Испытание временем

…И путь легок и заманчив… Жертв не требуется, лишений не спрашивается… Исторический путь – не тротуар Невского проспекта… Н. Г. Чернышевский

15 декабря 1862 года узник Алексеевского равелина Петропавловской крепости известил следственную комиссию о перерыве разрешенных ему переводческих занятий и намерении писать в связи с этим «беллетристический рассказ»: содержание его, «конечно, совершенно невинно, – оно взято из семейной жизни и не имеет никакого отношения ни к каким политическим вопросам… Н. Чернышевский» ¹.

Охранительные инстанции дозволили содержащемуся под арестом литератору заняться беллетристикой, порядок следования его сочинений в печать был на всякий случай уточнен. Управляющий III отделением собственной Е. И. В. канцелярии А. Потапов направлял препровождаемые ему комендантом крепости главы «Что делать?» в следственную комиссию. Там их рассматривали члены комиссии А. Каменский, иногда П. Слепцов на предмет установления чего-либо «подозрительного». За ненахождением такового их передавали «для напечатания, с соблюдением установленных законом правил для цензуры». Получив рукопись, прошедшую «фильтру III отделения», цензоры В. Бекетов и Ф. Рахманинов просмотрели «ее поверхность и слепо подписали, не исключив ни слова» ². Цензор О. Пржецлавский, наблюдавший за направлением «Современника», не нашел ничего «предосудительного» в напечатанной здесь первой части романа и забил тревогу по поводу второй: «сочинение… в высшей степени вредно и опасно»! Но этот отзыв не помешал появлению в журнале третьей, заключительной части.

Впоследствии те же охранительные инстанции Российской империи будут десятилетиями исправлять свою «оплошность»; они попытаются изъять роман из рук читающей публики, будут стараться запрещать публикацию одобрительных статей о нем, с полной ясностью осознают они и смысл того «направления», которое пропагандировал роман: «Главными чертами этого направления были: отрицание семейного союза, требование коренного преобразования экономических условий нашего общества, прославление деятельности людей, обрекающих себя на самоотверженное служение народу и предводительство массами в их попытках изменить гнетущий порядок общественного устройства» ³. Но все это будет потом, а главное – не предупредит «пагубных» последствий выигранного писателем-революционером единоборства с его тюремщиками и цензорами.

С марта – мая 1863 года, года публикации «Что делать?» в «Современнике», началась собственная жизнь подцензурной революционной книга, ставшая новой героической борьбой…

«ИДИЛЛИЧЕСКАЯ КАРТИНА»

Враждебная «направлению»»Что делать?» критика издавна замалчивала его революционную направленность. От Рахметова охранители отделывались бранью, либералы и почвенники – иронией недоуменных фраз. Охранители особо негодовали по поводу нравственного «безобразия» сочинения, видя в нем один «цинизм» и «разврат». Либералы и почвенники основной изъян сочинения усматривали в его «идилличности», «розовой окраске» – она-де и создала «Что делать?» успех в «несерьезных кругах» публики. Доказывая, как «легка» в романе «погоня за счастьем», критики отмечали явную упрощенность его сюжетных линий. Они подчеркивали, что автор наделил «новых» и «особенных» людей способностью «неслыханно быстрого разумения всего сущего», сделал их обладателями и разносчиками не выстраданной, а готовой «мудрости». Они утверждали, что эти люди не знают ни борьбы с самими собою, ни конфликтов между собой, что для них «невозможны ни ошибки, ни колебания, ни разочарования». В романе, по их мнению, вообще не полагалось «несчастий и неудач», на его страницах царило сплошное «веселье».

И особенно часто цитировался критиками романа завлекательный призыв автора: «Поднимайтесь из вашей трущобы, друзья мои, поднимайтесь, это не так трудно, выходите на вольный белый свет, славно жить на нем, и путь легок и заманчив, попробуйте: развитие, развитие. Наблюдайте, думайте, читайте тех, которые говорят вам о чистом наслаждении жизнью, о том, что человеку можно быть добрым и счастливым. Читайте их – их книги радуют сердце, наблюдайте жизнь – наблюдать ее интересно, думайте – думать завлекательно. Только и всего. Жертв не требуется, лишений не спрашивается – их не нужно. Желаете быть счастливыми – только, только это желание нужно… Попробуйте: – хорошо!»

