«Исповедь оправданного грешника» Джеймса Хогга. Английский готический роман в контексте идей моральной философии

Роман шотландского поэта и писателя Джеймса Хогга (1770–1835) «Исповедь оправданного грешника» (в дальнейшем – «Исповедь…») вышел в свет в 1824 году, через четыре года после романа Ч. Мэтьюрина «Мельмот скиталец», в котором жанр английского готического романа достиг своего апогея. Роман Мэтьюрина подвел итог первому периоду развития готической прозы, поставив вопрос о том, каким образом дальше продолжит существовать литература ужаса (literature of terror).

Однако еще задолго до «Мельмота» готика, во второй половине XVIII века обеспечившая ужасному жанровую самостоятельность, начинает постепенно переживать период упадка. Присущие ей эстетика возвышенного, образность и художественные приемы репрезентации ужасного исчерпывают себя и на практике оказываются сведены до уровня условного набора клише, постоянно повторяющихся в имитациях романов А. Радклиф и М. Г. Льюиса, наводнявших литературный рынок в период с 1790-е по 1820-е годы. Также в начале XIX века готику из центра литературной моды вытесняют жанры регионального и исторического романов, заимствующие многие элементы готической эстетики.

На стыке этих традиций, ассимилируя готические мотивы в контексте фактов и реалий истории и культуры Шотландии, пишет свой роман Джеймс Хогг. В центре повествования, разворачивающегося в период с 1687 по 1704 год, история молодого шотландского протестанта Роберта Рингима, который в состоянии религиозной одержимости совершает ряд жестоких убийств. Творить жуткие преступления во имя Бога ему помогает зловещий и таинственный двойник – дьявол, неотступно следующий за героем с момента его «конфирмации»¹ и до самой смерти.

Рассматривая роман Хогга в контексте готического романа, критики преимущественно сосредотачивают внимание на внешней стороне вопроса, на формах ужаса (terror), а не на его сущности. В их поле зрения – трансформация образов и мотивов в тексте как предварение будущей традиции страшной прозы, воплощенной в произведениях Э. По, Ш. Ле Фаню, Г. Джеймса и других авторов. Тем самым за границей внимания остается еще одна очень существенная связь романа Хогга с готикой – связь, выраженная в идеях моральной философии и эстетике. Рассмотрению этого вопроса будет посвящена настоящая статья.

Для художественного пространства британского готического романа рубежа XVIII–XIX веков (А. Радклиф, М. Г. Льюис, Ч. Мэтьюрин)² характерны две оппозиции, существующие на этическом и эстетическом уровнях: «естественное и противоестественное», «свобода и несвобода». Первая берет начало в идее беневолизма³, впервые прозвучавшей в трудах кембриджских платоников (Г. Мор, Б. Уичкот, Р. Кедворт и др.), группы философов XVII века, и затем получившей развитие в XVIII веке в рассуждениях о нравственности английских и шотландских моралистов (Э. Эшли-Купер, третий граф Шефтсбери, Ф. Хатчесон, Д. Юм, А. Смит и др.)⁴. В основе беневолизма лежит положение о том, что природа человека, которой его наделил Бог, изначально блага, добродетель есть здоровье и красота души, естественное ее состояние, тогда как грех есть искажение и извращение этой природы, ее болезнь, уродство и состояние, наоборот, противоестественное. Гармоничное существование человека заключается в том, чтобы стараться жить в соответствии с природой, которой его наделил Бог. Зло есть то, что нарушает гармонию Вселенной и человека в частности. Противоестественное, будучи главенствующим объектом внимания авторов готики, предстает на страницах романов как в индивидуальных демонических образах злодеев, чья чрезмерная, больная жажда к обладанию женщиной, богатством или социальным положением приводит их к греху, разного рода преступлениям и в итоге убийствам, так и в изображении социальных институтов, рождающих противоестественные, противные разуму и человеческой природе законы, нормы и предрассудки, критика которых сопровождается монструозными и иррациональными описаниями. Этим силам, стремящимся препятствовать свободному и гармоничному существованию личности, выражению естественных чувств и привязанностей, в силу разных обстоятельств вынуждены противостоять положительные герои.

