№5, 2010/Публикации. Воспоминания. Сообщения

«Белые руки, убежденно ушедшие в черную работу…». В. Г. Короленко и журнал «Русское богатство». Вступительная заметка, публикация и комментарии М. Петровой

 

Фраза, вынесенная в заголовок, принадлежит извест ному литератору А. Амфитеатрову, автору едва ли не са мой яркой статьи о Короленко (упомянута в публикуемом письме Г. Лопатина от 15 февраля 1911 года).
В настоящее время готовится том «Литературного наследства» (под общей редакцией Л. Розенблюм), посвя щенный деятельности Короленко в качестве редактора издателя «Русского богатства». Том охватывает период с 1891 по 1921 год и содержит более двух тысяч докумен тов (писем, дневниковых записей и других материалов), характеризующих все этапы существования русско-богатенского «товарищества на паях и на вере», начатого в са мых убогих материальных обстоятельствах, расцветшего от возрастающих читательских симпатий и бесцеремонно прекращенного в 1918 году, на что Короленко отозвался 10 марта 1919 года кратко и горестно: «Журнал разгром лен». Тщетные попытки возрождения журнала длились до 1922 года.
В начале XX века «Русское богатство» неизменно за нимало первое или второе место среди «толстых» журналов и по своему тиражу, и по той статистике читательского спроса, которую вела крупнейшая библиотека Рос сии — Императорская публичная библиотека в Петербурге — в своих ежегодных печатных отчетах. «Публичку» посещали люди определенного социального и культурно го слоя, в основном читающая русская демократия. Характерно, что журнал «Мир искусства» ни разу не попал в отчет, так как не преодолевал необходимый ценз читательского спроса (100 требований в год), а модернистские
«Весы» за недолгие годы своего существования поднялись с 30-го на 15-е место.
Природу этого явления объяснил Блок, человек другого поколения и других эстетических взглядов: «Правда никогда не забывается, она существенно нужна <…> И опятьтаки такое неподкупное и величавое приятие или отвержение характеризует особенно русского читателя. Никогда этот читатель, плохо понимающий искусство, не знающий азбучных истин эстетики, не даст себя в обман «словесности»…» При единственной жизненной встрече в 1908 году со «стариками» из «Русского богатства» (Коро ленко и Н. Анненским) Блок увидел «какую то кристальную чистоту, доверие и любезность» и почувствовал себя
«любимым внуком». Чуть позднее, в 1911 году, он напи шет об этой встрече: «…верую, что иные слова старых бы ли тогда моложе и вечнее иных слов юных, что за ними таились опыт и пытка десятилетий и что слова были белы, как седины самих говорящих, и бескорыстны, как они»1.

Истолкователь и столп русского символизма Андрей Белый осенью 1933 года прочел «от доски до доски» 9-томное марксовское собрание сочинений Короленко 1914 года и 4 сентября 1933 года записал в дневнике: «…стал убежденным поклонником этого писателя», которого «всегда любил». При этом сделал ряд весьма тонких наблюдений над его творчеством, вплоть до парадоксального лозунга
«Вперед к Короленко» (имелось в виду возвращение в отечественную культуру писателя типа Короленко). Однако наиболее душевно значимыми мне кажутся слова Белого, не содержащие литературоведческого анализа: «Не забуду отныне моих вечеров, посвященных чтению этого замечательного писателя, странно забытого недавним вре менем»2.

Потому и принялся Андрей Белый в свою последнюю осень, после многих утрат и разочарований, за сквозное чтение Короленко, что искал (и нашел!) у него утешение и поддержку веры в человеческую природу. Ведь Владимир Галактионович полагал, что литература в чем-то сродни религии — она вооружает читателя жизненным ориенти ром и дает силы на противостояние тяготам жизни.
Еще через двадцать лет, 13 февраля 1955 года, писатель, отнюдь не склонный к умилительным интонациям, Евг. Шварц вспомнил о своем юношеском пиетете перед
«Русским богатством» и перенес его на «последнюю представительницу» журнала Т. Богданович (заметим: она была лишь близка к «Русскому богатству» как пле мянница и воспитанница Анненского), на которой «слов но проба стояла, что она создана из того же драгоценного вещества, как ее товарищи по журналу»3.

И наконец, И. Бродский, никогда не державший в руках журнал народнической демократии, косвенно подал свой голос в защиту его позиции: «Ведь для русских вся кое дидактическое искусство куда интереснее просто чистого искусства». И это не были слова порицания, так как время ссылки в архангельской деревне Бродский назвал лучшими годами жизни: «…я по праву ощущал свою при надлежность к этому народу. И это было колоссальное ощущение! <…> Хрестоматийная Россия!» Под «дидактикой» поэт разумел «этическую позицию, этическую оценку», которая должна служить «итогом существования»4.

Сам Короленко, заслуживший от современников высокий титул «нравственного гения», морализаторства не любил, не веря в его действенность. Он вообще был чужд всякого навязчивого идеологизма: деспотизма проповедничества, веры, морали, правоты. В любой, даже враждебной, позиции он предлагал найти «долю истины», порою расходясь со своими товарищами по журналу. В общест венном и литературном мире он почитался как безусловный «совестный судья», к которому прибегали, порою пре восходя всякие пределы его сил и времени. Это послужило одной из причин его бегства из Петербурга в 1900 году.
Существует точка зрения, что беллетристика «Рус ского богатства» отличалась неподвижно-устарелым реализмом и «гражданской скорбью», неизменно заключае мой в иронические кавычки, а также второсортностью писательских имен.
Это верно лишь в том смысле, что и Михайловский, и Короленко крепко держали в руках поводья русской литературно-общественной традиции XIX века, тормозя че ресчур резвые «порывания к новизне» следом идущих по колений. Они полагали, что культурная почва требует сбережения и накапливания, а новое в литературе вырас тает из векового ствола, а не падает с неба. Кстати, новиз ну художественных приемов Короленко, порою опере жавших новации модернистов, отмечали Поль Верлен и Андрей Белый.
Но, конечно, по отношению к Короленко и его журна лу чаще можно было встретить издревле существовавшую, саморазоблачительную формулу пренебрежения:
«Что хорошего может выйти из Назарета?»
Журнал много печатал начинающих авторов, порою достигавших славы, порою остававшихся в неизвестности. С его страниц вошли в большую литературу Горький, Бу нин, Куприн. В нем печатались МаминСибиряк, Гарин Михайловский, С. Елпатьевский, Ф. Крюков, С. Юшке вич, Д. Айзман, С. Подъячев, Л. Андреев, В. Муйжель, И. Шмелев, М. Арцыбашев, Е. Замятин, А. Черный и многие другие.
Если Михайловский ограничивался советами начинающим авторам, то Короленко правил текст (с согласия автора) весьма кардинально, придавая сырому материалу достойную литературную форму. Читатели и не подозревали, что доброкачественный текст напечатанного рас сказа был буквально вписан Владимиром Галактионови чем между строк присланной рукописи.
Редакция «Русского богатства» вслед за Щедриным, могла бы повторить: «В «Отечественных записках» быва ли слабые вещи, но глупых — не бывало»5. Короленко це нил всякого «человека с материалом» и со спокойной иронией относился к возникающей временами панике своих соредакторов по поводу очередного «беллетристического кризиса». Два главных эпических полотна рубежа веков появились на страницах «Русского богатства»: «Из мира отверженных» П. Якубовича и «История моего современника» Короленко. О втором, знаменитом, — самую короткую и емкую характеристику дал все в той же статье Амфитеат ров: «Благоухающая книга!» Первое — сразу выделил Чехов из «кучи» новых авторов, как книгу, стоящую «особняком», книгу «большого, не оцененного писателя, умного, сильного писателя»6.

