как законное обоснование своего исследовательского метода.

Но уж коль скоро зашла речь о Белинском, нельзя не посетовать, что современный автор, в отличие от великого критика, не часто вспоминает понятие реализма. В определенных случаях, конечно, он без него не может обойтись и, говоря, например, о характере связи художественного творчества с действительностью, называет реалистический метод, обращаясь к соответствующему теоретическому опыту ученых (Б. Сучков, В. Щербина и др.). Или, скажем, он резонно соглашается с мнением Е. Сидорова о том, что нельзя нравственную проблему понять вне процесса создания реалистических художественных образов. Но все это, как говорится, одни слова. Не случайно в книге есть специальные главы о жанровой динамике, о концепций личности, о системе конфликтов и т. п., но нет главы о творческом методе.

А ведь как было бы важно, допустим, не просто сказать о сюжетной близости «Прощания с Матёрой» В. Распутина и довженковской «Поэмы о море», a объяснить историческими причинами единство общего художественного метода и одновременно различие типов художественного мышления писателей. Это тем более необходимо бы сделать, что «Поэму о море» чаще всего рассматривали с точки зрения романтического стиля, а о повести В. Распутина писали, главным образом имея в виду ее нравственные идеи.

Какой большой простор для понимания сложной природы реалистического метода в социалистическом искусстве открывается при рассмотрении многих книг, о которых идет речь в книге В. Ковского! Мало сказать о структуре сюжетного конфликта в романе Д. Гранина «Иду на грозу» – в конечном счете сама эстетическая результативность работы писателя может быть полно понята, если взглянуть на созданные им характеры в плане их реалистической правдивости. Против использования популярных ныне терминов «полифонизм», «эмблематичность» можно было бы и не возражать, если бы они хоть в какой-то степени помогали лучше осмысливать специфику реализма романов и повестей Ю. Бондарева и Б. Васильева. Верно, что в литературе последнего времени хорошо видна диалектика общечеловеческого и социального. Но что дало художественное исследование этой диалектики реализму как принципу отражения? Всегда ли происходит при этом его совершенствование? Принципиальный вопрос, и ясный ответ на него был бы естествен в столь серьезной работе.

Г. Белая во многом по-новому подходит к творческим открытиям в литературе последних лет. Отлично развита ею мысль о том, что проблема нравственного выбора в литературе прямо связана с поисками позитивных начал в жизни. Автор аргументированно оспаривает подход критиков к проблеме общественного бытия и «натуры», когда все художественные решения сводятся к одному знаменателю – совестливости людей. Не отрицая справедливости тезиса о совести как «необходимом ферменте жизни», исследовательница ставит глубокий вопрос о причинах появления в одинаковой среде разных характеров.

Ставит и решает его, в общем, теоретико-эстетически. Но, казалось бы, логика подсказывает: надо далее анализировать соответствующие художественные характеры с точки зрения законов реализма. А первый среди них – социальный и психологический детерминизм изображаемой личности. Стоит его вспомнить и объяснить, как станет видно, каковы уровни художественной правды в произведениях, взятых для анализа.

Много хороших страниц в книге Г. Белой о том, как советская литература чутко реагирует на духовное движение социалистического общества, на изменения в сознании современного человека. Точно определяются исторические типы народного мышления, как они представлены в литературе прошлого века и нашего времени. Автор пытается поставить содержательное и стилевое новаторство многонациональной прозы в контекст «всеподчиняющих тенденций» (с. 69), ссылаясь при этом на Д. Лихачева, видящего истоки данных тенденций в развитии реализма нового времени. Опять произносится слово «реализм»- и тут же эта категория куда-то исчезает. На стилевом уровне хорошо анализируются произведения С. Залыгина и В. Белова, где, по удачному замечанию автора, истина выступает как конкретная «личная правда», где характеры поставлены в «условия словесного самораскрытия» (с. 83). Но где же уровень творческого метода, без которого нельзя понять, идет ли речь о реализме или о другом литературном направлении?

Очевидны достоинства сборника статей «Социалистический образ жизни и развитие советской литературы». Они относятся прежде всего к идейной направленности труда. Разумеется, о гуманистическом пафосе советской литературы последних лет много написано исследовательских и литературно-критических работ, но в данной книге высказано немало новых суждений на этот счет.

Но на каком же уровне художественной правдивости представлены в современной литературе гуманистические и высоконравственные идеи, существуют ли последние в пределах художественного реализма – ответа на этот вопрос здесь не найдем.

Читаешь статью за статьей и никак не можешь составить представление, о каком типе творчества, о какой художественной системе идет речь. Понятия реализма нет, и, стало быть, можно только догадываться, что авторы относят рассматриваемые произведения к социалистическому реализму.

Вот, скажем, в статье о военной прозе можно встретить прекрасные слова, характеризующие содержание этого тематического направления в литературе: «воспитание активной жизненной позиции», «формирование нравственных основ», «мужественная правда о минувшем» (с. 134), но все это не ориентировано на понимание специфики именно реалистического метода – данные идеи могли быть превосходно выражены и в иных типах художественного отражения, – об этом свидетельствует опыт литературного развития двух последних столетий.

Тема природы, как известно, теперь популярна в литературе и, естественно, в критических работах. Есть соответствующая статья и в данном сборнике. Но чего стоят рассуждения о «зеленом друге» (с. 306) героя-горожанина, ссылки на писательские призывы любить природу, – для науки о литературе они ровным счетом ничего не значат. Если бы автор раскрыл социальную мотивированность экологической этики литературных персонажей, это могло бы прояснить природу художественного реализма анализируемых произведений.