«Но ведь это ужасно, читатель, – сокрушался Н. Страхов в статье «Счастливые люди». – Я думаю, что тонкий холод ужаса должен прохватить каждого живого человека, когда он прочтет это приглашение к счастью… Что это такое, утешение или насмешка?.. Нет, это не насмешка и не утешение. Это простое, холодное, почти нечеловеческое отрицание страданий» ⁴.

Немалую дань традиционной трактовке «идиллического» романа отдала демократическая критика, принимая эту трактовку иногда вполне сочувственно, иногда – с долей разочарования. В предисловии к первому зарубежному изданию «Что делать?» (к нему были причастны М. Элпидин, Н. Николадзе, А. Серно-Соловьевич) сообщалось: «Страдая несравненно меньше прежних героев, наслаждаясь в тысячу раз больше, «новые люди» добиваются своей цели… И средство у них весьма простое: развитие» ⁵. «…Осуществление счастья на земле легко достижимо», – передавал суть «Что делать?» Н. Бродский накануне Октября. Правота в понимании хода жизни была, по его мнению, на стороне не Чернышевского, а его критиков, вроде Страхова⁶.

«ДЕЛО КОНЧИТСЯ ВЕСЕЛО, С БОКАЛАМИ, С ПЕСНЬЮ»

Оценки «Что делать?» начали меняться после Октября. Освободительные идеалы писателя, его «гимн труду», критика им «обветшалых традиций» встретили полное сочувствие исследователей. Роман был открыто назван социалистическим. Но и в работах А. Скафтымова, А. Мартынова по-прежнему подчеркивалась облегченность, мечтательность представлений Чернышевского о будущем, опровергнутая теперь уже самой жизнью: «современное сознание далеко ушло от его упрощенных формул»; мы «видим на практике, как труден этот славный путь, как велика уплачиваемая нами цена победы, в то время, как героиня романа Чернышевского, Вера Павловна, еще только видела в безмятежном сне, как строится социалистическое общество, и это строительство ей представлялось идиллическим, окутанным розовой дымкой» ⁷.

А. Мартынов увидел, правда, «прозрачный намек» на предстоящую революцию в последней главке романа. Лет через десять – пятнадцать литературоведы специально занялись фигурой «особенного человека», сценой «зимнего пикника» с его скачками «буйных» и «небуйных саней», «дамой в трауре», а также заключительной главкой «Перемена декораций», начинающей почему-то описывать события… 1865 года. Уже В. Кирпотин сделал более определенный вывод: «Роман и заканчивается картиной победившей революции, что не всегда улавливается читателем» ⁸. Но и в 30-е годы, и в более поздние времена концовка эта обычно представлялась все в том же идиллически-розовом свете – как «картина революционного праздника». Ноткам трагизма в книге значения не придавали. Итоговый вывод гласил: «…Коллизии борьбы за социалистическое переустройство общества, сложности этого процесса не делаются предметом изображения и анализа в романе. Соответственно своей утопической природе роман заканчивается, как автор и обещал читателю, – «весело, с бокалами, с песнью», – победой революции в 1865 г.» ⁹.

Итак, «Что делать?» превратилось в революционный и социалистический роман, но осталось романом по-прежнему идиллическим.

В начале 70-х годов Н. Пруцковым была предпринята попытка как-то размежевать старую и новую версии. С одной стороны, он утверждал, что роман не является праздничной идиллией. Но, с другой стороны, сам развивал именно концепцию «идиллического» романа. Тирадам дореволюционных критиков, видевших у автора «Что делать?»»бесцеремонную легкость в решении трудных задач», твердивших: «Герои Чернышевского перескакивают через нравственное противоречие и общественные несообразности, как наездники в цирке через барьер», автор забыл о «тех жертвах, которые выпадают на долю пионеров», и т. п. ¹⁰, – была противопоставлена развернутая аргументация. Но суть ее свелась к замене отрицательных знаков на обратные. «…Величайший представитель утопического социализма» Чернышевский, затем Горький «убедительно показали, что счастье на земле возможно и без искупительной жертвы, без страданий, без жестокости. Человек родится для счастья, а не для искупления страданием своей извечной греховности и не для того, чтобы послужить лишь «навозом» для счастья будущих поколений… Не все поняли глубочайший, далеко идущий смысл романа «Что делать?», заключенной в нем «теории наслаждения»… Критики-противники Чернышевского издевались, иронизировали над его концепцией счастливой жизни, а в сущности они трепетали перед возможностью действительного счастья на земле без бога и страданий» ¹¹.