Позднее труд Якубовича оценил А. Твардовский, редактор той поры «Нового мира», когда журналу удалось подняться до уровня своих предшественников «Отечест венных записок» и «Русского богатства»: «Якубович — это книга (и голосом выделял это слово, будто в разряд ку). Я вот всегда знаю, где у меня на полках красивые со брания сочинений и прочее, что я не читаю, а где кни ги «7. И, как бы восстанавливая разорванную связь времен, повез каторжную эпопею Якубовича в подарок А. Солженицыну, проницая в нем будущего автора «Архипелага ГУЛАГ».

В состав тома включены не только переписка самого Короленко с членами редакции, авторами журнала, родными и друзьями, но и перекрестный обмен писем членов редакции между собой и авторами. В целом возникает уникальная в своей подлинности эпистолярная история
«Русского богатства», показанная изнутри живыми голо сами его создателей в хронологическом потоке неопубликованных материалов, своего рода журнальный эпос — со своей экспозицией, развитием действия и трагическим финалом, — вобравший в себя коллизии и общественно литературного, и личного свойства. При этом материал дается без всякой коррекции и селекции, во плоти, разрушая всяческие мифы, фальсификации и предрассудки, укоренившиеся в науке советского периода.
При необозримом обилии архивного материала пришлось прибегать и к фрагментарной форме («из письма»), чтобы сохранить все существенное, пожертвовав второстепенным и посторонним основному сюжету.
В настоящую публикацию включено 29 документов, но и они позволяют дать, хотя бы пунктиром, напряженную линию долгой жизни журнала русской демократии, для одних недостаточно революционного, для других не достаточно умеренного…
Министр внутренних дел В. Плеве назвал «Русское богатство» «штабом революции» (см. письмо Анненского от 21 декабря 1902 года). Чуть ли не о каждой книжке журнала того «благостного» для некоторых современных оценщиков времени можно сказать не «вышла», а «излезла» (оборот Анненского). Предварительная цензура (от мененная явочным порядком в октябре 1905 года и вновь введенная при начале Первой мировой войны) и после дующая (судебноадминистративная) не оставляли жур нал вниманием.
В советские времена утвердилась ленинскосталин ская негативная оценка народнического журнала и его ос нователя Николая Константиновича Михайловского. Да же «оттепельные» послабления не повлияли на нее. В сборнике «В. Г. Короленко в воспоминаниях современников» к характеристике Ф. Батюшкова — «очень прогрес сивный в своих политических и социальных воззрениях» журнал — было сделано примечание: «Прогрессивность политической позиции журнала переоценена Батюшко вым»8. А из четырехтомника «Литературный процесс и русская журналистика конца XIX — начала XX века» (М.: Наука, 1981—1984) моя статья о «Русском богатстве» бы ла изъята редактором Б. Бяликом за «апологетическую «точку зрения»», хотя прошла и рецензирование, и утверждение Ученого совета ИМЛИ. И в заключение вновь обращусь к Амфитеатрову, на писавшему к 25-летию журнала в 1917 году: «Гасильники нового царизма снизу, кажется, задались целию превзойти своих достойных предшественников <…> Великий па мятник таланта, труда и неусыпной любви эти триста книжек журнала, двадцать четыре года шагавшего босы ми ногами по колючим терниям, чтобы на двадцать пятом году продолжить путь по раскаленным углям. Но, зато, велика и любовь, им завоеванная. И хочется верить, что сила любви этой надолго сохранит нам драгоценный жур налсветоч…»9.

Ждать исторически справедливой оценки журнала,
«душевным средостением» которого (по слову Горнфель да) и его уравновешивающим началом был Владимир Га лактионович Короленко, пришлось долго. Но ее неминуе мость была очевидной.

Все публикуемые материалы хранятся в Отделе руко писей РГБ (фонды В. Г. Короленко и А. В. Пешехонова) и в РГАЛИ (фонд А. Г. Горнфельда).

Н.Ф. АННЕНСКИЙ — КОРОЛЕНКО
21 — XII — 902, СПб.

Дорогой Владимир Галактионович.
Пользуюсь случаем, чтобы сообщить Вам несколько сведений о том, что происходит сейчас в Петербурге в литературных кругах. Вероятно, до Вас уже доходят об этом коекакие слухи и, наверное, несколько фантастические. Могу сообщить не многое, но достоверное. И пусть пока это достоверное останется между нами; в осо бенности не подлежат оглашению подробности разгово ра Н[иколая] К[онстантиновича] с Плеве, касающиеся
«Р. Бог.»10, — они должны оставаться строго в кругу лиц, близких к журналу.
Я уже писал Вам о проектах чествования 200летия печати11, довольно экспромтно возникших в половине нояб ря. Знаете Вы также и об образовании «частного комите та», одним из 40 членов которого состоите и Вы. От публикации об этом Комитете сырбор и загорелся. В вос кресенье, 8го декабря, заявление о Комитете появилось в петербургских газетах, а в понедельник, 9го, Ник. Конст. получил приглашение к Плеве (на следующий вечер, 10 го). Аудиенция продолжалась с час. Его высокопревосхо дительство был утонченно любезен, но изпод бархатной лапки очень решительно выставлял когти. Беседа велась в монологической форме; Н. К., по его словам, едва мог вставить дветри кратких реплики. Смысл речи Плеве был таков. Он считает литературу главною пружиною всего революционного движения последнего времени. Молодежь, рабочие — все это «пушечное мясо», а главный заво дчик всего сочинитель. И хронологически первым толч ком к движению был акт литературы, или лучше литераторов, — это протест группы петербургских писате лей по поводу неправильностей, допущенных, будто бы, при аресте Мих. Лар. Михайлова12. Ту позицию, которую либеральные литераторы заняли 40 лет назад, они сохра няют и теперь.
То, что говорилось о литературе вообще, применялось в частности и в особенности и к «Р. Б. » — это, по словам Плеве, «штаб революции». На возражение Ник. Конст. по поводу крепких терминов министр согласился вместо
«революционного» говорить «общественное» движение (разумея противоправительственное), но решительно на стаивал на доминирующей роли во всем этом движении (включая сюда все, до воронежского комитета) литературы и литераторов.
В частности, на счет «Рус. Бог.» ставился и Союз писателей13 (основанный после победы «Р. Бог.» над марксизмом), и многое другое.
При всей этой зловредности литературы Плеве, одна ко, ее терпит и не переходит в нападение. «Нападение, по его словам, свойственно слабости, а правительство сила и потому ему приличествует спокойствие». И он, Плеве, поэтому же предпочитает до последней возможности оставаться в оборонительном положении и только охранять, а не нападать (!!!).
Но бывают, однако, положения, при которых он не может оставаться в роли свидетеля. Таковы те случаи, когда писатели прямо и непосредственно выступают на общественную арену, уже не в печати, а лично. К таким случаям относит он и образование «самочинного» комитета, который под предлогом чествования юбилея печати имеет в ви ду волновать общество и вызвать смуту. Он не остановится пред ссылками, если комитет эту смуту в самом деле вызовет или выступит с заявлениями по поводу свободы печати, в форме ли обращения к обществу или петиции к власти, безразлично. На замечание Мих[айловского], неужели же, в самом деле, он считает преступным актом даже петицию, ему поданную (хотя, добавил Н. К., он о такой петиции не слыхал), Плеве ответил: да, ибо теперь ведь ни о ка ком практическом результате подобных петиций нельзя думать, при теперешних условиях ни на какие облегчения печать рассчитывать не может, — и следовательно петиция есть только маска той же общественной агитации.
Во время всей беседы Плеве был изысканно любезен, относился к своему собеседнику с подчеркнутым уважением, хотя прибавлял, что как люди совершенно противоположных миросозерцаний, они только до известной меры могут понять друг друга, — но в тоже время в его 382

