История зарубежной литературы XVIII века

С. Д. Артамонов и З. Т. Гражданская, История зарубежной литературы XVIII века, Учпедгиз, М. 1956, 488 стр.

За последние годы Учебно-педагогическое издательство и издательство Московского университета выпустило ряд учебников и учебных пособий по зарубежной литературе XVII-XX веков, а также по отдельным национальным литературам. Некоторые из этих книг уже подвергались обсуждению в нашей печати.

Следует всячески приветствовать создание нескольких параллельных учебников по одному и тому же разделу курса истории литературы, которые могли бы взаимно дополнять друг друга, – трудно рассчитывать, чтобы одна книга, к тому же ограниченная по объему, могла полностью удовлетворить студентов. Да и для лекторов, в особенности молодых, разнообразные учебники, отражающие научный и педагогический опыт разных авторских коллективов, могут оказаться ценным подспорьем, разумеется, если они написаны на уровне современной советской науки о литературе.

Книга С. Артамонова и З. Гражданской является первым опытом учебного пособия по данной эпохе после учебника проф. Ф. П. Шиллера, вышедшего более двадцати лет назад.

Сразу же следует сказать, что, несмотря на сравнительно небольшой объем (30 печ. л.), авторам удалось включить в состав книги почти всех наиболее значительных писателей XVIII века и пополнить обычную картину европейского Просвещения новыми главами – о польской, болгарской, сербской, чешской, венгерской и румынской литературах. Совершенно естественно, что уровень требований, предъявляемых к различным отделам книги, не может быть одинаковым. Английские, французские немецкие и итальянские главы опираются на большой и во многом плодотворный опыт научного исследования и преподавания. Главы, посвященные литературам демократических стран, являются в некотором роде «первыми ласточками».

Главы эти носят обзорный характер ив целом соответствуют поставленной задаче – познакомить студентов с общей картиной развития литературы в XVIII веке в странах Восточной Европы. В ряде случаев авторам удается дать вполне четкое представление и об отдельных, наиболее выдающихся писателях. Как правило, главы эти написаны хорошим, ясным языком. Возражение вызывает лишь неоправданный разнобой в охвате литературных явлений: так, сербская глава начинается с характеристики народного эпоса, восходящего к событиям XIV века (битва на Косовом поле), тогда как во всех остальных главах авторы ограничиваются литературой XVIII века. Так или иначе введение этих глав является, несомненно, положительным моментом учебника.

В разделах, посвященных английской, французской и немецкой литературам эпохи Просвещения, наиболее удачными представляются главы о Дефо, Свифте, Фильдинге (автор З. Гражданская), Лесаже и Монтескье (автор С. Артамонов). Эти главы содержат необходимую сумму фактических сведений и вполне убедительный анализ таких важных для данного раздела курса произведений, как «Путешествия Гулливера», «Робинзон Крузо», «Персидские письма», «Жиль Блаз» и др. Авторы владеют материалом и излагают его в соответствии со своей продуманной концепцией творчества того или иного писателя.

Менее удачны главы, посвященные английскому сентиментализму и развитию английской драмы XVIII века¹. Характеристика поэтов-сентименталистов дается преимущественно в отрицательном плане и, по существу, сводит на нет значение этого направления в истории английской литературы (об общеевропейском значении английского сентиментализма не сказано вообще ни слова). Неровность качества отдельных глав – вещь сама по себе неизбежная в большом учебнике, где далеко не все разделы являются прямой специальностью его авторов. Гораздо хуже то, что эта неровность ощущается в самом построении книги, в отсутствии единого продуманного плана изложения. Это относится прежде всего к вводным главам, предваряющим каждую из национальных литератур.