Не будем углубляться в достаточно сложный вопрос о превосходстве эвдемонизма над христианской этикой. Просто представим себе: начало 1863 года… Санкт-Петербург… В застенках Петропавловской крепости создается «теория наслаждения»… Писатель-утопист торопится передать на волю последний завет… Впереди веселье, «революционный праздник»… Счастье обретается «без искупительной жертвы, без страданий без жестокости» – одним словом, легко…

Насколько вообще достоверна вся эта история? Может быть, на путях иных постигался «глубочайший смысл» знаменитого революционного романа?

«МРАЧНОЕ ЧУДОВИЩЕ»

Еще в 1865 году Писарев, приступив к пропаганде социалистической и революционной концепции «Что делать?», подчеркнул длительность, сложность, мучительность путей революции: «Эти минуты редки, потому что массы вообще понимают туго и даже самыми ясными идеями проникаются чрезвычайно медленно; эти минуты коротки, потому что энтузиазм вообще испаряется скоро… только в эти минуты массы способны сделать что-нибудь умное и хорошее; поэтому такими минутами надо пользоваться… Если бы в эти минуты могли выступить из толпы десятки новых Рахметовых, то все они нашли бы себе работу по силам; но их вообще мало, и, по недостатку в таких людях, все великие минуты в истории человечества до сих пор обманывали общие ожидания, приводили за собой горькое разочарование и сменялись вековою апатиею» ¹². Но свои суровые суждения Писарев не подкреплял текстами романа.

В конце XIX – начале XX века демократическая критика сделала интересные наблюдения. В 1905 году Волжский (А. С. Глинка), расписывая по-прежнему «полнейшую бестрагичность»»Что делать?» Чернышевского, подметил, что она «своеобразным способом сочетается с его собственной трагической судьбой… Удивительно интересна эта психологическая амальгама, и чем дальше, тем больше будет привлекать она любовное внимание потомства» ¹³. Впрочем, версия о «бестрагичности» романа была поколеблена в те же годы.

У В. Агафонова, цитировавшего облегченно-идиллический призыв: «Поднимайтесь из вашей трущобы, друзья мои…», – промелькнула мысль о воплощенном в «Что делать?» замысле постепенного, поэтапного приобщения рядового читателя к «делу»: «Слишком ужасны были 50-е годы, слишком долго сидело тогдашнее общество в смрадном болоте, чтобы сразу по освобождении (крестьян. – Е. П.) – в начале 60-х годов его можно было бы вызвать только на общественную борьбу. Каждому нужно было пообчиститься от тины и своим близким помочь то же сделать» ¹⁴. Догадка подтверждается текстом «Что делать?». Призыв предваряет рассуждение автора о том, что «жалкие друзья» его могли встать вровень (если бы захотели поработать «над своим развитием») с обыкновенными «новыми людьми», но что им «не угнаться» за «высшими натурами» вроде Рахметова.

Диссонансы в романе почувствовал Л. Клейнборт, писавший о «новых людях»: «Они живут «ладно и счастливо»… Это не самодовольство маленьких кропотливых людей, забившихся в свою норку, нет, они счастливы ровным греющим счастьем и того же желают всем. Поднимайтесь, говорят они, из вашей трущобы… это «не так трудно»… «жертв не требуется»… Ведь мы не Рахметовы» ¹⁵.

Специально противопоставляет обыкновенных «новых людей» и «особенного человека» Андреевич (Е. А. Соловьев). В литературе 60-х годов он чувствовал «в высокой степени жизнерадостное и боевое настроение». «Закрывая, напр., «Что делать?» – читатель не ощущает не только грусти, но и мечтательной задумчивости». «Но уже у Чернышевского было предчувствие, что борьба потребует напряжения всех сил, потребует самопожертвования и жертв, жертв без конца. Он создал фигуру своего Рахметова». «Рахметову почти нет дела до окружающей его жизни. Если он вмешивается в нее, то разве как большой и взрослый в детскую игру, и ласково, слегка насмешливо смотрит на все эти перипетии влюбленности, жизни сердца, маленьких просветительных предприятий… Ему ясно, что быстро спадет волна приподнятого общественного настроения, что замолкнет веселый и бодрый смех людей, радующихся тому, что они «эмансипировались», что страдания и нищета массы призовут к себе на Голгофу» ¹⁶.

