«История латышской литературы» для всесоюзного читателя
«История латышской литературы», в двух томах. Ответственный редактор Я. Калнынь, т. I, 433 стр., научный руководитель К. Кундзинь; т. II, 630 стр., научный руководитель И. Киршентале, «Зинатне», Рига, 1971.
Наше многонациональное литературоведение все более широко и последовательно обобщает опыт литератур народов СССР не только за полвека советского развития, но и в исторической ретроспекции. В движении национальной художественной культуры к нашим дням исследователи постигают закономерности давних культурных связей, духовной общности народов России, интернационалистские тенденции, лежащие в основе их национально самобытного искусства, – все то, что составляет историческую базу современного советского единства.
После того как в ряде республик были созданы многотомные истории литературы, обнаружилась необходимость сделать накопленное в этих исследованиях достоянием всесоюзной науки. Двухтомная «История латышской литературы» на русском языке, подготовленная Институтом языка и литературы АН Латвийской ССР при участии литературоведов Латвийского государственного университета имени П. Стучки, писателей и критиков республики, – одно из первых изданий в этом ряду. Тем более необходимо обстоятельно рассмотреть труд латышских литературоведов, который представляет собой первую историю литературы латышского народа для русского читателя и читателя всесоюзного.
До Октябрьской революции, в 1916 году, в «Сборнике латышской литературы» (под редакцией М. Горького и В. Брюсова) русский читатель получил очерк развития латышской литературы, написанный критиком-марксистом Я. Янсоном-Брауном как предисловие к этой книге. В наше время, в конце 50-х годов, на русском языке был издан «Очерк истории латышской советской литературы» (1957), но с тех пор, как вышла эта книга, прошло уже полтора десятилетия, насыщенных большими общественными и литературными событиями. Латышские литературоведы создали за эти годы, помимо трудов по отдельным проблемам литературного развития, «Историю латышской литературы» в шести томах – издание, которое оказало влияние на общее состояние литературоведения в республике, его методологию, на всю концепцию развития национальной литературы. Вышли из печати книги по литературным взаимосвязям, ряд монографий о творчестве крупнейших писателей, создана «Хроника литературной жизни» Латвии почти за пятьдесят лет (1917 – 1965).
«История латышской литературы» знакомит читателя с национальным искусством художественного слова в широких временных границах – от древнейших фольклорных истоков до исторического рубежа 50-летия Октября (1967). Литературный процесс рассматривается в обобщающих главах в соответствии с важнейшими историческими периодами развития литературы, в широком контексте социально-общественных обстоятельств, борьбы литературных направлений, развития эстетической мысли. Эти главы органично дополняются небольшими литературными портретами ведущих художников слова. Около сорока монографических очерков об отдельных писателях – от Ю. Алунана, зачинателя национальной литературы, до И. Зиедониса, одного из одаренных современных поэтов и прозаиков, – развивают и иллюстрируют общие разделы.
Первый том кроме главы о фольклоре (автор М. Домбровска) включает также главы о литературе эпохи феодализма, где тщательно прослежены первые шаги латышского печатного слова (автор К. Кундзинь), о начальном периоде (50 – 80-е годы) национальной литературы (автор Б. Гудрике), Новом течении (Э. Сокол, Я. Упитис) и литературе времени буржуазно-демократических революций (В. Лабренце). В них показано развитие письменности, появление первых книг на латышском языке, возникновение и «отпочкование» на базе клерикальной словесности первых явлений светской литературы, постепенно отходящей от дидактики и подражательности, и, наконец, зарождение собственно национальной литературы в середине прошлого века, в период подъема национально-освободительного движения, знаменовавшего «выход латышской нации на арену истории».
