№2, 1961/Обзоры и рецензии

История французской литературы 1871–1917 годов

«История французской литературы», т. III, 1871 – 1917 гг., Изд. АНСССР. М. 1959, 882 стр.

Третий том «Истории французской литературы», подготовленный Институтом мировой литературы имени А. М. Горького АН СССР, охватывает период с 1871 по 1917 год и является наиболее значительным по объему материала и его теоретическому осмыслению советским исследованием в данной области. Других исследований, дающих столь же широкое и систематическое освещение литературного процесса Франции конца XIX и начала XX века, у нас пока не существует.

Восполняя пробелы в советском литературоведении, третий том «Истории французской литературы» обладает очевидными преимуществами во сравнению с работами той же тематики, появляющимися за рубежом. Во французском официальном литературоведении наших дней заметны некоторые новые веяния, в частности тенденция к расширению границ истории национальной литературы. Доказательством этого может служить, например, третий том «Истории литератур», вышедший два года назад в «Энциклопедии Плеяды», в котором много места отведено несправедливо игнорировавшимся до сих пор литературам французских провинций и диалектов. Пьер Дэкс в статье «Можно ли написать историю французской литературы?» 1 отмечает успехи, достигнутые за последнее время учеными Франции в деле подготовки различных историко-литературных курсов и учебников. Вместе с тем Дэкс указывает на недопустимую легковесность многих работ, а также на методологическую беспомощность и беспринципность, часто характеризующие коллективные историко-литературные труды, в том числе некоторые главы упомянутого выше тома из серии «Энциклопедии Плеяды». Теоретический разнобой сказался и в выборе нового материала, включенного в этот том. Наряду с исследованиями ценных памятников литературы северных и южных областей Франции здесь специальным разделом представлен полицейский роман и т. п.

Рецензируемое издание отличает прежде всего четкость замысла и единство методологической мысли. Коллектив работавших над томом авторов планомерно стремился к научно-объективному освещению истории французской литературы в период от Парижской коммуны до Великой Октябрьской социалистической революции. Марксистско-ленинское осмысление исторического и историко-литературного процесса направило советских исследователей к новаторским разысканиям в сфере богатой демократической литературы тех лет, которую замалчивает реакционная наука и еще недостаточно изучила наука прогрессивная. Так возникли в томе главы о литературе Парижской коммуны, о социальном романе конца XIX века, о демократических тенденциях в литературе начала XX столетия. Эти главы по сути перекраивают установленную буржуазной научной традицией застывшую карту литературного процесса в соответствии с живыми фактами его подлинного развития. Пересмотру консервативных воззрений «а историю французской литературы 1871 – 1917 годов много способствуют и другие разделы книги, в которых часто по-новому оценены широко известные писатели и произведения.

Книгу открывает большая вводная глава А. Иващенко, формулирующая теоретическое направление всего тома. Опираясь на указания Ленина о сущности «тенденции буржуазии» и «тенденции масс» в эпоху империализма и пролетарских революций, о влиянии этих исторических тенденций, на судьбы человечества, А. Иващенко говорит о двух основных линиях развития французской литературы 1871 – 1917 годов – чуждой интересам народа и направленной на защиту принципов социального прогресса. Работа А. Иващенко внутренне остро полемична по отношению к реакционному литературоведению, игнорирующему исторические права и творческие возможности народа. Она объективно опровергает также широко распространенное на Западе и находившее своеобразный отзвук в ранних советских работах вульгарно-социологического толка вредное представление о безоговорочном господстве декадентских течений во французской литературе рубежа XIX – XX веков.

В книге, как и в предыдущем томе рассматриваемого издания, особенно радуют разделы, посвященные революционным традициям французской литературы.

Прежде всего следует приветствовать включение в академический курс литературного наследия Парижской коммуны (Ю. Данилин, В. Гальперин). Труды Ю. Данилина в области поэзии Парижской коммуны давно получили признание в советской и передовой зарубежной науке. Глава, написанная им для третьего тома «Истории французской литературы», может служить образцом и в смысле уменья передать результаты большого исследования широкой читательской аудитории: Громадный фактический материал, которым располагает Ю. Данилин, тщательно организован и обобщен. Интересен конкретный анализ особенностей реализма крупнейшего поэта Парижской коммуны Эжена Потье как предтечи французского социалистического реализма (стр. 74 – 76).

Четко и обстоятельно, хотя и в несколько суховатой, «учебной» манере, написана глава о прозе Парижской коммуны.

Интересны обогатившая том новыми фактами из истории демократической прозы 80 – 90-х годов вторая глава В. Гальперина – «Социальный роман конца XIX в.», а также глава М. Яхонтовой о Ренаре и Филиппе как писателях, творивших под влиянием социалистических идей.