Наиболее удачным и соответствующим своему назначению является введение к французскому разделу (автор С. Артамонов). Оно строится на общих проблемах, дает социально-исторический обзор эпохи, характеристику философских, политических, исторических, экономических и эстетических взглядов французских просветителей и суммарное изложение основных явлений литературы XVIII века. Совершенно иначе построены немецкое и английское введения, принадлежащие тому же автору. В английском введении вслед за историческим обзором дается относительно пространная характеристика философии (около четырех страниц), вполне уместная в учебнике по литературе XVIII века. В немецком введении и во всем разделе немецкой литературы философия почему-то полностью отсутствует. Не упомянут ни самый факт развития классической немецкой философии конца XVIII века, ни имена крупнейших философов – например, Канта, имеющего прямое отношение к философским и эстетическим взглядам Шиллера.

Далее, в английском введении идет ряд маленьких очерков об отдельных писателях, которым в дальнейшем посвящены самостоятельные монографические главы. Эти очерки представляют как бы конспект последующего изложения, ничего нового к нему не добавляющий.

В немецком введении принцип тот же, но так как самостоятельных монографических глав всего три (Лессинг, Шиллер, Гёте), то создается хронологическая чересполосица: характеристика периода «Бури и натиска», нигде более не повторяющаяся, предшествует монографической главе о Лессинге. Исторический процесс литературного развития оказывается, таким образом, смещенным и как бы вывернутым наизнанку.

Наконец, итальянское введение (автор З. Гражданская) по своему плану и содержанию резко отличается от всех остальных: оно начинается с чрезмерно далекого исторического экскурса (вплоть до 1293 года – эпохи Данте!) и дает совершенно ненужный в учебнике XVIII века подробный обзор культуры Возрождения и литературы XVII века. Характеристика собственно Просвещения отсутствует (даже самое слово не фигурирует в этой вводной главе, а в двух последующих – только в связи с французским Просвещением), так что остается неясным, было ли в Италии вообще Просвещение? Не упомянут даже такой крупнейший итальянский мыслитель этой эпохи, как Дж. Вико, а об Альфиери говорится один раз – в придаточном предложении!

Изображение историко-литературного процесса в учебнике лишено внутреннего единства. Непроницаемая стена отделяет одну страну от другой, нередко и разных писателей одной страны. Большие историко-литературные проблемы, которые надлежало решать на материале всех рассматриваемых литератур, ставятся изолированно – а ведь речь идет о XVIII веке, об эпохе, когда впервые складывается понятие «мировой литературы», когда растет плодотворное культурное общение между народами.

Общая социально-историческая и идеологическая характеристика Просвещения не спасает положения. У читателя создается впечатление, будто сентиментализм был только в Англии, классицизм только во Франции и Италии, а значение Руссо ограничивается только Францией эпохи первой буржуазной революции. Немецкие же писатели вообще стоят сами по себе, вне каких-либо литературных связей, течений, отношений – национальных и мировых.

С этим тесно связан второй крупный недостаток книги – отсутствие динамики историко-литературного процесса. Как бы хорошо ни были написаны монографические главы об отдельных писателях, они неизбежно останутся островками, очерками, повиснут в воздухе, превратятся в своего рода «медальоны», «литературные силуэты», если они не будут связаны внутренней последовательностью и борьбой литературных направлений. А ведь, как известно, всякий силуэт верен, пока верно падает освещение – в противном случае возникает искаженное изображение, одни черты выступают в уродливо преувеличенном виде, другие почти совсем стираются.

Целый ряд глав, посвященных писателям с противоречивым и сложным мировоззрением и творчеством, предстает в таком искаженном свете. О них можно сказать словами самого учебника по поводу героев Дефо и Свифта: «Характер человека… статичен, дан без развития и борьбы противоречий» (стр. 19). Это относится в первую очередь, к главам о Руссо, Шиллере, Гёте, Гоцци, до известной степени Бомарше.

В последнем случае автор (С. Артамонов), несомненно, отдал дань своим субъективным научным интересам и пристрастиям, создав чересчур «иконописный» – образ Бомарше.