Рецензируя «Историю литовской литературы» (в пяти томах, на литовском языке), К. Настопка коснулся и проблем литературной периодизации соседей-латышей. Он высказал сомнение в том, насколько правомерен принятый в шеститомной истории латышской литературы принцип периодизации, который распространяется и на другие труды латышских литературоведов. «…Древняя литература (до начала процесса национальной консолидации. – Н. В.), – говорит он, – здесь не только методологически отсекается от новой, но из-за ее сословной ограниченности выносится за рамки национальной культуры, «литературы собственно латышской»; при этом не берется в расчет то обстоятельство, что появление сочинений на родном языке уже само по себе свидетельствовало о признании жизнеспособности нации, о роли народных масс в развитии культуры, закладывало основы для дальнейшего развития литературы, литературного языка» 1.
Вполне соглашаясь с автором рецензии в том, что при рассмотрении проблем литературоведческих «невозможно обойтись лишь категориями, употребляемыми для исследования общественной мысли», заметим лишь, что в данном случае речь идет, видимо, не об «отсечении» древней литературы, – она, как мы видим, занимает свое место в изданных трудах по истории литературы, – а о терминологическом обозначении явления.
Исследуя традиции фольклора и древней литературы (в двухтомнике на русском языке она названа «литературой эпохи феодализма»), авторы «Истории» – вольно или невольно – вкладывают в термин «национальный» лишь избирательно-прогрессивный смысл. Так, начальный период «собственно латышской» литературы совпадает, по их мнению, с периодом подъема национально-освободительного движения 50-х годов прошлого века. Отсюда «инерция» распространяется в обе стороны литературного процесса, захватывая и исторически ретроспективные явления предшествующего литературного развития, и – отчасти – последующие периоды развития национального искусства.
Тем не менее, даже и избегая называть древнюю литературу национальной (имеется в виду пасторская литература периода феодализма, формировавшаяся под сильным воздействием немецкой традиции), авторы «Истории» рассматривают ее как необходимое звено национального литературного развития. Вопрос, следовательно, не столько в принципах периодизации, – они, на наш взгляд, утвердились вполне правомерно, – сколько в точности употребления терминологии.
Авторы «Истории» немало сделали для того, чтобы показать развитие литературы в контексте межнациональных литературно-общественных связей. Необходимость и плодотворность таких контактов понимали и поддерживали выдающиеся деятели национального искусства – писатели критического реализма (Р. и М. Каудзите, Р. Блауманис, Апсишу Екаб и др.), «новотеченцы», литературные критики-марксисты…
В обоих томах «Истории», в ее обзорных и монографических главах разносторонне представлены латышско-русские литературные связи. В широком контексте социально-общественной и литературной борьбы обретают новый смысл и значение, например, факты культурных связей младолатышей с русскими революционными демократами и славянофильскими кругами, интерес латышского читателя к реалистической русской литературе, постепенно вытеснявший старолатышскую ориентацию на явления немецкой культуры и литературы с их зависимостью от общей реакционности прибалтийского «особого порядка». В «Истории» справедливо подчеркивается, что эти связи стали еще более тесными в период Нового течения, когда социальная освободительная борьба народов России в третий, пролетарский, период освободительного движения встала на почву «соединения марксизма с рабочим движением», когда возникла всероссийская революционная социал-демократия.
Следует отметить также стремление авторов осветить взаимосвязи латышской литературы с литературой и культурой других соседних народов – немецкой, польской, литовской, эстонской, с культурой Скандинавских стран.
И все же эта проблематика присутствует в работе пока что далеко не в той мере, какая отвечала бы ее роли в развитии литературы, в контексте мирового литературного процесса. Это вопрос глубоко современный, общественно актуальный в наш век широких межнациональных контактов и обострения интереса к проблемам развития национальной культуры народов. По отношению к «Истории» речь идет, на наш взгляд, не о том, чтобы просто включить материал литературных взаимосвязей более широко, – хотя и это, очевидно, можно было бы сделать, – а о том, что накопленные наблюдения в этой области могли бы более энергично «работать» на историю самой национальной литературы, проясняя, как в отборе и восприятии инонационального художественного опыта проявились внутренние закономерности и потенции самого «воспринимающего» искусства.