словах слышались недвусмысленные намеки на всяких скорпионов. «Мне уже раз довелось сделать Вам зло, не хотелось бы причинить его еще раз»14 и т. п.
«Остов» своей беседы Плеве уполномочил Н. К. пере дать ближайшим сотрудникам по редакции (к ним он причисляет Вас, меня, Александера615 и Мякотина16); что касается комитета, то, — сказал Плеве, — «это дело дирек тора департамента: я ему приказал вызвать к себе не скольких лиц, кто по его сведениям оказываются генера лами или полковниками в этом деле, с Вами же я давно хотел лично познакомиться и поговорить». Так что Ник. Конст. выходит уже как бы вроде фельдмаршала.
«Генералами» и «полковниками» оказались, к общему изумлению: Рубакин17, Фальборк18 и Чарнолуский19 (!), все трое пожалованные в этот чин, видимо, по тому признаку, что они только что находились под гласным надзором по лиции: обстоятельство едва ли имеющее, однако, большое значение для влиятельности в литературе. Фальборка не было в городе, а двум остальным Лопухин20 заявил, что ко митет де самозванный и «петиция», им замышляемая, — не законна. И тот, и другой ответили, что о формах чествова ния в комитете еще не принято решения, но пока говорилось только об устройстве общественного банкета, с речами и пр., а проекта «петиции» не выдвигалось, по край ней мере до сих пор. Лопухин, так же как и Плеве, грозил карами — «не стеснимся де — ни количеством, ни качест вом», если чествование примет демонстрационный харак тер: конечно, обедать и ужинать в честь двухсотлетия печати литераторам не возбраняется21, можно терпеть даже и речи, если они говорят «о прошлом литературы или о ее за слугах», — но если они коснутся тягостей настоящего и по желаний в будущем, то — videant consules22. В заключение Лопухин просил обоих своих собеседников употребить свое влияние, чтобы отговорить литераторов от исполнения их злокозненных замыслов. И тот, и другой отклонили от себя, однако, роль передатчиков его указаний: если он считает проекты членов Комитета незаконными, у него есть свои пути это объявить. Лопухин сказал, что он так и сдела ет. Однако до сих пор официального veto на проекты чест вования (собственно комитетского — о кассе взаимопомощи особо) не наложено. Комитету предоставляется самому благоразумно отступить под давлением сделанных внушений. Положение получается крайне запутанное — особенно при наличности людей совершенно различных настроений в составе довольно многочисленного Комитета. До сих пор не нашли еще средней, всех удовлетворяющей линии, — но, вероятно, в скором времени власть предержащая поможет в этом. На днях правлению кассы взаимопомощи объявлено, что замышленное им экстренное собрание в день 200-летия не может состояться. То же, по всей вероятности, в скорости получим и мы. Вот пока все, что могу сообщить. И очень жалко, что Вас нет здесь теперь и отчасти рад этому. Если Н. К. чтолибо постигнет, Вас необходимо сугубо беречь. Ну, пока до свидания. Обнимаю.

Н. А.