Гоцци, напротив, изображен З. Гражданской сплошь черными красками. У читателя возникает справедливое недоумение: зачем было посвящать ему одну из двух итальянских глав, если он был таким плохим и реакционным писателем? И остается непонятным, чем объясняется живучесть его пьес, в частности и на советской сцене (достаточно напомнить постановку «Принцессы Турандот» в театре имени Вахтангова, которая вошла в историю советского театрального искусства, но почему-то не упомянута в учебнике!). Общие фразы о том, что Гоцци обращался к народным источникам, «и это спасло его от забвения» (стр. 423), ничего не объясняют, – в ходе изложения не раскрыто, что это за источники, что именно почерпнул из них Гоцци и как это было осмыслено им.

Недостаточный анализ художественного мастерства писателя чувствуется не только в главе о Гоцци, но и в ряде глав французского и немецкого разделов (большинство английских глав написано в этом смысле более удачно). Так, вряд ли можно согласиться с тем, что в учебнике по литературе в главе о Руссо из двадцати страниц только четыре отведено на изложение (именно изложение, а не анализ!) его художественных произведений. При этом небольшой параграф, претендующий на обобщение и носящий подзаголовок «Художественные особенности прозы Руссо», строится исключительно на «Новой Элоизе». Вслед за ним идет новый параграф под заглавием «Эмиль», – таким образом этот роман как бы намеренно выносится за пределы художественного творчества Руссо.

В главах о Вольтере, Дидро, Лессинге, Шиллере и Гёте пересказ содержания фактически подменяет литературный анализ произведений. В некоторых случаях обобщающая характеристика находится в прямом противоречии с конкретным материалом, призванным ее подтвердить и проиллюстрировать. Так, на стр. 248 говорится, что в прозаических новеллах Дидро «веселая, задорная манера изложения глубочайших философских мыслей увлекает читателя, заражая его духом бодрости и оптимизма, присущим всем просветителям». Вслед за этим автор (С. Артамонов) дает изложение глубоко трагической (и по содержанию и по тону) повести «Монахиня» и проникнутого мрачным сарказмом диалога «Племянник Рамо». Трудно представить себе произведения, к которым менее подходила бы приведенная выше характеристика! Априорно принятое положение о «духе бодрости и оптимизма, присущем всем просветителям» курсив здесь и ниже наш. – Н. С), заставляет автора главы идти наперекор истине. Да и само это утверждение представляется чересчур обобщенным и категоричным, если вспомнить хотя бы вольтеровского «Кандида»!

Желание во что бы то ни стало привести всех писателей одного просветительского лагеря «к общему знаменателю» приводит к стиранию индивидуальных различий не только в области художественного творчества, но и в области идеологии. Взяв в качестве своеобразного идеологического эталона Дидро – наиболее последовательного материалиста среди просветителей, – С. Артамонов всячески стремится приблизить к нему остальных. Это приводит его к чересчур категоричным оценкам и явным противоречиям.

Так, на стр. 206 – 207 читаем о философских взглядах Вольтера: «Он был материалистом, правда, недостаточно последовательным. Вслед за Локком и Ньютоном он признавал существование материи.

1. Отметим отдельные досадные упущения: следовало упомянуть, что «Оперу нищих» Гэя (о которой говорится относительно подробно) дважды обработал замечательный прогрессивный немецкий поэт нашего времени Вертольт Брехт в своей «Трехгрошовой опере» и «Трехгрошовом романе». Такое сближение с современностью, когда оно не притянуто за волосы, а покоится на фактах, несомненно, оживило бы изложение. Комедия Гольдсмита «Она смиряется, чтобы победить» широко известна советскому зрителю: она ставится во многих театрах под другим названием – «Ночь ошибок» (или «Ошибки одной ночи»), но в учебнике проходит неузнанной, поскольку о содержании ее ничего не говорится, а приведенное здесь название никогда не фигурирует в русских переводах.[↩]