В разделах о Новом течении, литературе времени буржуазно-демократических революций и позже, в разделах, посвященных развитию советской литературы, читатель найдет много новых и интересных материалов, касающихся развития латышской литературной критики, в частности, при анализе работ первых латышских критиков-марксистов Я. Янсона-Брауна, Я. Асара, В. Дерманиса, Р. Пельше, П. Стучки, а позднее – А. Упита, В. Кнориня, Я. Эйдука, А. Запровской, П. Дауге…
Много внимания уделено в «Истории» становлению нового художественного метода, в частности, в творчестве Райниса, составившем целую эпоху в истории культуры латышского народа. Как показывает «История», появление нового метода в его творчестве обусловлено всем ходом общественного развития, потребностью в новом, революционном искусстве, уровнем развития самой литературы, включившейся, как и марксистская критика тех лет, в общие творческие поиски революционного искусства народов России. Поэзия Райниса как бы подводит итог дооктябрьскому периоду развития литературы.
Три обзорных главы второго тома посвящены таким крупным, масштабным этапам раз вития литературного процесса, как литература периода Октябрьской революции и литературная жизнь 20 – 30-х годов в Советском Союзе, литература буржуазной Латвии и, наконец, советская литература 1940 – 1967 годов.
Первые шаги латышской советской литературы в период революции и гражданской войны, развивавшей демократические и революционные традиции национального искусства, вершиной которого стало творчество Райниса, литературно общественная деятельность А. Упита, Э. Эферта-Клусайса, Л. Паэгле, А. Арайса-Берце, С. Бергиса, Л. Лайцена и других зачинателей советской литературы, споры и размышления о том, какой должна быть, какой видится в эпоху Октября новая пролетарская литература (книга А. Упита «Пролетарское искусство», 1920), – такова насыщенная эпохальными общественными событиями литературная действительность 1917 – 1919 годов в Советской Латвии (автор главы Б. Табун).
Разносторонне рассмотрено в этой главе и развитие латышской литературы 20 – 30-х годов в пределах Советского Союза, включенной в многонациональный советский процесс и в то же время внутренне (а нередко и фактически) связанной с революционной литературой буржуазной Латвии. Немалое внимание уделено дискуссиям писателей и критиков В. Кнориня, Я. Эйдука, П. Стучки, П. Дауге, А. Запровской в связи с проблемой творческого метода. «Утверждение роли научного мировоззрения в эстетическом отношении писателя к действительности, обоснование классовости и партийности литературы – вот то главное и непреходящее, что внесла латышская критика в разъяснение теоретических принципов социалистического реализма», -• заключает автор (т. II, стр. 23). Правда, не все возможности использованы в этом разделе с равным успехом. Читатель мог бы, к примеру, получить более полную информацию о творчестве таких писателей, как А. Цеплис, Э. Эферт-Клусайс, К. Пелекайс, А. Кадикис-Грозный; потенциальное значение их вклада для дальнейшего развития латышской советской литературы, как представляется, в «Истории» несколько недооценено. Те трудности творческой перестройки, которые переживала определенная часть писателей Латвии в 1940 году, в опыте революционных советских художников-латышей, формировавшихся в условиях развития национальной литературы в Советском Союзе, были сняты самой социалистической действительностью. Достигнутое ими в 20 – 30-е годы в границах советской литературы, например создание романов социалистического реализма (А. Цеплис и др.), лишь в 50-е годы как типическое повторилось в латышской литературе на новом историческом уровне.
Глава о литературе буржуазной Латвии более полна по материалу, более органично включает портреты писателей в общую картину литературного процесса. Автор (И. Киршентале) показывает литературу этих лет без упрощений, в сложном противоборстве идеологических, политических и эстетических тенденций, в разнообразии творческих установок, методов и художественных результатов.
