Из дневников. Вступительная заметка, публикация и комментарий А. Тоома

Антокольский неоднократно принимался вести дневник и наиболее регулярно делал это в середине 60-х годов. Темы записей в его дневниках весьма разнообразны, но форма всегда законченна: но всему видно, что дневник в конечном счете велся в расчете на читателя. Для предлагаемой публикации выбраны отрывки сравнительно короткие, понятные вне дневникового контекста и имеющие непосредственное отношение к творчеству их автора. Они печатаются по тексту дневника, который хранится в архиве публикатора.

1964 год

2 марта.

Фантастические рассказы американца Брэдбери – весьма интересное явление. Они лучше Лема: меньше техницизма и изощренной выдумки. В центре все-таки – человек, его судьба, его горе. Ипо-американски смелая критикародной страны. Сверх того – mutatis mutandis¹ – что очень важно для меня – о гибели, угрожающей культуре. Может быть, это даже центральная тема рассказов, во всяком случае – их подразумеваемый подтекст и фон. Mutatis mutandis – лишняя оговорка: ничего «менять» не нужно, все так и есть, как сказано.

Есть несколько вещей абсолютно оптимистических. Этот оптимизм тем и хорош, что бесшабашен и несбыточен.

14 марта.

Веселовский (Александр² – родоначальник). «Историческая поэтика» – образец того, как, несмотря на самые благие намерения, на самый научный аппарат и прочее, проваливается попытка построить научную эстетику и поэтику, определить поэзию, понять ее происхождение; сколько знания, сколько наблюдений, сведений, примеров, цитат – грандиозный Вавилон; но все это – тщетная, невыполнимая задача, и в результате – развалины теории.

Александр Веселовский – ученый «одержимый». Вся его «историческая поэтика» держится и покоится на одном утверждении, на одной истине: литературное развитие человечества выросло, как из почки, из незапамятно давней обрядово-культовой песни и пляски. Собран грандиозный материал, весь – книжный, то есть из вторых или третьих рук. Веселовский бесконечно повторяет и варьирует доказательства своей главной тезы и темы, но пользуется при этом все тем же материалом чужих исследований и собраний. Сама по себе эта теза чем-то заманчива, как любая другая, претендующая «все объяснить», все закольцевать. В этом есть своя Логика. Одно только утверждение Веселовского мне нравится: история литературы должна бытьисторией культуры. Это надо понять как требование полноты обзора,полнотыисследуемого материала. Требование тем более справедливое, чем ближе к новому времени (чем дальше от первобытного «синкретизма»).

19 марта.

Если говорить совершенно начистоту, то для меня не только самая желательная, но, в сущности, и единственная возможность выразить свой мир в слове – есть рифмованная и тоническая поэзия. Все остальное – суррогат, мыслимый в известных обстоятельствах, не более того. Главный суррогат – проза. Но так называемыйсвободныйстих и дажебелый – тоже суррогаты. Тонику я понимаю широко, не только в пределах классических размеров, но и в паузниках, и в раешнике, и так далее – вплоть до ритмов Маяковского. Зато начисто отвергаю (для русского языка) силлабику и, конечно же, античную (и грузинскую) краткость и долготу. На этом надо стоять очень серьезно в крепко.

Орловы (он и Юнгер) ³ и Карло⁴были и отбыли. <…>

Володя Орлов мне очень мил и дорог. Не только «за Блока», не только по каким-то издалека видным признакам. Он сложнее ипечальнее, чем кажется внешне. О нем когда-нибудь напишу здесь особо.

24 марта.

Весь день провел за Шпенглером⁵, что означает для меня прострацию и дремоту мозга: перечитывание заключается в новом подчеркиванье уже много раз подчеркнутого, а иногда – в стирании глупых вопросительных знаков, поставленных легкомысленно или даженеискренно!