Тогда же, когда авторы вспоминают понятие реализма, выясняется в итоге, что в этом случае мы имеем дело с внешним терминологическим ритуалом. В статье «Проблемы мира и гуманизма в современной советской литературе» говорится о реализме романа Ч. Айтматова «Буранный полустанок», но как? Роман, оказывается, вбирает в себя и «реалистические картины», и «условно-метафорическое видение мира» (с. 141). Однако реализм ли здесь в его сущностном, природном смысле? А что метафора? В каком литературном направлении она не присутствовала? Упоминается «правда времени» (с. 143), но ведь и она есть во всех типах искусства, если это – искусство.

Читатель не сможет найти в статье ни одного теоретического аргумента в пользу той мысли, что айтматовский роман – явление социалистического реализма, ибо хотя и говорится, что «в нем нет цельности» (с. 143), даже не предпринята попытка разграничить в его повествовательной структуре реалистические и нереалистические принципы отражения (в ней явно преобладают первые, и, разумеется, роман относится к названной художественной системе).

Неслиянность, параллельность двух подходов к произведению – литературно-критического и собственно теоретического – беспокоит некоторых авторов. Это отразилось, например, в книге Вл. Воронова «Художественная концепция (Из опыта советской прозы 60- 80-х годов)» (М., 1984), само название которой свидетельствует о намерении автора рассмотреть литературный процесс с точки зрения определенной искусствоведческой категории. Есть здесь и интересные суждения о судьбе понятия «реализм». Критик не принимает высказываний тех исследователей, которые ставят вопрос о том, что литературные явления 70 – 80-х годов вряд ли допустимо обозначать давно существующими терминами, в том числе и таким, как реализм.

В книге, помимо обширной теоретической главы, немало страниц, где детальный анализ произведения или подготавливается, или завершается серьезными теоретическими соображениями. В самом понимании художественной концепции заключен большой смысл, а продуктивность ее вообще закономерна, ибо она учитывает диалектику объективного (идейное единство писателей социалистического реализма) и субъективного (творческая индивидуальность, собственный мир художника). Слагаемые этой концепции включают действительно существенные и специфические стороны творческой системы писателя: его обращенность к миру, определенный познавательный уровень отношения к жизненному материалу, активность творческой мысли.

Не раз пишет Вл. Воронов о реализме и социалистическом реализме, имея вполне самостоятельный взгляд на эти понятия, а главное, считая, что они вполне уместны в анализе современного литературного процесса. Но большой исследовательской результативности в попытках осуществить конкретные наблюдения над произведениями с опорой на теорию автор не достигает, хотя сам по себе анализ художественной проблематики богат и местами просто безупречен.

О причине этого можно догадаться, познакомившись с его оценкой современных споров о социалистическом реализме как открытой эстетической системе. Критик верно подчеркивает разное понимание учеными (М. Храпченко и Д. Марковым) самой «открытости». Но, не отдавая предпочтения ни одной точке зрения, он слышит в теоретических спорах «слабый отзвук регламентации художественно-выразительных средств литературы» (с. 18). Пожалуй, в этом все дело – боязнь «регламентации» (слово, которым; вообще говоря, автор неправомерно определяет формализацию знаний, без которой нет науки).

Конечно, автор иногда стремится твердо уточнить, дифференцировать значение употребляемых понятий, но не всегда. Так, в книге не различаются историзм и конкретный историзм, правдивость объявляется не всеобщим свойством искусства, а лишь реализма, опасливо отвергаются попытки употреблять словосочетание «научное мышление» применительно к социалистическому реализму. Но ведь сам же автор пишет: «…Одно из коренных свойств литературы социалистического реализма – историзм художественного исследования, ставший принципом конкретно-исторического изображения действительности» (с. 148). Наличие слов «конкретно-историческое» делает непонятной предыдущую полемику с тезисом о «научном мышлении», ибо они-то и указывают всегда на последнее. К тому же, видимо, следовало учесть, что в науке прочно утвердилось понятие художественного историзма. Можно было бы указать на ряд других неясностей в теоретической части работы. Скажем, утверждается, что отдельные ошибки Белинского в оценке Пушкина надо объяснить неизбежными в ту пору противоречиями. между историко-литературными и литературно-критическими воззрениями. Оказывается, «только в обществе, лишенном классовых антагонизмов, появляется возможность органично сочетать историко-литературный и литературно-критический подход» (с. 89). Однако, если сравнить сегодняшние противоречия в этом плане с опытом Белинского, станет видно, что нам до него еще тянуться и тянуться: великий критик первым в мире создал научную картину современного ему литературного процесса и предшествующих периодов.

Главное же, и обращение к давнему критическому опыту классиков, и активное введение в оборот теоретических терминов (здесь немало удач у автора) не очень влияют на разборы художественных текстов. Параллельность не устранена. Реализм остался в сфере теоретических дефиниций. «Прощание с Матёрой» В. Распутина прочитано умно, но словно бы вне определенного направления. «Онтологические проблемы человеческого бытия» (с. 118), «многоголосие жизни», «полифоническое звучание» (теперь эти термины М. Бахтина прилагают почти ко всем художественным явлениям), «голос самой природы» (с. 121) – все это может быть и за пределами реализма. Однако это именно реалистическое произведение уже по одному тому обстоятельству, что в образе старой Дарьи представлена специфическая социальная психология крестьян – да еще в ее сибирском варианте: в особой устойчивости и «программности».

Очень интересен анализ «Старика» Ю. Трифонова. Роман справедливо включен в систему социалистического реализма.