ИЗ ДНЕВНИКА В. Г. КОРОЛЕНКО
2 мая 1904, Петербург
Вчера у нас, в редакции «Русского богатства», началась «ревизия» наших дел. Только теперь нам удается, на конец, поставить дело ведения журнала на товарищескую почву. В 1895 году в редакции произошел «переворот», в результате которого часть прежней редакции вышла (Кривенко и Станюкович)23 . В 1896, по приглашению Н. К. Михайловского, которому я когдато обещал, если у него будет журнал, явиться на его зов, — я переехал в Петербург, и товарищи выставили меня официальным «издателем»24 . Тогда еще утверждения издателей не требовалось и Гл[авное] управление по делам печати примири лось с фактом. Товарищество номинально состояло из Н. К. Михайловского, Н. Г. Гарина-Михайловского, его жены Над[ежды] Валериановны, С. Н. Южакова25 , А. И. Писарева, В. В. Лесевича26 и еще двухтрех лиц, вно сивших еще при Кривенко деньги в качестве пайщиков, но вскоре ликвидировавших с журналом свои отношения. Журнал издавался, вообще говоря, без денег, и подпиской данного года оплачивались расходы прошлого. На журна ле было много долгов (которые еще и теперь достигают тысяч 75ти; в том числе 35 подлежащих оплате «из чис тых прибылей журнала»). Я брал на себя перед кредитора ми ответственность материального характера и обратил внимание товарищей на то, что смотрю на это очень серьезно: литературное имя гарантирует кредитоспособность журнала, и я полагал, что, в случае закрытия журнала, мы обязаны уплатить все до копейки. Писатели — народ очень наивный в этого рода вопросах. Н. К. Михайлов ский сначала както не мог понять, о чем я говорю, а С. Н. Южаков, который сам должен журналу авансами из рядную сумму, с великолепным видом и, конечно, совершенно искренно заявил, что, конечно, я прав и что «мы все, конечно, смотрим так же». Впоследствии, когда журналу грозило закрытие или, что было бы все равно, приостановка на 8 месяцев (ограничившаяся, к счастью, 3 месяцами) из-за статьи о Финляндии27 , — я пережил неприятные минуты с мыслями о том, как я осуществлю свою материальную ответственность. В то время она фак тически легла бы на меня одного, так как на изданиях Н. К. Михайловского лежал тогда еще долг около 9 тысяч, а остальные товарищи были отстранены А. И. Писаревым от всякого участия и контроля в делах, почему, конечно, не несли и никаких обязанностей. Почти 8 лет я и Ник. Фед. Анненский добивались фактического осуществления товарищества, а когда журнал стал на ноги и в некотором, уже не очень отдаленном, будущем являлась даже возможность доходов, — узурпация товарищеских прав явля лась уже нравственно неудобной. Н. К. Михайловский, находившийся в деловом отношении всецело в руках Ив. Писарева, — в первые годы решительно не хотел понять меня и еще года три назад, на мои напоминания о необходимости отчета товарищам и нового договора с ними, отвечал с простодушным удивлением:
⦁ Не понимаю, Вл.Г., что вам нужно: рукописи присылаются, редактируются, отправляются в типографию, на бираются, корректируются… Книжки выходят ежемесяч но… Что же еще требуется?
Это было совершенно искренно: он смотрел лишь на литературные результаты, и нам с Анненским стоило мно го труда растолковать ему всю неблаговидность нашего по ложения «самовольных захватчиков» значительного иму щества, которое, по общему мнению, и в том числе по мнению заинтересованных лиц, уже приносит значитель ный доход (чего не было и нет еще теперь). Наконец Ми хайловский понял и, кажется, стал вдобавок несколько ос вобождаться от гипнотизирующего влияния Ал. Ив. Писарева. В самый последний год он уже сам напоми нал о собрании товарищей, проекте нового договора и от чете. Решено было пригласить бухгалтера, составить ба ланс и пр. Все это, однако, упорно и систематически тормозилось А[лександром] Ив[ановичем] и Л. В. Костро вой28 , которые все обещали предоставить все отчеты, но всякий раз это не осуществлялось. Л[идия] В[алериа нов]на проливала слезы, жаловалась на утомление и т. д. В ноябре эта затяжка удалась еще раз. Мы ни с чем разъехались, решив отложить все на март. В конце января Михай ловский умер. В феврале выслан Анненский29 . В марте обещанный отчет не поспел, но я пригласил в редакцию Ник. Фр. Даниельсона30, который из расположения к журналу согласился составить нам формы отчетов и книг. Мы ре шили, что 1 мая соберемся опять. Выбрана ревиз[ионная] комиссия (из Карышева31 , Пешехонова32 и Южакова), которая должна произвести фактическую ревизию.
1 мая комиссия эта собралась (я приехал из Полтавы, Карышев из Москвы), но… отчет и баланс опять оказались не готовы, а глаза у Л. В. опять сильно наплаканы. Это было прямое нарушение обещаний, данных, кроме предыдущего собрания, еще мне лично: было решено, если Л. Вне будет трудно, — пригласить в помощь бухгалтера, и Пешехонов предлагал еще свои услуги. Это было отстранено и… опять старая история, а Ал. Ив. Ив.Писарев заявил прямо, что он не признает никакого товарищества, а… только меня, как владельца журнала. Тогда мы решили, что ревиз. комиссия сама приступает к составлению отчета и к фактической ревизии.
Вся эта драма объясняется большой запущенностью и большими нечистоплотностями во время единодержавного правления Ал. Ивча. Лидия Валериановна предана ему как то по-собачьи и страдает в значительной степени из-за него. Дело идет о прямом недочете в кассе и о разных «неправильностях» в распоряжении деньгами журнала. Мне все это дело стоит много времени и настроения, но, наконец, оно будет и выяснено, и налажено… Хуже всего грязный осадок на душе и подозрения невольные, но часто превосходящие действительность… Я виню себя в том, что у меня не хватило энергии давно уже сделать этот переворот. Но в первые годы (с 1896) я был болен и, вдобавок, приходилось вести эту борьбу с Писаревым через Михайловского, который ему доверял слепо и очень страдал бы при этих передрягах… Между тем, дело затягивалось и самые «неряшливости» вырастали…

12 мая 1904, Петербург
6 мая мы отправились все в Ревель, к Ник. Фед. Ан ненскому. 7го и 8го происходили заседания «общего собрания пайщиков «Русского богатства»», и в это время произведен фактически переворот внутреннего строя журнала: Писарев (которому пришлось выслушать много неприятного) из единоличного распорядителя судьбами журнала — превращается в исполнителя постановлений общего собрания, под постоянным контролем хоз[яйственного] комитета…
Я лично выигрываю много в том смысле, что для бел летристического отдела получаю двух помощниковтова рищей (Мельшин33 и Горнфельд34 ). Бремя этой работы (приходится не только читать, но часто и сильно редакти ровать рассказы, которые иной раз поступают лишь в ви де материала) — в последнее время становилось совер шенно невыносимым…
Кроме того, вошел в редакцию А. В. Пешехонов (по внутреннему отделу). Таким образом, хотя договор еще не составлен, но фактически «Русское богатство» стало журналом, так сказать, артельным. Я являюсь только од ним из равноправных членов товарищества, без каких бы то ни было преимуществ перед остальными. За мной остается (надеюсь, — только пока) некоторое «руководство» в беллетристическом отделе, как за Николаем Федоровичем — во внутреннем.

 

ИЗ ПИСЬМА КОРОЛЕНКО — А. В. ПЕШЕХОНОВУ
1 сентября 1904, Полтава
Получил книжку «Р. Бог.» и сейчас же кинулся к Ва шей статье, чтобы увидеть, насколько Вы меня «огорчи ли». Статей «Образования» я не читал. Судя по выдержкам, я не могу не признать, что Вы имели право на эту полемику35. Статья написана живо, но — всетаки имею сделать следующее замечание: в Вашей статье есть неко торая разбросанность фронта. В полемике всего важнее, чтобы позиция была очищена. В крепостях ломают все деревянные пристройки. То же и в литературной полеми ке: нужно выяснить наиболее сильную позицию против ника, отбросить мелочи, расчистить, даже, если нужно (это уже в крепостях не делают) — усилить доводы про тивника. И если после этого позиция взята, — это крепко. А Вы деревянных построек не снесли, наоборот — еще пристроили. Таковыми, например, я считаю цитату из мо ей заметки: я называю законченной и яркой глупостью курский проект китаевладения36. Вы это применяете к стаcтье Иорданского, о которой дальше сами говорите, что она не глупа и талантлива. Значит, Вы сказали то, что отстаивать не беретесь. Деревянная постройка. То же и веселые босяки37. Пара вышла очень милая, — но ведь Вы не хотите же сказать, что Иорданский и вообще наши про тивники — умственные босяки. Затем — конец, очень хо роший и правильный. Но в нем слышится нота, которая составляла слабую сторону и в полемике Михайловского. Он рассматривал марксизм как своего рода квиетизм и политическое безразличие. Мыто знаем, что фактически это не так, хотя логически иной раз и можно было строить такое заключение. Можно указать и еще несколько таких черточек, которые ослабляют центр аргументации. Читатель приступает к чтению и сразу думает: ну, таких уж яв ных, законченных глупостей Иорд. не говорит. Ну, босяк то он не босяк, и потом: «Ну, ненависти к существующему неустройству и у них достаточно». И вот уже впечатление ослаблено.
Впрочем, это все мелочи, но они указывают черту, кото рая составляет не Вашу только, а нашу общую полемиче скую слабую сторону. Перед самым почти марксистским периодом Михайловский начал было разбираться в самом народничестве. Я когдато очень горячо в присутствии Успенского, Южакова и Михго доказывал, что самое слово
«народничество» до того засижено «Неделей», «Юзовы ми»38 да даже и В. В.39 , что лучше было бы от него отказать ся. Тогда С. Н. Южаков возражал, что слово хорошее и от дать его жалко, но Ник. Конст. согласился и вскоре, в заключение полемики с В. В. на страницах «Р. Бог.», зая вил от имени своего, моего и Гл. Ивча Успенского, что мы готовы лучше отступиться от клички, чем нести ответственность за благоглупости «правого крыла» народничества40 . В таком положении застигло Ник. Констча бурно стремительное нападение марксизма. Понятно, что Ник. Кч быстро сосредоточил свою артиллерию на новом про тивнике и палил уже по одному фронту, причем противни кишироко старались использовать аберрацию, распространявшую многие черты правого народничества на народничество (кличка осталась) Михайловского. Нам теперь следует трезво и спокойно расчистить эти «деревянные постройки». Что марксизм сконфузился и не удержал многих своих позиций, — это несомненно. Ну, а мы — удер жали ли все позиции, которые считались, а отчасти и были народническими? Несомненно, нет. Что составляет сущ ность марксистской публицистики? Пренебрежение к ин тересам земледельской массы и преувеличение значения фабрики (и, заметьте, ее рабочих кадров). Что составляет сущность публицистики народнической (в период ее цель ности)? Пренебрежение к фабрике, которая признается элементом только регрессивным, — и признание исключи тельного значения за кадрами крестьянства. Марксисты сбиты с их позиций, и «Туг[ан]Бар[ановский]41 насаждает в Лохвицком уезде куст[арные] промыслы». Но и нам нуж но иметь мужество признать, что на точке зрения «народ нического» отрицания фабрики и противупоставления «зловредного» города «здоровым» устоям деревни мы давно не стоим, так давно, что Вы, вероятно, никогда и не стоя ли на этом. А Михайловский одно время, несомненно, сто ял и потому аберрация продолжается. Вот эту-то работу снесения вокруг нас деревянных построек, давно ненужных и негодных, нам и нужно произвести, и полемика должна идти тоже к этому. И вот почему я считаю, что она должна быть сдержанной: мы не сделали еще кое чего, что должны были сделать и что лучше делать без большой канонады. Вот когда мы это сделаем, положение выяснится, и противникам или придется признать, что воевать пока не из-за чего, или — остаться на своей очень слабой позиции и тогда наше дело нетрудно. В этом, кажется, все, что я хо тел сказать о полемике.