Начал писать о драматургии Блока⁶, но еще не нашел фокуса, который поможет бытьсжатым. Март оказался значительно менее продуктивным, чем февраль. Однако сам по себедневник – большая удача!

1 апреля.

Утром перепечатал главу о драматургии Блока, в ней одиннадцать с лишком машинописных страниц: пол-листа. Таких заново написанных страниц о Блоке уже больше тридцати, но будет еще много: «Двенадцать», философия истории и мелкие вставки в уже напечатанный текст. В общей сложности будет два с половиной листа.

Во Ечера купленной книге о музее Прадо замечательные репродукции Босха. Они для меня сущий праздник, я давно мечтал о них. Может быть, когда-нибудь на досуге я напишу статью о Босхе и Брейгеле⁷.

4 апреля.

В 3 часа должен приехать Бажан. Весь вечер слушали с ним: Шестую симфонию Чайковского, финал Девятой симфонии Бетховена (ужасный наш хор и посредственный дирижер) и много записей Шаляпина. Вот это победитель. Всегда и во всем. «Пророк» Римского для меня лучшее. Поучительно, что на преображение слуха Пушкин (на то и поэт!) «отпустил» гораздо больше слов, образов и строк, чем на все остальное. Вещие зеницы отверзлись, но что ониувидели – Пушкину не важно, зато, чему внял пророк, рассказано обстоятельно. И сюда же относится упоительный пассаж арф у Римского-Корсакова.

10 апреля.

В первый раз в жизни начал читать знаменитую книгу, которая стояла у меня на полке двадцать четыре года! Это «Первобытная культура» Тэйлора⁸. Самый густой что ни на есть девятнадцатый век. Безудержная вера в исторический прогресс и удивительно спокойное благородство тона в полемике – хотя бы с богословами. Это главное в книге – по крайней мере так мне кажется по первым двум главам. Не прочесть ее внимательно, не узнать, что и откуда в ней, – просто грешно.

17 апреля.

Начал читать большую книгу Шкловского о Толстом (биографическое издание «Молодой гвардии») – начал с конца, с ухода Толстого пред смертью. Шкловский – это особая, очень важная тема. Какой-то негласный, подпольный учитель всего старшего поколения 20-х годов. <…> Причем – учитель бесшабашный, беспамятный, без заботы о себе самом – в известном отношениилучшийвариант учителя! Написанное в последних главах книга в высшей степени проницательно. Правда, он идет вплотную по следам давным-давно проделанной другими работы. И все-таки общий взгляд, хватка, постоянное ощущение концов и начал и сверх того напряжение рассказа – это его, Шкловского.Сверхочень большого дарования – еще есть что-то, чего я не могу пока определить. Но именно оно делает его фигуру такой значительной, а поймут и оценят ее не так скоро.

27 апреля.

Поэт обязан быть точно в том возрасте, какой обозначен годом его рождения, ни старше, ни моложе. Какой он есть, такой и нужен и единственно возможен в стихах. Мне пришло это в голову после чтения многих молодых поэтов: совершенное поветрие -молодиться сверх меры, прикидываться «мальчишками». Я в молодости прикидывался стариком. Это было глупо. Но современная мода сверх глупости еще и пошло-самодовольная. Человеку двадцать пять лет, а ему все мерещится какой-то собирательный «парнишка».

4 мая.

Вчера у Нагибиных я нашел новый способ читать «Пикассо» ⁹: гораздо проще, с юмором, с житейскими интонациями, почти разговорно. Да и многое другое у меня слишком напряженно и приподнято. В тексте этого нет, а я держусь на голом пафосе и не доношу существа дела.

17 мая.

От Булата Окуджавы (он теперь живет в Ленинграде, женился там) получил письмо со стихами, которые он сочинил больше года назад, после моей статьи «Отцы и дети» ¹⁰<…>; очень умные и смелые стихи, мне посвящены. Думаю, чтопетьих нельзя, так как слишком длинны строки (размер киплинговской баллады).