В ряде советских работ при характеристике Рахметова также подчеркивалось: «путь революционной борьбы – это путь лишений, страданий, грозных опасностей» (Г. Тамарченко). Видя в образе «особенного человека» перспективу дальнейшего развития «обыкновенных новых людей», Г. Тамарченко, как до него Андреевич, отмечал, что эта перспектива связана и с отрицанием их прежней «счастливой» жизни¹⁷. И все же один важный момент, затронутый Андреевичем, был утерян. «Не надо обманывать себя», – писал он о торжествующе-радостных произведениях Чернышевского, – их «внешностью» ¹⁸.

Аналогичные выводы рождались, впрочем, не только из анализа «рахметовской» линии в романе…

«ВЕСЕЛО, НО НЕ ВПОЛНЕ»

В романе «Что делать?» автор словно нехотя – «и, сказать ли?» – бросил предсказание о грядущей судьбе своих героев. Недавняя жизнь нового типа «обречена быть и недолгою жизнью… Через несколько лет, очень немного лет, к ним будут взывать: «спасите нас!», и что будут они говорить будет исполняться всеми; еще немного лет, быть может, и не лет, а месяцев, и станут их проклинать, и они будут согнаны со сцены, ошиканные, страмимые… И не останется их на сцене? – Нет… И пройдут года, и скажут люди: «после них стало лучше; но все-таки осталось плохо». И когда скажут это, значит, пришло время возродиться этому типу, и он возродится в более многочисленных людях, в лучших формах… И опять та же история в новом виде. И так пойдет до тех пор, пока люди скажут: «ну, теперь нам хорошо», тогда уж не будет этого отдельного типа, потому что все люди будут этого типа, и с трудом будут понимать, как же это было время, когда он считался особенным типом, а не общею натурою всех людей?»

Разбирая «Что делать?», это место привел Ю. Стеклов в 1909 году – без всяких пояснений. Появятся они двадцать лет спустя: «Таким образом Чернышевский предвидел, что революция в России пройдет несколько фаз прилива и отлива, победы и поражения, пока не восторжествует окончательно». Вывод затерялся в одном из примечаний громадного двухтомного труда¹⁹.

В 1950 году в примечаниях к «Что делать?» Г. Фридлендер заметит: «Размышляя о судьбе «новых людей», Чернышевский считает несомненной победу демократической революции. Однако он не считает, что победа эта будет легкой. Он опасается, что торжество «новых людей» сменит период реакции и гонений, который в свою очередь будет сметен уже окончательной победой «новых людей» – социалистическим переустройством общества» ²⁰.

В 1960 – 1970 годах важные выводы появились в специальных исследованиях. «Эти слова, которыми автор «Что делать?» перекликается с далеким будущим, – утверждал А. Лаврецкий, – дают нам ключ к пониманию его романа как художественного произведения». «…В романе есть страницы, внезапно потрясающие драматизмом исторического провидения автора», – отмечал А. Лебедев. «Тут Чернышевский, можно сказать, уже просто прикасается к истине, оставляя утопию своим единоверцам-современникам» ²¹.

В этих трактовках далеко не все было ясно. Как пользоваться найденным «ключом»? Что значит мысль А. Лебедева: Чернышевский оставляет утопию «единоверцам-современникам», ведь он сам же по-прежнему писал: «Социальная мечта Чернышевского была утопией»? Как мог Чернышевский, знавший, что его героев вскоре «сгонят со сцены», заставлять читателя верить в «скорое» и радостное «торжество справедливости»?

Выявлялась явная несовместимость прежней концепции «идиллического» романа с новыми наблюдениями. Но просто отбросить либо ту, либо другие нельзя – все они подкреплены текстами. Решение противоречия сводится вкратце к следующему.

Анализируя роман, мало отмечать нараставший в нем «мажорный тон», венчать анализ пересказом заключительной главки. «Картина революционного праздника» не совсем получаете». Вера Павловна, очевидно, не зря предупреждала участников «зимнего пикника»: «в конце моей истории есть секреты». Кульминация романа оказывается мнимой кульминацией. Терминология («буква») в подцензурном «Что делать?» выдержана строго и по букве ее названиям «Перемена декораций» – заключительная главка точно соотносится с предсказанием автора о том, что герои, после того как их воля будет исполняться всеми (то есть после победы), тем не менее «будут согнаны со сцены». Точно соотносится «Перемена декораций» и с любопытным обобщением из письма Бьюмонта (Лопухова) к Вере Павловне: «всякая важная перемена соединена с некоторою скорбью».