Помимо поисков и отбора материалов, перед коллективом авторов стояла сложнейшая задача их классификации. Своеобразие переломного исторического этапа 1871 – 1917 годов способствовало небывалому обострению конфликтов в сфере художественного слова, породило множество разнородных школ, школок и группировок. Помочь разобраться в этом лабиринте эстетических контрастов и взаимосвязей могло только верное понимание художественной сущности и социальной ориентации основных литературных течений тех лет. Нельзя не признать, что в томе многое сделано в данном отношении.

В первую очередь обращает на себя внимание специальный раздел введения, посвященный характеристике новых особенностей французского реализма конца XIX – начала XX века. Явления реализма рассмотрены здесь многогранно – по линии тематики, жанра, образов, отдельных поэтических средств – и вместе с тем – динамически – в борьбе против натуралистической и декадентской эстетики, в сопоставлении с традицией классического реализма времен Бальзака. «Выводы А. Иващенко и других авторов тома о характере реализма второй половины прошлого века позволяют покончить, наконец, с пресловутой теорией вырождения критического реализма в западноевропейских литературах после 1848 года, Эта теория, ошибочно переносившая бесспорный тезис об упадке искусства буржуазии на явления прогрессивного искусства, внесла немало путаницы в работы наших литературоведов, затрудняя понимание творчества Флобера, Мопассана, А. Франса и др.

Удачна в целом также характеристика натурализма – одного из наиболее влиятельных и противоречивых явлений французской литературы последней трети прошлого века. Уже во введении находим продуманную оценку натуралистической школы, не имеющую ничего общего с социологическим упростительством, бытовавшим до недавнего времени в суждениях некоторых наших критиков о натурализме вообще и о Золя в частности. Рассматривая широкое натуралистическое течение как результат идейно-художественного кризиса, пережитого французской литературой после революции 1848 – 1849 годов, А. Иващенка вместе с тем показывает расслоение в рядах «натуралистов», обусловленное различием их взглядов на современную общественную борьбу и на задачи искусства. «Точные факты», «человеческие документы» и даже биосоциологические параллели могли быть и были по-разному использованы в творчестве Гонкуров, меданской группы, с одной стороны, и Золя – с другой.

Внутри тома проблемы натурализма развиваются в связи с анализом творчества различных писателей, в первую очередь – Золя (А. Пузиков), братьев Гонкуров, Сеара, Алексиса, Энника, Гюисманса (З. Потапова).

Из двух глав З. Потаповой особенный интерес представляет первая. Наряду с конкретным анализом своеобразия натуралистической поэтики Эдмона и Жюля Гонкуров здесь даны также интересные обобщения, касающиеся эволюции натуралистического течения в условиях империализма.

А. Пузиков обстоятельно характеризует литературную деятельность Эмиля Золя. Вскрывая философские заблуждения Золя – теоретика натурализма, А. Пузиков вместе с тем показывает значимость Золя – создателя социальной эпопеи «Ругон-Маккары», писателя-демократа, борца против буржуазной реакции в политике и декадентства в искусстве.

Хочется особо отметить достоинства раздела о символизме, написанного Н. Балашовым. Помимо методологически четкой суммарной оценки символизма как явления раннего этапа декадентской литературы, мы находим здесь оригинальный анализ творчества крупнейших поэтов-символистов. Особенно привлекает глубокий, эстетически чуткий разбор стихов Рембо и Верлена, позволяющий ощутить и громадный талант, и творческую трагедию обоих. И. Балашов рассматривает наследие Малларме, Верлена и Рембо в тесной связи с насущными проблемами французской поэзии XX века.

В качестве примера работы, являющейся плодом серьезного научного исследования, можно назвать также главу об А. Додэ, написанную Ф. Наркирьером.

Понятие «литературной борьбы», которое у нас еще нередко сводят к упрощенной социологической схеме, в большинстве глав книги раскрыто в его живом объективном значении. Этому помогает характерное для тома внимание к эстетическим взглядам отдельных писателей и школ, а также привлечение в ряде случаев ранее неизвестных материалов демократической прессы и критики 1870- 1910 годов. В результате становятся очевидными не только явные воинствующие конфликты между художественной политикой Коммуны и Версаля, между литературными агентами империализма и писателями социалистического направления и т. п., но и более сложные процессы скрытой социальной борьбы в искусстве. В этом смысле любопытны, например, наблюдения Н. Балашова над «реалистической» и «антибуржуазной» мимикрией таких упадочных писателей, как Анри де Ренье или Пьер Луис, стремившихся этим путем противостоять растущему влиянию А. Франса и обеспечить успех декадентскому роману.

