Из дневника художника. Предисловие, подготовка текста и публикация С. Филатова

 

Мемуары троюродного брата В. Шукшина по линии матери — Ивана Петровича Попова (1926-2007) — написаны после смерти Василия Макаровича. Более того — именно растиражированные публичные воспоминания многочисленных близких и не очень «знакомцев» Шукшина подвигли его на этот труд. Но по форме, по степени откровенности перед самим собой воспоминания И. Попова — это дневник. Дневники обычно пишутся для себя. Тем они честнее, непосредственнее, тем интереснее читать их…

Дневник И. Попова — это рассказ о судьбе целого поколения от довоенных сельских детских игр до взрослой жизни, когда один — признанный художник, второй — актер, кинорежиссер, писатель… Их переписка, дружба, обретенная не сразу, понимание друг друга почти с полуслова — все давалось с трудом, эти записи дают понять, через что пришлось им пройти, чтобы утвердиться в своих истинах…

Иван Петрович стал профессиональным художником, после учебы в Киевском художественном институте и работы в Донецке в начале 60-х годов поселился в Новосибирске.

Музейная коллекция И. Попова включает живописные полотна и графику, переписку с В. Шукшиным, личные вещи. Незадолго до кончины художник передал музею свою рукопись воспоминаний о брате, над которой работал последние годы с надеждой, что воспоминания будут изданы полностью. Ее отдельные главы предлагаем вниманию читателей.

СУЗДАЛЬ — ВЛАДИМИР

Странные люди

Мне предстояла студенческая летняя акварельная практика в Суздале. Меня все-таки уговорили работать на архитектурном факультете строительного института. Смутно представлял себе эту практику. Студенты-архитекторы должны были изучать древние памятники (церкви) в Суздале, а как соединить живопись с точным отображением этих памятников?

В Москве проездом зашел повидаться к Василию на Свиблово. Посмотреть, что и как у него, давно не виделись. Дверь открыла Лида, заметно пополневшая.

— Проходи… А Вася во Владимире, в киноэкспедиции. Снимает фильм «Странные люди».

Ну вот, а я этого не знал. Объяснил Лиде, какими судьбами я здесь.

— А я еду со студентами в Суздаль. На летнюю практику…

Вот это да! — подумалось: расстояние от Владимира до Суздаля всего 12 километров.

В Суздале меня с напарником поселили в маленькой городской гостинице. А наших студентов, пятьдесят человек, в Спасо-Евфимиевом монастыре. Этот монастырь имел традиционно дурную славу, здесь раньше находилась тюрьма. В книге-спутнике о Суздале читаем: «В 1767 году на славное имя Суздаля падает черная тень: в Спасо-Евфимиевом монастыре организуется центральная тюрьма для духовных и политических преступников — страшная пожизненная могила для вольнодумцев». А в советское время там же находится тюрьма для преступников-малолеток…

Но наши студенты освоились и, узнав все и вся, не унывали. Сразу с первых дней набросились на многочисленные храмы, писали, рисовали, а вечером был всеобщий просмотр и обсуждение каждого этюда. Питались в местной столовой и на дешевом местном рынке. Постепенно жизнь в Суздале мне начала даже чем-то нравиться. Общение со студентами, возвращение к технике акварели… после мощных киевских акварелей Шовкуненко, и мы, его ученики, когда-то пробовали себя в этой технике…

Однажды после этюдов со студентами я прилег у себя в гостинице и задремал. Как вдруг дверь без стука открылась, смотрю, в дверях стоит Василий и говорит:

— Ваня, ты как здесь?

Фраза явно обдуманная заранее, а у него была такая привычка — говорить заранее обдуманными фразами. Обнялись, поудивлялись, — такой вот казус или случай, называй как хочешь, но жизнь богата на такие сюрпризы.

Оказывается, он приехал с киногруппой выбирать места для съемок городских эпизодов в своем фильме.

— Давай, собирайся. Пойдем повыбираем крылечки, подворотни, лестницы…

Внизу уже стояла синяя знакомая машина с надписью «Киносъемочная». Там же главный оператор. Долго мы ходили по городу, Василий восторгался памятниками, дивился соразмерностью их пропорций. И, вспоминая все это, думается, он написал великолепный рассказ «Мастер» про нашу якобы талицкую церковь, которая спряталась за косогором от праздного взора, и только тому, кто шел к ней, она являлась вся сразу… Вот так и человек, если он настоящий, с большим содержанием добра и воли, — не выказывает зря всех своих достоинств, до поры до времени… Древний городок этот и отразил Василий в своем рассказе, с очень глубокой мыслью обращаясь к тому предку-мастеру, создавшему такую красоту: «Милый, дорогой человек!.. Не знаешь, что и сказать тебе — туда, в твою черную жуткую тьму небытия, — не услышишь. Да и что тут скажешь?» Теперь эта фраза звучит как пророческая…

Под вечер, уже уставшие, мы захотели где-нибудь пообедать. Нашли «Монастырский погребок», там была и уха, и севрюга заливная, и прочие лакомства. Василий к тому времени ничего, кроме минеральной, не употреблял, но своим сказал, дескать, на меня внимания не обращайте. На прощание он взял с меня слово, что я обязательно выберусь к нему в киногруппу погостить.