 

ИЗ ПИСЬМА П. Ф. ЯКУБОВИЧА — КОРОЛЕНКО
8 сентября, 1904, ст. Удельная Весьма огорчительна, конечно, перспектива — не дать
в нын[ешнем] году читателям «Р[усского] б[огатства]» Вашего рассказа, но — что же с этим поделаешь! Ведь это один только Ал[ександр] Ив[анович]42 может глядеть на художника, как на машину, да еще и ответственную машину, и обвинять Вас чуть не в семи смертных грехах по поводу долгого беллетристического молчания. Но как
«совместить» Ваше художественное творчество с жур нальными обязанностями и вообще с житейской прозой — это, действительно, большой и сложный, прямо даже «ро ковой» вопрос, и я тем лучше понимаю и тем ближе при нимаю к сердцу, что и сам ведь, какой ни на есть, художник и страдаю от того же вопроса… Не совсем понятны мне только следующие слова Вашего письма: «В октябре, конечно, приехать могу, но товарищи должны быть готовы к тому, что я осенью никакой беллетристики не дам». Зна чит ли это, что если мы отложим собрание до ноября, — Вы надеетесь дать рассказ? Дальше Вы пишете, однако, что нуждаетесь в «сосредоточении на одном деле месяца на два, на три», — выходит, как будто, что один месяц от срочки Вам все равно не поможет? <…>
Ал[ексей] Вас[ильевич] дал мне прочесть Ваше по следнее письмо к нему по поводу полемики43 . Я лично уверен, что практические отношения наши в этом направле нии, в конце концов, наладятся. Главное, чтобы были между нами полная откровенность и искренность, а с Вашей стороны я их вижу… Но что касается теории, то кое в чем никак не могу согласиться с Вами. В стремлении при мирить марксизм и народничество и отыскать равенство в уступках того и другого направления духу времени Вы, мне кажется, слишком перегибаете палку в одну сторо ну — у противника видите чересчур много сильных, а у друзей — слабых сторон. Несомненно, что от народников 70х годов (или, вернее, первой половины этих годов) мы многим теперь отличаемся; но мы ли — живущее и действующее сейчас поколение народников — претерпели это изменение? Не только люди возраста Ал. Васча, но и зна чительно старшие, например, я — почти неповинны уже в крайних увлечениях начала 70х годов: я почти не помню, чтобы абсолютно не признавал когдалибо значения за русским капитализмом и, тем более, отрицательно отно сился к рабочему движению, — о враждебном отношении и говорить нечего44 ! Но даже и сам Михайловский в 70х годах лишь условно, подобно Марксу, признавал возмож ность для р[усского] народа миновать стадию капитали стического развития: если, мол, дать р[усской] интелли генции сейчас же полный простор, то русский народ, быть может, и не будет съеден буржуазией… Не забудьте также, что он первый из народников 70х годов заговорил о не обходимости политической деятельности… Ошибки и проступки марксизма у нас у всех в памяти, и поворот марксизма к признанию крестьянства одним из необходимых элементов борьбы, к признанию за ним человеческих и общественных прав, — этот поворот еще не завер шившийся окончательно факт. Вокруг этого вопроса еще идет борьба. А что писалось и говорилось совсем, совсем недавно — не условно только, а самодовольно категорически, — ведь, право, стыдно вспомнить. Нет, я никак не могу «простить и забыть», не могу отказаться от своего прежнего взгляда на «марксизм», как на движение тлетворное… Не будь его — молодежь после долгой мертвен ной спячки 80х годов пошла бы вперед по прямой — прерванной этими межеумочными годами — линии; марксисты повели ее далеко в сторону и для меня не утеше ние, что это была левая, а не правая сторона… И никаких принципиальных заслуг их перед р[усской] мыслью я не признаю! Ничего, кроме горьких и порой злых чувств к ним не питаю. Николай Константинович и умер с этими чувствами: смело утверждаю это, так как за сутки до смерти он признавался мне в этом.
И однако же, за всем тем, я с Вами согласен, что полемизировать с марксистами мы должны лишь в редких, исключительных случаях особенной назойливости и раз вязности с их стороны, — думаю так по очень простой причине: общественное мнение все равно уже не на их стороне, песня их спета; само движение бродит, как разоренный муравейник, перестраивается, быстро видоизменяется, растекается по отдельным руслам.
Вы желаете прочно установить главные наши позиции. Мне тоже думается, что не мешает это сделать, и я почти уверен, что наша программа в общем сойдется. Вот только относительно прошлого, близкого прошлого, мы, по-видимому, резко расходимся и потому «историю» лучше пока оставить в покое.