В книге говорится о международном значении французской литературы 1870 – 1910 годов. На всем протяжении тома рассматривается вопрос о взаимодействии французской и русской литератур данного периода. Этот вопрос справедливо связывается с ростом влияния русской прогрессивной мысли и русского освободительного движения на передовых писателей Франции и впервые ставится с такой систематичностью и обилием фактов.

Остановимся на некоторых моментах изложения материала в книге, которые вызывают чувство неудовлетворенности. Многочисленные идейно-художественные параллели направлены здесь преимущественно к сравнению литературных фактов 1870- 1910 годов с классическими традициями прошлого и лишь в редких случаях обращены к будущему. Естественно предположить, что вопрос о значении художественного наследия Парижской коммуны и плеяды талантливых писателей-демократов конца XIX – начала XX века для развития новейшей французской литературы и метода социалистического реализма во Франции так или иначе будет поставлен в следующем томе настоящего издания. Но этот вопрос представляет не меньший интерес и для читателей третьего тома.

Признавая правильность общего решения в томе проблемы натурализма, трудно все же согласиться с некоторыми деталями ее истолкования. Прежде всего о самом термине «натурализм». Авторы книги вкладывают в него исключительно отрицательное содержание, что, безусловно, верно по отношению к писателям-меданцам и потоку эпигонов натуралистической литературы 80-х годов. Но как быть с высоким пониманием натурализма у Эмиля Золя, который горячо защищал его и в 90-е годы, видя в нем путь к дальнейшей демократизации искусства? На этот вопрос пытался ответить А. Пузиков. Указывая на громадную дистанцию, отделявшую творца «Ругон-Маккаров», «великого гражданина Франции» от его неудачных подражателей из лагеря буржуазной литературы, А. Пузиков приходит к выводу, что «для самого Золя «натурализм» и «реализм» – понятия совпадающие» (стр. 159).

Золя, бесспорно, связан с лучшими традициями критического реализма. Он, конечно, ближе к Бальзаку, чем к Гюисмансу. Но можем ли мы лишать великого французского писателя права называться «натуралистом», которым он так гордился и которое признавалось его современниками? Верно ли считать, что все хорошее у Золя – «реализм», а все плохое – «натурализм»? Нет ли в подобном подходе к оценке художественного метода Золя отзвука того упрощенного деления всех методов мирового искусства на «реалистические» и «антиреалистические», которое было опровергнуто в ходе недавних дискуссий?

Общеизвестны позитивистские заблуждения автора «Экспериментального романа» и «Земли», утопический характер некоторых его социальных идей, ограниченность его художественного видения мира идей. Но известно также, что именно «отец «Жерминаля» оказывает особенно большое влияние на многих передовых писателей Франции наших дней (об этом почему-то не упоминает А. Пузиков), которые видят в его литературной деятельности прежде всего пример писателя-борца и революционера в искусстве.

Речь идет не о том, конечно, чтобы реабилитировать в целом течение натурализма, во многом несостоятельное уже во времена Золя. Но не следовало все же подменять натурализм реализмом, говоря о Золя. Вместо этого нужно было более отчетливо показать двойственность понятия «натурализм» в сложных условиях литературной жизни Франции второй половины прошлого века.

Единство теоретической концепции в понимании путей развития французской литературы 1870- 1910 годов составляет одно из главных достоинств настоящего тома. Однако в поисках контакта с этой концепцией авторы отдельных глав излишне перегрузили свои характеристики педантически-рецептурными выкладками, понятными специалисту, но способными запутать менее осведомленного читателя. Так, на стр. 329 можно, например, прочесть следующее: «Варбе д’Оревилли и Внлье де Лиль-Адан не принимали реалистической эстетики. Они выступали против позитивизма и натурализма, но… враждебно относились к салонно-мещанским романистам, против которых боролись основоположники натурализма». На стр. 347 говорится: «…творчество Бурже – одно аз свидетельств реакции против реализма, проходившей под флагом борьбы с натурализмом» и т, д.

В формулировках ряда авторов встречаются явления схематизма, упрощения. Это имеет место главным образом в разделах об упадочной литературе, наиболее сжатых по размеру и трудно поддающихся интерпретации в книге, обращенной к широкому читателю. Множеством социологических и словесных штампов, не свойственных этому исследователю в других главах, грешит, например, раздел о творчестве Ренье, Луиса и Швоба, принадлежащий Н. Балашову.

Более верный тон для характеристики декадентской литературы нашел Й. Голенищев-Кутузов, который, ничего не упрощая, дает читателю ясное, всестороннее представление о сложном, подчас крайне противоречивом материале своих глав.