В главе «Латышская литература с 1940 до 1967 года» (автор В. Вавере) выделены такие литературные периоды, как 1940 – 1941 годы, годы Великой Отечественной войны, послевоенная и современная литература, с жанровым разделением большого и широко охваченного материала.
Проблема формирования и развития нового творческого метода в этой главе, как и в предшествующих разделах второго тома, составляет внутренний сюжет исследования. Нужно сказать, что большей удачи в этом плане авторы «Истории» достигли на материале критики и при анализе развития общественно-эстетической мысли. Это относится и к первому тому. Так, например, формирование пролетарского искусства в творчестве Яна Райниса более тщательно и подробно исследовано с точки зрения идеологии и проблематики творчества и менее конкретно и разносторонне – в аспекте возникновения творческого метода, в художественном синтезе всех взаимодействующих факторов – от революционной действительности до мировоззрения, литературных традиций, особенностей таланта и гражданской позиции художника.
Нечто сходное можно увидеть и во втором томе, – идет ли речь о творчестве, скажем, Л. Лайцена или А. Упита периода Октябрьской революции, буржуазной республики или о перестройке литературы в 1940 – 1941 годы в связи с задачей «овладения» методом социалистического реализма (к сожалению, авторы употребляют слово «овладение» для обозначения сложного процесса выработки нового творческого метода на почве национальной литературы в условиях тесного взаимодействия культур социалистических народов).
Для латышской литературы периода 1940 – 1941 годов, после двадцатилетнего перерыва вновь вступившей на путь советского развития, такое взаимодействие было существенным. «…Перестройка всей латышской литературы в новых, советских условиях была обусловлена в первую очередь силой революционных, демократических традиций в латышской литературе, а также восприятием опыта советской многонациональной литературы», – заключает автор (т. II, стр. 93). В «Истории» отнюдь не упрощается процесс становления латышской советской литературы, его сложности и противоречия. Говоря о формировании нового искусства, о выработке новых творческих принципов, авторы не умалчивают и об издержках (см., например, страницы о литературе 20 – 30-х годов в Советском Союзе, периоде 1940 – 1941 годов, о поэзии и прозе начала 50-х годов), о тех творческих трудностях, которые не могли не сказаться на эстетическом уровне литературных явлений. Меньше заметен такой объективно-критический взгляд в монографических главах о творчестве отдельных писателей, хотя здесь авторы имели все преимущества для рассмотрения этой проблемы крупным планом, применительно к конкретным писателям и литературным произведениям. (Исключение составляют такие, например, главы, как «Братья Каудзите», где проблема становления нового художественного метода – критического реализма – проходит через весь материал, организуя его, придавая литературному анализу целенаправленность и глубину.)
Монографии о творчестве Я. Райниса и А. Упита могли бы поднять больший груз проблемности, исследования, а не только информации, хотя в другом отношении это работы удачные, они дают представление о разностороннем творческом облике латышских классиков.
В книге видно стремление авторов конкретизировать ряд общепризнанных, но весьма сложных по своему содержанию истин, которые часто выдаются за аксиомы, не требующие доказательств. Однако в целом «История» не свободна от таких общих мест. Между тем конкретное рассмотрение таких малоисследованных положений (национально – специфические особенности развития социалистического реализма, единство творческого метода и эстетическое многообразие советских литератур) было бы весьма полезно литературоведам всех республик. Высказанные на языке фактов и доказательного литературного анализа, эти положения могут и должны сыграть свою большую роль в борьбе против буржуазных националистических и космополитических концепций развития национальных культур в эпоху социализма.
Большое значение, которое придается в труде по истории литературы проблеме становления художественного метода, – безусловная удача авторского коллектива, свидетельствующая о том, что назрела необходимость и в специальных исследованиях этой коренной проблемы, как и других вопросов теории литературы, на материале литератур советских народов. Пришла пора создания оригинальных трудов по теории литературы, обобщающих опыт, накопленный национальными отрядами нашего литературоведения на основе марксистско-ленинской методологии.