 

ИЗ ДНЕВНИКА В. Г. КОРОЛЕНКО
1 ноября 1904, Петербург
Я подал в Гл[авное] упр[авление] по делам печати просьбу об освобождении «Р[усского] бог[атства]» от предварительной цензуры45 . Ник. Андр. Зверев46 принял ее довольно холодно. Зверев, бывший профессор, бывший сотрудник «Моск[овских] вед[омостей]» и «Русского вестника», также бывший сотрудник либеральной «Рус ской мысли», бывший товарищ мин[истра] народного просвещения, потом… начальник Главного управления по
395

делам печати. Шел туда неохотно, из приличия пожимая плечами. Войдя стал прижимать, как и другие, не токмо за страх, но и за совесть. Он родом крестьянин, выкормок арзамасских Хотяинцевых347 , крепостников и реакционе ров. Меня, вероятно, помнит по встрече в Москве и — по моим статьям о гг. Хотяинцевых в местных газетах. Принял меня с любезной холодностью. Ничего не может обе щать, так как о том же просят и другие…
Мы решили, чтобы парализовать несомненно отрица тельное заключение сего бывшего профессора, — подать еще записку Св.Мирскому48 . Фед. Дмитриевич Батюшков очень настаивает, чтобы я «поговорил с Мирским» об общем положении. Я решительно против: помимо того, что не полагаюсь в этих делах на действие красноречия вообще и своего в частности, — думаю, что разных непрошеных советников и без меня довольно. Но о своем парти кулярном деле, разумеется, поговорить можно.

6 ноября 1904, Петербург Вчера я, наконец, видел Св.Мирского, хотя это и стоило некоторого труда. Народу масса. Третьего дня (4го), войдя в нижнюю приемную, где записываются желающие видеть министра, я прежде всего заметил А. П. Субботи на49 . Человек вида непривлекательного, всклоченный, с огромной бородой, производящей впечатление какой то неопрятности. Такое же впечатление неопрятности полу чается и от нравственного облика этого господина. Издатель какого-то убогого финансово-экономического жур нальчика, дающего, конечно, одни убытки, он по временам пишет либеральные статьи и, говорят, сводни чает по финансовой части… Вообще, личность неопределенная50. У него под мышкой был портфель. Увидев меня, он тотчас же подошел, и слегка не то шепелявя, не то картавя, завел либеральный разговор.

— Вы придаете какое-нибудь значение «эпохе доверия»… Я никакого…
— А здесь вы зачем?
— Хочу подать записку об общем положении печати…
— Но ведь вы же не придаете значения…
— Всетаки считаю своим долгом…
Он раскрывает грязноватый портфель и вынимает со всем грязную записку, переписанную на ремингтоне, но уже захватанную и засаленную. Кладет ее на стол (в со седней комнате, куда мы вошли, когда чиновник сказал, что сегодня записываться уж поздно) и как то любовно раскрывает записку. Я вижу, что мне грозит перспектива ознакомления с «либеральной запиской» в поучение но вому министру. И действительно он своим невнятным голосом начинает прочитывать «места». Речь идет о Круше ване651 и о том, что его статьи против евреев подходят под такие то статьи улож[ения] о наказаниях. Я замечаю по марки.
— Удобно ли подавать в таком виде, — [говорю я], что бы прервать истечение этого либерализма со статьями уложения.
— А это… видите ли… я уже подавал министру такому то и еще… А, пожалуй, — переписать в самом деле…
На днях к нам (Ник[олаю] Фед[оровичу] и мне) явил ся некий Коломийцев52, отрекомендовавшийся профессо ром метеорологии, и заявил, что он уже попал в «тайные советники» Мирского. Явился к нему и «предложил свои услуги». — Вы хотите поступить на службу? — спросил Мирский.
— Нет, но сочувствуя благим начинаниям вашего с[иятельст]ва…
Мирский будто бы сказал, что он хотел бы «чтонибудь сделать для печати». — «Вы знакомы с этим вопро сом?»
— Нет, но легко могу ознакомиться…
И вот этот господин «ходит по литераторам» и собиает материал для «записки».
— Вы составили себе какое-нибудь мнение? — спросил Николай Федорович.
— Да, я кое-что набросал.
Набросал он удивительную дичь: нужна цензура не предварительная, а предупредительная… Каждое издание уже по напечатании поступает в цензуру и, если там будет замечено чтонибудь вредное, — задерживается.
— Послушайте, — говорит Ник. Фед., — ведь вы рекомендуете то, что уже есть и что, к счастию, по отношению, например, к газетам не исполняется.
— Да, знаете… я вот и пришел посоветоваться.
Мое мнение — с этим господином не вступать ни в какие разговоры, так как очевидно, что он пролагает себе, под шум речей о доверии, не совсем обычную карьеру…
Теперь встреча с Субботиным. Я очень рад, что никто не делал никаких попыток устроить «частный прием»… Официальный прием, правда, неприятен. Во 1-х, швейцар делает попытку не пустить меня «наверх», где, собствен но, и происходит самый прием.
— Но вот ведь сейчас вы пропустили?
— Это дело другоес… Это вицгубернатор…
Таково первое впечатление от приемной «доверяющего министра». Не знаю, как бы кончилось это грубое вме шательство министерского холуя, сортирующего публику у входа, если бы в это время тут же не случился чиновник. Он вгляделся в меня и спросил:
— Гн Короленко? Вы записались третьего дня?
— Совершенно верно.
— Пожалуйте.
В гостиной наверху меня записали опять. Между тем она стала наполняться господами с лентами и в шитых ка мергерских мундирах. Камергер необыкновенно толстый, камергер необыкновенно тонкий, несколько средних. Ка който глухой сановник в ленте, жандармский полков ник, приятно звенящий шпорами, и затем уже несколько дам и несколько черных сюртуков. Рядом со мною сидел инженер, оказавшийся редактором «Правды»53 , с таким же делом, как у меня, и еще я увидел — кн. В. В. Барятин ского54.
Очередь не соблюдалась. Сначала вызвали в кабинет господ с золотым шитьем. Потом глухого сановника, который вышел очень довольный и очень громко делился с дежурным чиновником своей радостию:

— Сказал: позову… если понадобитесь, позову…
Затем была принята какаято дама, уверенно впорх нувшая в приемную [на] минуту…
Наконец — я…
Св.Мирский в серой форменной тужурке встал на встречу и спросил:
— С кем имею честь? Я назвал себя и сказал:
— Я подал просьбу в Гл. упр. об освобождении журна ла «Р[усское] бог[атство]» от цензуры предварительной. Зная, отчасти взгляд Гл. упр., а также что обыкновенно эти дела, даже дела о закрытии журналов, решаются по односторонним заключениям администрации…
Министр, вероятно, подумал, что я буду ему читать лекцию, и остановил меня:
— Позвольте. Для сокращения разговора… не убеж дайте меня, что положение печати ужасно… Я знаю: оно невозможно. И единственный выход: изъятие печати из под административного произвола и [в] исключительной зависимости [ее] от закона…
— Это действительно то, чего мы все ожидаем давно и страстно… Я не буду стучаться в открытую дверь, тем бо лее, что пришел я по своему партикулярному делу: хлопо тать о снятии цензуры с моего журнала… Я предвижу обычные возражения цензурного ведомства и хотел бы вот в этой записке представить свои соображения.
И я вкратце изложил содержание записки.
— Да, но согласитесь, — сказал Св.М., — что изменить общее положение печати — это большая законодательная работа. А пока я должен все дела проводить через то же Гл. управление.
— Статья 6я устава цензуры дает вам право освобождать изпод цензуры отдельные органы.
— Да, я знаю…
— Моя просьба состоит в том, чтобы вы применили это право. Те самые возражения, которые делает начальник Гл. упр., — мы толкуем в противоположном смысле: вам укажут, вероятно, на массу статей, задержанных у нас цензурой, как на «пресеченные покушения на преступления». Мы же видим в этом напрасное насилие над нашей мыслию. Затем, моя просьба — не единственная. И теперь в вашей приемной ждет очереди один из моих товарищей. Это показывает, что всем нам тяжело. Наконец, вам укажут на то, что мы потерпели кару даже и под цензурой. Но это особенно ярко рисует всю несообразность положения…
Я вкратце изложил инцидент с нашей приостановкой55 . Он опять согласился, что это «Бог знает что».
— Наконец, В[аше] С[иятельст]во, я позволю себе указать на то, что мы до сих пор не получили никаких фактических облегчений и чувствуем гнет растерявшейся цензуры еще сильнее (нам прямо говорят, что никаких указаний в смысле облегчения не получали).
— Просьба, с которой я к вам обращаюсь, князь, есть минимальная просьба, с какой только может к вам обратиться русский журналист… И отказ в ней будет понят цензурным ведомством, как лозунг, для подцензурной печати очень неблагоприятный.
— Да, да, это правда, — сказал он с несколько озабоченным видом, — это правда… Я поговорю с начальником Гл. управления и надеюсь, надеюсь, что это будет сделано.
Я откланялся. Князь любезно сделал несколько шагов к дверям. Видимо, прием нужно было считать очень лю безным, потому что оба чиновника особых поручений у дверей с изысканной любезностию расшаркались, протягивая руки…
Св.Мирский — человек небольшого роста, с добрым, пожалуй, приятным, несколько болезненным лицом. На меня он произвел впечатление человека не глупого, пожа луй, сознающего «невозможное положение», но совершен но лишенного той твердости, которая в «невозможном по ложении» России необходима. Все, начиная с холуя, почтительно пропускающего генералов и грубо останавливающего простых посетителей, и кончая этим «поговорю с начальником Гл. управления», — говорит о мягкотелии, а не о твердости. Нужен переворот сверху, во избежание переворота снизу. Но Св.Мирский нимало не напоминает человека каких бы то ни было «переворотов»…
Когда я опять надевал шубу в нижней приемной, чиновник убеждал какую-то даму: ⦁ Уверяю вас, вам надо к Рыдзевскому56 . Все эти дела у него. Князь в них не вмешивается.
«Эти дела» — это аресты, высылки, надзоры и все по лицейские безобразия административным порядком. Мирский отклонил их от себя в такой степени, что Рыдзевский стал чуть не самостоятельным министром. Таким образом «административный порядок» может идти совершенно независимо от «нового курса».