Выясняется еще одно обстоятельство. То, что казалось Андреевичу простым предчувствием, а А. Лебедеву – внезапным озарением, было результатом знания, результатом осмысления писателем закона, движения буржуазных революций. Ломая феодальные порядки, сметая абсолютизм, решая аграрный вопрос, они не создавали строя, отвечающего народным интересам. Периоды их взлета, восхождения неумолимо сменялись периодами отката, движения назад, если и не на исходные, то на некоторые «промежуточные» рубежи. И в 1640 – 1649, и в 1789 – 1794, и в 1848 годы дело кончилось торжеством буржуазных отношений в экономике, господством кромвелей и бонапартов в политике.

О главном из этих событий новой истории Чернышевский в деталях рассказал русскому читателю, переведя и издав в рамках «Исторической библиотеки», открытой при «Современнике» в 1858 – 1860 годах, «Историю восемнадцатого столетия…» Ф. Шлоссера²². Пятый том сочинения, этот своеобразный «учебник революции», рисовал картину Франции 1789 – 1794 годов, шестой – восьмой тома – картину Европы в годы бонапартистской реакции.

В обзорах «Политика», в комментариях к Миллю Чернышевский дал и глубокую общую разработку «характера исторического прогресса». Он сделал вывод о громадной результативности и вместе с тем кратковременности революций – «периодов усиленной работы», цикличности, спиралевидной форме их движения. Каждая из них, двигая общество вперед, еще не давала искомого революционерами результата, сменялась – в силу отхода от них масс, раздоров в их собственном стане – движением назад, долгим застоем, реакцией. Реакция в свою очередь готовила приход нового тура революции и так далее – вплоть до утверждения парламентских форм, дающих хотя бы относительную возможность более гармонического движения, вплоть до утверждения – в еще более Отдаленном будущем – форм социалистических (VI, 12 – 14; IX, 252 – 254, 832 – 833).

. Чернышевский мучительно размышлял над сложной в ту пору в России исторической ситуацией. Хотя исход «великой реформы» 1861 года порождал надежды на близость крестьянской революции, крестьянство оставалось слепой силой, возглавить его борьбу революционерам не удалось. Почти сразу же после обнародования реформы началась реакция. Поднявшиеся было крестьянские волнения были подавлены. Недолгой оказалась и пора «прокламационных» увлечений; единого «плана» действий у революционеров не оказалось. После майских пожаров 1862 года в Петербурге, совпавших с появлением устрашающей прокламации Заичневского «Молодая Россия», резко поправело «образованное общество»; усилились аресты и преследования; оказалась на грани распада подпольная «Земля и воля».

Правда, надежда на то, что крестьяне вновь поднимутся за «другой, настоящей волей», оставалась у Чернышевского и в 1862 и в 1863 годах. Но как раз незадолго до ареста исход «ожидаемой развязки», попытки народа «самому взяться за ведение своих дел» представлялся им В беспощадно трагическом свете: народ «нас (то есть, революционеров. – Е. П.)… не знает даже и по имени». «Он не делает никакой разницы между людьми, носящими немецкое платье; с ними со всеми он стал бы поступать одинаково. Он не пощадит и нашей науки, нашей поэзии, наших искусств; он станет уничтожать всю нашу цивилизацию» («Письма без адреса», X, 90 – 92, 100). Попав в крепость, Чернышевский изображает исход «дела» куда более «веселый»: радостная «перемена декораций» совсем близка. Но даже в таком варианте – практически почти немыслимом – единение вождей и масс оказывалось кратким моментом. Опыт передовых стран подсказывал: грядущая революция не сможет сразу, с одного тура, привести к окончательной победе. В непосредственной близости писатель сулил революционерам не близкую победу, не жизнь в «хрустальных дворцах». Пока что он сулил им участь Робеспьера и Сен-Жюста.

И хотя следовавшие за Рахметовым «благородные люди» не верили предостережениям автора, полагали, что у них достанет силы «выйти на богатые радостью, бесконечные места», самих «особенных людей» он наделил знанием трагедии будущего. В разговоре с Верочкой Рахметов комментирует записку Лопухова, сообщавшего «Я схожу со сцены»: «Вникните в это выражение: «сойти со сцены»… И мы будем употреблять именно его, потому что оно очень верно и удачно выбрано».