В 47 г. Толя Тарасенков¹¹, царство ему небесное, подарил мне собственноручно переплетенную записную книжку: я использовал ее, как институтка – альбом, чтобы другие записывали в ней стихи, мне посвященные. Книжка почти заполнена. Кого только в ней нет! Вся современная молодая поэзия – от Недогонова и Гудзенко до Беллы¹² Булата Окуджавы.

25 мая.

С Кирсановым бродили по поселку и соседней территории. <…> Прочел ему часть «Копьетряса» ¹³. Дал мне очень умный совет: с самого начала в разговоре с англичанами (Шекспиром и другими) яснее показать профессию Копьетряса какскоморохаи благодаря этому остальные с большим интересом и участием [отнесутся] к нему. Расспросы Шекспира о русском «театре» – бесовские игрища, пещное действо, ярмарочные увеселения и прочее – все это можно извлечь и пустить в оборот. Тут и суеверия: Леший, Баба-Яга, может быть, Горе-злочастье. Недавняя эпоха Грозного. Интерес Шекспира к «тирану».

29 мая.

Читаю письма и дневники Байрона, которые недавно вышли в серии памятников Академии наук¹⁴. Странное и совсем неожиданное впечатление! Байрон – благодушный, благожелательный человек, добрый, спокойный, по-своему даже скромный. То есть полная противоположность сложившейся репутации. Кроме того – он решительно литератор-профессионал, без всякой рисовкц, которую можно было предполагать, как следствие аристократизма. Так нет же! Пресловутый аристократизм, кастовость очень умеренны в нем, он прошел хорошую гуманитарную школу, не говоря уже о том, что современник французской революции в нем тоже очень силен. Его участие в деятельности итальянских карбонариев (на котором так настаивал А. К. Виноградов¹⁵), очевидно, было не столь уж ответственным и напряженным. Он просто им сочувствовал и готов был – в случае настоящей нужды – сам взяться за оружие.

Но совсем особое дело – «Байрон и женщины». Это, конечно, обыкновенный Казанова, но с рефлексией. Загадка сводной сестры, Августы, очевидно, объясняется вполне просто.

30 мая.

Продолжаю читать Байрона. Впечатление у меня то же самое, и оно еще укрепляется. Это необыкновенноздоровоеи прежде всего – нравственное существо. Сам он считает, что «Каин» написан в «веселой метафизической манере» ¹⁶. Откуда произошло такое неожиданное определение? Ему по нраву, по сердцу непринужденная игра ума, коррективы, внесенные в Священное писаниена основе Кювье¹⁷. Веселье в том, что сшибаются лбами два мира, два мировоззрения. В начале прошлого века это было действительно веселой дерзостью, поддразниванием многих и многих.

Важно, что Байрон был первым в ряду очень многих людей XIX века, да и позже, – таких, которые не довольствовались судьбойтолько художника(поэта и так далее). Его определение – «поэзия политики» ¹⁸ – может быть, самое главное для его понимания. Первым он был и среди тех, которые почти добровольно и сознательнонапарывалисьна возможно более раннюю смерть. Это не замаскированное самоубийство, а нечто большее: желание и смертью дать людям пример жизненного поведения (смерть как поступок). Пушкин, Грибоедов, Лермонтов – в том же ряду.

9 августа.

С утра до позднего вечера иллюстрировал своего «Вийона» ¹⁹и, видимо, серьезновлезв это дело. Что получается, мне еще неясно. Это откровенный лубок и в каждой картинке – намек на театральную постановку, на мизансцену. Ну и пускай останется воплем души безработного режиссера,

15 августа.

Пять картинок «Вийона» сделаны: «Вийон и Корбо» (первая картина), «Вийон и пугало» (пятая), «Эстурвиль и комедианты», «Вийон и повешенный», «Вийон и академики». Буду делать еще! Должно быть 8-10 иллюстраций. Начал делать самую большую, массовую сцену – конец второй части, черти прыгают в толпу нищих, «буржуазия» в смятении, Вийон с двумя факелами и так далее. Она и по величине вдвое больше остальных картинок.