По ходу сюжета большую часть времени злоключения героев готики происходят в замкнутых пространствах. Здесь рождается оппозиция «свободы и несвободы». Порок в готике обитает в ограниченном пространстве, демонстрируя идею греха не только как искажения, но и как несвободы. Героев заточают против воли в монастырях, держат узниками в тюрьмах; пытаясь бежать, они скитаются в тесных и темных коридорах подземелий. Мрачные замки, тюрьмы инквизиции, монастыри, тесные, темные кельи призваны подчеркнуть ощущение замкнутости, атмосферы давления и стесненности, узких рамок, которые ограничивают живое начало, лишают личность ее свободного существования и в итоге искажают ее изначально благую природу, извращают и уродуют ее чувства и мышление, приводя к греху, превращая обитателей этих пространств в моральных чудовищ.

Что касается оппозиции «естественного и противоестественного» и ее выражения в тексте «Исповеди…», то существенное изменение заключается лишь в иной перспективе восприятия противоестественного. В готике читатель видел внешнюю угрозу глазами положительного героя, объятого ужасом. У Хогга же то, что в готике было во вне, оказывается отправным пунктом повествования. Автор переносит источник ужаса из внешнего мира в сознание героя, позволяя тем самым ощутить, как фанатик, презирающий все человеческое, видит и воспринимает окружающий мир.

Здесь необходимо уточнение. В готическом романе противоестественное, выступающее в роли преследователя и притеснителя, не совсем однородно по своей природе. В «Исповеди…» основное повествование ведется от лица Роберта Рингима, религиозного фанатика и убийцы, однако сколь бы Роберт ни был одержим, он мало похож на классического готического злодея вроде итальянцев Скедони или Монтони у А. Радклиф или монаха Амбросио в романе М. Г. Льюиса. Мораль XVIII века трактовала чувство не только как источник идеи о добродетели, но и как связь человека с миром, его способность сострадать, дружить и любить. Благое чувство, превращенное в разрушительную страсть, затмевающую рассудок, нарушает тем самым связь и с идеей добродетели, и с миром, извращает человеческие отношения и ведет к преступлению. Нарушенная гармония внутри отдельной личности провоцирует нарушение природного порядка и вовне. Пример такой страсти – образ главного злодея в готическом романе.

У Роберта это чувство отсутствует вовсе. В школе он способный ученик в том, что касается схоластических дисциплин, хорошо пишет сочинения по теологическим вопросам, научен рассуждать в рамках определенной системы религиозной мысли, но совсем не умеет чувствовать. Это не было бы столь трагично, если бы его разум не поразила извращенная логика кальвинистской теологии, которая на поверку оказывается сплошь искусной казуистикой. Когда мать, довольная очередным казуистическим рассуждением маленького Роберта, восклицает, что за дивный у нее ребенок, слуга преподобного Рингима справедливо замечает:

1. В кальвинизме (шотландская реформатская церковь) обряд конфирмации как таинства отсутствует. В данном случае для удобства высказывания «конфирмацией» обозначен эпизод, когда опекун и наставник Роберта преподобный Рингим торжественно объявляет о присутствии его имени в Книге Жизни, то есть среди избранных. [↩]
2. В дальнейшем для традиции английского готического романа, предшествующей Хоггу, будет использован термин «готика». [↩]
3. Беневолизм (англ. benevolence) – благожелательность, добросердечие, что, по мнению кембриджских неоплатоников и моралистов XVIII века, есть естественная склонность человека.[↩]
4. Тема присутствия и функции идей моральной философии в «Исповеди», но в ином аспекте, уже затрагивалась в зарубежной критике. Так, известный литературовед Иэн Дункан исследует влияние идей А. Смита, Д. Юма и лорда Кеймса на концепцию дьявола-двойника в романе Хогга [Duncan 2009]. [↩]