Правда, попал я туда нескоро. Потому что мой напарник не согласился подменить меня и поработать с моими студентами. Начал качать свои права, хотя накануне сам ездил в Москву по своим делишкам. Но, наконец, он еле-еле «смилостивился»…

В гостинице во Владимире, где остановилась киногруппа, я застал только администрацию. Они как раз собирались ехать в деревню, где в это время работали все остальные. На «УАЗике» мы долго кружили по проселочным дорогам. Василия застали на съемке эпизода «У шалаша». Увидев меня, он обрадовался:

— О, братка приехал!

Поздоровались. В это время в шалаше разыгрывалась какая-то сцена, которая в фильм потом не вошла.

Когда мы вернулись в гостиницу, Василий поставил, вернее сказать, приказал поставить в своем узком гостиничном номере раскладушку для меня и предупредил, к моему удивлению, чтобы я нигде никому ничего не рассказывал.

— Что-то я стал замечать, — сказал он, — что за мной следят. Обилие корреспондентов всех мастей, задают каверзные вопросы, чтоб сшибить меня на какую-нибудь провокацию. А может, это связано с «Разиным»?.. Не знаю, что им надо…

— Ладно, — говорю, — я ненадолго.

— Нет уж, погости, мне тут тошно одному!

В этом фильме снимался и Сергей Никоненко, он тоже был в курсе дела, что «какая-то зараза» преследует «Макарыча». Не знаю, но думаю, что и другой известный актер Евгений Лебедев был посвящен в это…

Мы каждый день ездили на съемки на озеро. Долго снимали сцену рассказа Бронислава Пупкова (Евгений Лебедев). При этом оба они — и Лебедев, и Василий — плакали. Лебедев по роли, а Вася от восхищения игрой актера, и так по несколько дублей кряду.

Лебедев произносил по тексту:

— Я стрелил… — Тут длинная пауза со всхлипыванием. — Я промахнулся… — Снова слезы, и откровенная игра Броньки на своих слушателей получалась у актера одновременно и правдивой, и гротесковой.

Василий всегда объяснял очень коротко: «сливки» его идеи фильма, зачем он хочет ставить, зачем и чему посвятить. Так вот, идея и смысл его новелл «Странные люди» сводились к тому, что есть люди, которые в своих действиях со стороны нам кажутся странными — потом кто-то окрестит их «чудиками». Но их поступки — есть искренние, настоящие, что ли, как у того же Пашки Колокольникова, которого Василий ставил серьезно, ни в коем случае не хотел рассмешить публику. Но получилась, как говорили потом критики, — комедия. Василий страшно переживал,

— Ну что же тут смешного. Это мы со своими странностями и условностями смешны и нелепы.

Якобы незатейливость происходящего в его фильмах постепенно от фильма к фильму переходит все больше в трагизм: «Ваш сын и брат» — «Печки-лавочки» — «Калина красная».

Однажды утром я проснулся, Василия в номере не было. Думаю, куда бы это он ушел? Обычно он вставал и говорил:

— Пора, надо ехать.

А тут нет его. Случайно посмотрел в окно на улицу. Перед гостиницей площадь была не закатана асфальтом, а покрыта какими-то цементными квадратами. Смотрю, Василий шагает по этим квадратам, то вбок, то прямо, вымеряет что-то своими шагами. Странно было смотреть на это его занятие, честно говоря, я ничего не понял.

Через некоторое время он заходит. Я смотрю на него вопросительно. Он понял, что я видел, чем он только что занимался. Объяснил. Потом в фильме под титрами я видел эти квадраты и Васины ноги, шагающие по этим квадратам…

Или вот эпизод с каруселью, обыгранный Василием. Пригласили очень упитанных теть и дядь, посадили на детскую карусель и долго делали дубли, снимали с запасом, а в фильм вошло совсем мало. В другом фильме «Калина красная» он тоже использует карусель с подтекстом, когда дело касается свадьбы Егора Прокудина.

Были и другие выезды за те дни, что я гостил у него в киногруппе. За это время мне открывались многие секреты кинопроизводства и секреты взаимоотношений Василия с людьми, его окружавшими. Хотя мне, человеку, привыкшему к тихой работе с холстами, разобраться в этом было очень сложно. Но то, что я увидел, дало основание предположить — на такой нервной работе, как у него, человек сгорает быстро.

Вот, например, такой случай произошел на съемках какого-то незаметного эпизода. Шла репетиция. У камеры главный оператор Валерий Гинзбург. Несколько раз все проверили. Вроде бы все нормально. Василий говорит:

— Мотор!

И пошло-поехало.

— Стоп…

После паузы Василий спрашивает:

— Ну как?

Оператор спокойно, очень спокойно отвечает:

— Вон тот человек, возлежащий на солнышке, попал в кадр.

Все испорчено: пленка, время и… нервы. Василий катался по земле и чуть не плакал.

— Почему так? Откуда такое разгильдяйство? Вы думаете это так легко?