В свое время А. Н. Веселовский характеризовал складывающуюся тогда науку об истории литературы как «res nullius» – ничейную территорию, куда заходят «охотиться» историк культуры и эстетик, эрудит и исследователь общественных идей. Обобщая накопившиеся к тол; у времени воззрения, ученый сводит их к такому, наиболее близкому его взглядам, хотя и приблизительному, как он подчеркивал, определению: история литературы – это «история общественной мысли в образно-поэтическом переживании и выражающих его формах» 2.
В современной марксистской методологии литературных исследований контекст общественной мысли, в котором рассматривается литература, в огромной степени расширяется за счет включения фактов и явлений самой социальной, общественной действительности. Структура таким образом, усложняется: социальная база общественного развития – история общественных отношений – история общественной мысли – развитие литературы как специфической области общественного сознания – история литературы как наука, включающая в поле зрения все названные выше пласты социально-общественной действительности и художественного сознания.
Вместе с тем марксистская методология дает точные ориентиры, которые помогают избежать односторонности и субъективности суждений и выводов, – конечно, если она проводится последовательно и «работает» на прочной базе широкого и разносторонне представленного фактического материала.
Следует подчеркнуть присущее всему изданию подлинно современное «прочтение» истории, что позволяет выявить новые грани в уже освоенном процессе, во многом по-новому осветить сложный и противоречивый материал литературно-общественной действительности. Взгляд современного исследователя объединяет большую главу о советской литературе 1940 – 1967 годов, придает цельность повествованию, охватывающему разноречивый по времени, проблематике и эстетической значимости материал нескольких хронологических периодов. С особой ясностью обнаруживается эта позиция автора в заключительном разделе главы (о литературе 1956 – 1967 годов), характеризующем новые явления, представляющем читателю новое литературное поколение: О. Вациетиса, А. Веяна, И. Аузиня, А. Скалбе, Х. Хейслера, М. Чаклайса, В. Ливземниека, И. Зиедониса, А. Элксне – в поэзии, Г. Приеде, Х. Гулбиса – в драматургии, Д. Зигмонте, Э. Вилкса, М. Бирзе, З. Скуиня, Р. Эзеры, Э. Лива, И. Индране, В. Спаре, Л. Пурса, А. Бэла и других – в прозе.
Знаменательно и то, что ряд молодых авторов (в академическом измерении, где счет времени, как правило, «укрупнен»), вступивших в литературу в 50 – 60-е годы, – таких, как О. Вациетис, Э. Вилкс, М. Бирзе, Г. Приеде, И. Зиедонис, – представлены в «Истории» и в монографических главах. На наш взгляд, это свидетельствует не только о том, что привычная для нас тяжкая «громада» академической истории в этом издании, говоря словами Пушкина, «двинулась и рассекает волны» современности. Здесь можно видеть и знак времени, призывающего нашу науку стать ближе к нуждам и запросам современного литературного процесса. Можно уловить и определенные жанровые сдвиги в самом типе труда, обретающего в «Истории латышской литературы» большую мобильность, живость, гибкость, большие возможности для выявления творческих индивидуальностей.
Естественно, что даже и при осознанном намерении подойти близко к сегодняшнему дню, авторы «Истории» где-то должны поставить точку, и временной разрыв между вышедшими томами и реальным развитием процесса в этом смысле неизбежен. Но устремленность к освещению истории в целом с позиций нашего времени, живое вторжение историко-литературного исследования в область современного искусства, на наш взгляд, – большая заслуга латышских литературоведов. На этом пути встают и новые задачи научного освоения движущейся литературной действительности.
Труд латышских литературоведов в значительной своей степени посвящен прошлому, но обращен к будущему. Он столь же фактографичен, насыщен конкретным материалом, как и концептуален. Работа такого рода не может не иметь значения для развития современного литературного процесса. Она важна и для текущей литературной критики, для ее теоретико-методологической оснащенности.
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №1, 1973