Наиболее серьезные возражения с точки зрения подачи материала вызывает глава об Анатоле Франсе, написанная С. Лиходзневским. Эта глава, вообще самая слабая в томе, поражает прежде всего крайней примитивностью и неряшливостью стиля. Речь идет не только о надоевших стилистических трафаретах, которыми эта работа переполнена донельзя, но и о лексической бедности, о фразеологических неправильностях, о дурном языковом вкусе автора. Вот рядовые примеры «научного» стиля С. Ляходзневского.

Стр. 500: «Пострижение Таис в монахини, а затем ее тихая, умиротворенная смерть ведут к решительному разрыву Пафнутия с христианской моралью в финале романа, когда аскет провозглашает…»; стр. 524: «В глазах ангелов… всемогущее и всеведущее божество – Иагве библии – выступает как невежественный и жестокий тиран Иалдаваоф, с которым они по ходу действия романа и призваны бороться»; стр. 520: «…своеобразие франсовского стиля со всей определенностью сказывается и в языке героев»; стр. 517: «…контраст богатства и нищеты представлен со всей беспощадностью и правдивостью» и т. д.

Уже говорилось выше, что в рецензируемом труде значительное внимание, уделено анализу эстетических взглядов и художественной практики писателей. Но эта общая, весьма ценная ориентация тома осуществлена его авторами в далеко не равной мере. Если вопрос о творческом методе, о своеобразии художественного мышления и поэтики Потье, Валлеса, Золя, Мопассана, Додэ, Рембо, Вердена, Роллана и некоторых других крупных писателей поставлен с достаточной углубленностью, то в ряде случаев он рассмотрен примитивно иди ограниченно. Мы не имеем в виду, конечно, тех обзорных глав, где речь идет о множестве писателей, причем индивидуализированная характеристика каждого из них оказывается попросту невозможной. Но возьмем, к примеру, большую работу С. Лиходзиевского о Франсе. Один из наиболее сильных и оригинальных художников мировой литературы, писатель глубоко национальный, наделенный остро новаторским поэтическим видением, охарактеризован здесь с помощью набора стандартных рассуждений, которые часто с тем же успехом могли бы быть отнесены к Рабле, Свифту, Гейне или Генриху Манну.

Пример с А. Франсом – отрицательная крайность. Но и в других главах книги наиболее уязвимым местом (несмотря на то, что в этом отношении многое сделано) нередко остается анализ художественной ткани произведений. Речь идет не об отдельных дефектах или недоделках в этом анализе, а о его часто чрезмерно «рационалистическом» характере. Так, из обстоятельной главы о Золя можно узнать все необходимое относительно общественно-эстетической программы создателя «Ругон-Маккаров», крупного мастера социального романа. Однако поэтические секреты Золя-повествователя, придающие его суровой «документальной» прозе своеобразную неистребимую временем увлекательность, и в данном исследовании остаются неразгаданными.

Думается, что при дальнейшем изучении этого периода истории французской литературы, столь богатого талантами мирового значения, следует еще и еще дальше углубляться в анализ процесса работы художественной мысли и рождения новой формы у передовых писателей прошлого. Именно тогда в нашем представлении возникнет не только социальный или тематический, но и творческий мост между лучшими художниками слова кануна Великой Октябрьской социалистической революции и литературой наших дней.

Пожелания технического порядка относятся к вопросу о библиографии. До сих пор в академических историко-литературных изданиях она сводилась к подстрочным ссылкам. Но для труда по истории зарубежных литератур, имеющего большую читательскую, в том числе вузовскую, аудиторию, полезнее было бы избрать другой путь. А именно: в конце глав помещать развернутый список использованных материалов (важнейшие оригинальные и переводные издания текстов, лучшие критические работы – отечественные и зарубежные).

В целом можно утверждать, что авторскому коллективу третьего тома удалось довольно успешно разрешить сложнейшую задачу воссоздания французского литературного процесса 1871 – 1917 годов. В книге на основе громадного, порой впервые привлекаемого материала выразительно показана борьба различных общественных и эстетический идей в области литературы, эволюция главнейших художественных течений. Наследие классиков французской литературы рассмотрено в связи с творчеством множества других писателей, составлявших живую литературную среду эпохи.

Следует упомянуть также удачное оформление книги. Помещенные в ней иллюстрации, прекрасно подобранные, разнообразные по жанру (портрет, карикатура, рисунок к тексту и др.) и технике (гравюра, офорт, фотография и др.), обогащают наше представление об эпохе, писателе, произведении.

Хотелось бы пожелать, чтобы темпы издания трудов по истории зарубежных литератур, подготавливаемых в Академии наук СССР, в дальнейшем были значительно ускорены.

г. Киев

  1. «Les Lettres francaises», 1959, N 769;[]

Цитировать

Якимович, Т. История французской литературы 1871–1917 годов / Т. Якимович // Вопросы литературы. - 1961 - №2. - C. 234-239
Копировать