  1. Блок Александр. Собр. соч. в 8 тт. Т. 5. М.—Л.: Художественная литература, 1962. С. 278—279, 686; Т. 8. С. 269. []
  2.  Новое литературное обозрение. 2000. № 6. С. 185—186.[]
  3. Шварц Евгений. «Живу беспокойно…». Из дневников. Л.: Советский писатель, 1990. С. 435—436.[]
  4. Волков Соломон. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Эксмо, 2006. С. 77, 148.[]
  5. СалтыковЩедрин М. Е. Собр. соч. в 20 тт. Т. 20. М.: Художественная литература, 1977. С. 29. []
  6. Чехов А. П. Полн. собр. соч. Письма. Т. 12. М.: Наука, 1983. С. 438.[]
  7. Лакшин В. Вторая встреча. М.: Советский писатель, 1984. С. 163.[]
  8. В. Г. Короленко в воспоминаниях современников. М.: ГИХЛ, 1962. С. 281, 581.[]
  9. Русское богатство. 1918. № 1—3. С. 358. []
  10. 10 декабря 1902 года министр внутренних дел Плеве вызвал Михайловского как руководителя журнала, ставшего «главным шта бом революции», и, пригрозив ссылкой, посоветовал добровольно покинуть Петербург, на что получил письменный отказ (Михайлов ский Н. К. Мое свидание с В. К. Плеве // Михайловский Н. К. Полн. собр. соч. Т. X. СПб., 1913).[]
  11. Исчислялось со дня выхода первой русской газеты в Москве 2 января 1703 года. []
  12. Михаил Ларионович Михайлов (1829—1865) — журналист и ре волюционный деятель; арестован 14 сентября 1861 года и осужден за распространение противоправительственных прокламаций на каторжные работы и затем на пожизненную сибирскую ссылку. []
  13. Союз взаимопомощи русских писателей создан в Петербурге в январе 1897 года и закрыт распоряжением правительства в марте 1901 года. []
  14. Речь идет о высылке Михайловского из Петербурга в 1882— 1886 годах. []
  15. Александр Иванович ИванчинПисарев (1849—1916) — заведую щий редакцией «Русского богатства». []
  16. Венедикт Александрович Мякотин (1867—1937) — историк и публицист народнического направления, член редакции «Русского богатства».[]
  17. Николай Александрович Рубакин (1861—1946) — библиограф и книговед.[]
  18. Генрих Адольфович Фальборк (1864—1942) — деятель по народ ному образованию.[]
  19. Владимир Иванович Чарнолуский (1865—1934) — деятель по на родному образованию. []
  20. Алексей Александрович Лопухин (1864—1927) — директор де партамента полиции. []
  21. Банкет сначала был ограничен числом участников, а потом и вовсе запрещен полицейским распоряжением.[]
  22. Консулы, будьте бдительны (лат.).
    []
  23. Раскол в редакции «Русского богатства» назревал в течение все го 1894 года, но официально закреплен протоколом общего собрания пайщиков 4 декабря 1894 года, когда Сергей Николаевич Кривенко (1847—1906) — народнический журналист, в прошлом близкий друг Михайловского, вышел из редакции и из состава пайщиков журнала.К. Станюкович был членом редакции в более ранний период, до при хода в журнал Михайловского в октябре 1892 года.[]
  24. Короленко явился в Петербург в ноябре 1892 года и участвовал в собрании, на котором «Русское богатство» перешло в руки обнов ленной редакции, возглавленной Михайловским. В декабре 1894 го да Короленко стал литературным пайщиком (то есть часть гонорара от его произведений отчислялась в кассу журнала) и членом литера турноредакционного комитета издания, в июне 1895 года был утвер жден официальным издателем «Русского богатства», в январе 1896 года вслед за своим другом Анненским, вошедшим в редакцию в 1895 году, переехал в Петербург для непосредственного участия в делах журнала. И лишь в мае 1900 года Михайловский и Короленко были утверждены в звании официальных редакторовиздателей «Русского богатства».
    []
  25. Сергей Николаевич Южаков (1849—1910) — народнический эко номист и публицист; литературный пайщик и член разнообразных организационных комитетов при редакции.[]
  26. Владимир Викторович Лесевич (1837—1905) — философ, публицист.[]
  27. В 1899 году «Русское богатство» было приостановлено на три месяца (май, июнь, июль) министерством внутренних дел «ввиду вредного направления» и «тенденциозного толкования законов» в связи с вопросом о правах финляндского сейма («Правительствен ный вестник», 1899, 5 августа), так как редакция отказалась дать опровержение о своей якобы искаженной ссылке на статью закона Рос сийской империи. Подписчики были удовлетворены вышедшим в августе «Сборником журнала «Русское богатство»» под редакцией Михайловского и Короленко (СПб., 1899, тираж — 11000; в марте 1900го — переиздан тиражом 1200). []
  28. Лидия Валерияновна Кострова (1861—1918) — конторщица
    «Русского богатства» с осени 1892 года до своей смерти; гражданская жена А. ИванчинаПисарева.
    []
  29. Анненский арестован 5 февраля 1904 года по ложному доносу о якобы произнесенной на могиле Михайловского «зажигательной речи» (Николай Федорович вообще не выступал), затем, уже по друго му поводу (связь с заграничным союзом «Освобождение», ядром будущей партии кадетов), выслан 24 февраля в Ревель, где пробыл до конца 1904 года; возвращен по ходатайству Литературного фонда.
    []
  30. Николай Францевич Даниельсон (1844—1918) — экономистна родник, переводчик «Капитала» Маркса.
    []
  31. Николай Александрович Карышев (1855—1905) — народниче ский экономист, пайщик «Русского богатства».
    []
  32. Алексей Васильевич Пешехонов (1867—1933) — экономистна родник из земских статистиков, постоянный автор, а с 1904 года ли тературный пайщик и член редакции «Русского богатства». В 1922 году выслан большевиками из России.[]
  33. Петр Филиппович Якубович (псевдонимы: Л. Мельшин, П. Я. и др., 1860—1911) — деятель народовольческого движения, постоян ный автор, а с 1904 года литературный пайщик и член редакции
    «Русского богатства».[]
  34. Аркадий Георгиевич Горнфельд (1867—1941) — критик и теоре тик литературы, постоянный автор, а с 1904 года литературный пай щик и член редакции «Русского богатства».[]
  35. А. В. Пешехонов. Коечто о молодости, жизнерадостности и… пустозвонстве (Русское богатство. 1904. № 8): полемика со статьей Н. Иорданского «В тисках идейной растерянности (По поводу книги г. Пешехонова «На очередные темы. Материалы для характеристики общественных отношений в России»)» (СПб.: Изд. журнала «Русское богатство», 1904). Назвав Пешехонова «ярким и талантливым защитником ветхой крепости народничества», Иорданский упрекает его за «мрачные краски» в обрисовке «общего печального состояния русской жизни», в то время как марксисты, «оглядываясь на величавую картину разрушения всего традиционного и освященного века ми», радостно восклицают: «весело жить!» (Образование. 1904. № 7. С. 24, 32).
    []
  36. Пешехонов начинает свою статью цитатой о «законченной глупости», взятой из «Случайной заметки» (О. Б. А. [В. Г. Короленко]. Курский проект устранения желтой опасности // Русское богатство. 1904. № 7. Отд. II. С. 205).[]
  37. В статье Пешехонова упоминаются золоторотцы под хмельком,
    «радостно приплясывающие и припевающие», что должно символизировать «победоносную борьбу марксизма с народничеством»: «это жизнерадостность за чужой счет — за счет народа», ибо многомилли онное крестьянство предполагается «пролетаризировать», что, яко бы, будет «прямой дорогой ко всеобщему благополучию» (Русское богатство. 1904. № 8. Отд. II. С. 150—151).[]
  38. Юзов (псевдоним Иосифа Ивановича Каблица, 1848—1893) — публицист правого крыла народничества.
    []
  39. В. В. (псевдоним Василия Павловича Воронцова, 1847—1917) — экономист правого крыла народничества. []
  40. Михайловский отказался от клички «народника», но не от лица всей редакции, а лишь от лица своего, Гл. Успенского и Короленко, причем отказался «не по существу, а просто потому, что слово это слишком захватано, и в него нередко вкладывают смысл, с которым мы имеем мало общего» (Русское богатство. 1893. № 2. Отд. II. С. 62). Однако наименование это осталось.[]
  41. Михаил Иванович Туган-Барановский (1865—1919) — в 1890е годы экономист марксистской ориентации, которая рассматривала кустарничество как «мелкособственнический» слой, подлежащий
    «пролетаризации». Короленко в «Павловских очерках» (1890) подчеркивал в кустарничестве стремление народа к хозяйственной и личной самостоятельности, порождающей целый пласт необходи мых для жизни ремесел.[]
  42. А. И. Иванчин-Писарев.
    []
  43. См. предыдущее письмо.[]
  44. Марксисты относились к крестьянству прямо враждебно.[]
  45. Эта записка Короленко от 3 ноября 1904 года приведена В. Ев геньевымМаксимовым в статье «Из истории «Русского богатства» (К двадцатипятилетию журнала)» (Русское богатство. 1917.
    № 1112). Заключение об отказе Главного управления по делам печати помечено 27 ноября 1904 года, но официальное уведомление Ко роленко получил лишь в июне 1905 года (там же. С. 75).
    []
  46. Николай Андреевич Зверев (1850—1917) — начальник Главного управления по делам печати в 1902—1904 годах.
    []
  47. Дмитрий Васильевич Хотяинцев и другие члены этой нижего родской дворянской фамилии служили в земских и муниципальных учреждениях. Старший был директором Александровского дворян кого банка, о махинациях которого Короленко писал в 1891 году в казанской газете «Волжский вестник» (отд. изд.: О Нижегородском Александровском дворянском банке. Н. Новгород, 1891). []
  48. Петр Дмитриевич СвятополкМирский (1857—1914) — князь, министр внутренних дел с 26 августа 1904 года по 18 января 1905 го да; с ним связана так называемая «эпоха весны и доверия», ознаменованная «банкетной кампанией» либерально-демократической интеллигенции.
    []
  49. Андрей Павлович Субботин (1852—1906) — публицист и эконо мист.
    []
  50. В газетах напечатано, что он же является «редактором» какой то «Галереи современников», в пользу «Кр[асного] Креста».[]
  51. Паволакий (Павел) Александрович Крушеван (1860—1909) — черносотенный публицист, организатор бессарабского отделения
    «Союза русского народа».[]
  52. Даниил Васильевич Коломийцев (1866—1915) — журналист без образовательного ценза и определенной политической ориентации, стремившийся получить разрешение на издание собственной газеты.[]
  53. Ежемесячный журнал искусства, литературы и общественной
    жизни, выходивший в Москве (редакториздатель В. Кожевников).[]
  54. Владимир Владимирович Барятинский (1874—1941) — драматург, журналист, издатель петербургской газеты «Северный курьер», закрытой в 1900 году за «вредное направление». []
  55. См. примеч. 5 к дневниковой записи Короленко, май 1904 года. []
  56. Константин Николаевич Рыдзевский (1852—1929) — товарищ министра внутренних дел в 1904—1905 годах, начальник полиции и отдельного корпуса жандармов.
    []

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 2010

Цитировать

Петрова, М.Г. «Белые руки, убежденно ушедшие в черную работу…». В. Г. Короленко и журнал «Русское богатство». Вступительная заметка, публикация и комментарии М. Петровой / М.Г. Петрова // Вопросы литературы. - 2010 - №5. - C. 274-449
Копировать