Намеки рассыпаны на страницах романа без видимой связи, но проводят единую сквозную мысль – о цикличности революций. И данная их трактовка подтверждается мемуарами. «Он отлично понимал силу народной инерции, – свидетельствует Н. Николадзе, – и знал, что победа прогресса придет не сразу, что будет несколько – и довольно много – волн прилива и отлива… Не одно поколение – этого он не скрывал от нас, молодежи, – положит свои кости в борьбе за воцарение добра». «Торжество» революции неизбежно, но «будет непродолжительно и сменится жестокою расправой реакций с передовыми элементами» ²³.

Кстати, не эти ли беседы с шестидесятниками, которым, как вспоминает Н. Николадзе, Чернышевский придавал большей частью характер «иронический», он и воспроизведет впоследствии в романе:

1. Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч. в 15-ти томах, т. XVI (дополнительный), Гослитиздат, М. 1953, стр. 364. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.[↩]
2. Мемуарные данные о том, что Ф. Рахманинов был цензором «Что делать?», не подтвердились позднейшими исследованиями.[↩]
3. Из журнала заседания Совета Главного управления по делам печати, 5 сентября 1872 года – сб. «Шестидесятые годы», Изд. АН СССР, М. – Л. 1940, стр. 404.[↩]
4. Н. Страхов, Из истории литературного нигилизма 1861 – 1865, СПб. 1890, стр. 337 – 338.[↩]
5. Н. Г. Чернышевский, Что делать?, Vevey, 1867, стр. III.[↩]
6. «Вестник воспитания», 1914, N 9, стр. 161, 170.[↩]
7. А. Скафтымов, Роман «Что делать?» (Его идеологический состав и общественное воздействие), в сб. «Н. Г. Чернышевский. Неизданные тексты, статьи, материалы, воспоминания», Саратов, 1926, стр. 140; Н. Г. Чернышевский, Что делать?, ГИЗ, М. – Пг. 1923, стр. V.[↩]
8. Н. Г. Чернышевский, Что делать?, ГИХЛ, М. – Л. 1933, стр. 15.[↩]
9. М. Т. Пинаев, Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Учпедгиз, М. 1963, стр. 222 – 223; «Идеи социализма в русской классической литературе», «Наука», Л. 1969, стр. 208, 227 – 228, и другие работы.[↩]
10. См. «Отечественные записки», 1863, N 10, «Литературная летопись», стр. 209; К. Головин (Орловский), Русский роман и русское общество, СПб. 1907, стр. 191; С. А. Венгеров, Очерки по истории русской литературы, СПб. 1907, стр. 72 и др.[↩]
11. Н. И. Пруцков, Русская литература XIX века и революционная Россия, «Наука», Л. 1971, стр. 109 – 111.[↩]
12. Д. И. Писарев, Сочинения в 4-х томах, т. 4, Гослитиздат, М. 1956, стр. 46 – 47.[↩]
13. »Вопросы жизни», 1905, N 6, стр. 239. [↩]
14. »Мир божий», 1905, N 10, отд. И, стр. 3. [↩]
15. »Образование», 1905, N 6, отд. II, стр. 40 – 41. [↩]
16. Евг. Соловьев (Андреевич), Очерки из истории русской литературы XIX века, СПб. 1907, стр. 202 – 203; Андреевич, Опыт философии русской литературы, ГИЗ, М. 1922, стр. 246.[↩]
17. Гр. Тамарченко, Романы Н. Г. Чернышевского, Саратовское книжное изд-во, 1954, стр. 52, 106, 116.[↩]
18. Андреевич, Опыт философии русской литературы, стр. 245.[↩]
19. Ю. М. Стеклов, Н. Г. Чернышевский, его жизнь и деятельность (1828 – 1889), СПб. 1909, стр. 361; его же, Н. Г. Чернышевский. Его жизнь и деятельность. 1828 – 1889, т. II, ГИЗ, М. -Л. 1928, стр. 128.[↩]
20. Н. Г. Чернышевский, Избранные сочинения, Гослитиздат, М. -Л. 1950, стр. 800.[↩]
21. »История русской литературы в трех томах», т. III, «Наука», М. 1964, стр. 238; А. Лебедев, Разумные эгоисты Чернышевского, «Детская литература», М. 1973, стр. 126 – 127, и другие работы. [↩]
22. Ф. -К. Шлоссер, История восемнадцатого столетия и девятнадцатого до падения Французской империи с особенно подробным изложением хода литературы, т. 1 – 8, СПб. 1858 – 1860.[↩]
23. «Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников», т. I, Саратовское книжное изд-во, 1958, стр. 398.[↩]