Спрашивается: для чего я это делаю? А чем, собственно говоря, черт не шутит! Почему не предложить такое издание Вийона в «Искусство»?

18 августа.

Рисование – стержень всех моих помыслов, надежд, огорчений. Сознаюсь честно, – стихи я пишу обыкновенно с гораздо меньшим рвением и беспокойством. Может быть, потому что писать стихи – увы, привычное и даже будничное дело. Может быть, потому что они легче даются – как это ни странно и ни грустно. В рисованье же постоянно преодолевается то или другое неумение: барьер, видимый невооруженным глазом. Сегодня весь день заново переписывал последнюю картину. Вышло чище, но, кажется, менее непосредственно. Дело доходит до того, что вечером у нас были Матусовские²⁰и Вавочка с Колей²¹, а я раза три убегал от стола наверх к себе и продолжал писать. Со стихами этого не случилось бы!

11 октября.

1. С соответствующими изменениями (лат.).[↩]
2. А. Н.Веселовский(1838 – 1906) – русский историк литературы.[↩]
3. В. Н.Орлов(1908 – 1984) – советский литературовед; Е. В.Юнгер – народная артистка РСФСР.[↩]
4. К. Р.Каладзе(р. 1904) – грузинский поэт.[↩]
5. Имеется в виду книга немецкого философа О. Шпенглера (1880 – 1936), изданная на русском языке под заглавием «Закат Европы», М- Пг., 1923.[↩]
6. Имеется в виду работа над вступительной статьей к изданию: А. А.Блок, Стихотворения. Поэмы. Театр, М., 1968.[↩]
7. И.Босх (ок. 1450 – 60 – 1516) и П.Брейгель-старший (ок. 1525 – 30 – 1569) – нидерландские художники. Статьи о них Антокольский не написал, но раньше им было написано стихотворение «Иероним Босх», опубликованное впервые в книге «Мастерская», М., 1958.[↩]
8. Э. Б.Тэйлор(1832 – 1917) – английский этнограф. Имеется в виду издание: Э. Б.Тэйлор, Первобытная культура, М,, 1939.[↩]
9. Имеется в виду стихотворение Антокольского «Пикассо», впервые опубликованное в книге «Четвертое измерение», М., 1964.[↩]
10. Статья Антокольского «Отцы и дети» была напечатана в «Литературной газете» 11 декабря 1962 года. [↩]
11. А. К.Тарасенков(1909 – 1956) – советский критик.[↩]
12. Б. А.Ахмадулина – советский поэт. [↩]
13. Антокольский в то время работал над сказкой «Московский скоморох». Была напечатана в сб.: П. Г.Антокольский, Сказки времени, М., 1971.[↩]
14. Дж. Г.Байрон, Дневники. Письма, М., 1963.[↩]
15. А. К.Виноградов(1888 – 1946)-советский писатель. См. его книгу. «Байрон», М._г1936.[↩]
16. Дж. Г.Байрон, Дневники. Письма, с. 283.[↩]
17. Там же, с. 286, 292, 410. Ж. Кювье (1769 – 1832) – французский естествоиспытатель, выдвинувший теорию катастроф для объяснения смены ископаемых фаун.[↩]
18. Дж. Г.Байрон, Дневники. Письма, с. 224.[↩]
19. Имеется в виду поэма Антокольского «Франсуа Вийон», написанная в 1934 году.[↩]
20. М. Л.Матусовский(р. 1915)-советский поэт, друг Антокольского, и его семья.[↩]
21. В. Г.Вагрина – заслуженная артистка РСФСР; Н. И.Осенев(1909 – 1983)-художник, заслуженный деятель искусств.[↩]