«Радуюсь людям и хорошим книгам». Письма Екатерины Лившиц Александру Дейчу и Евгении Дейч-Малкиной. Публикация и примечания П. Нерлера

Всех, кто был знаком с Екатериной Константиновной Лившиц, вдовой Бенедикта Лившица, поражала ее удивительная цельность, открытость и не зависящая от возраста грациозность. Общение с ней было по-особому насыщенным и праздничным, в ее безукоризненной речи, простоте – даже в осанке – дышала сегодня уже совершенно непредставимая эпоха.

…Она родилась 25 сентября 1902 года в материнском поместье Завалье близ Тульчина, что под Винницей, в семье банковского служащего. Ее дед по матери был кадровым офицером, и свою столь неожиданную для нее самой стойкость к бесчисленным жизненным невзгодам и испытаниям она, улыбаясь, не раз объясняла именно «офицерской косточкой».

Со своим будущим мужем Екатерина Константиновна познакомилась зимой 1920 года. Ее подружки – Люба Козинцева, Соня Вишневецкая и Надя Хазина – занимались живописью у Александры Экстер, она же выбрала стезю балерины и записалась в класс Брониславы Нижинской, актрисы Мариинского театра, а затем дягилевской труппы, сестры знаменитого танцовщика. На вечерние репетиции нередко приходили люди искусства, в том числе и Лившиц. Там-то он и увидел Катю Скачкову, которой еще не было и девятнадцати лет…

14 июля 1921 года 35-летний Бенедикт Константинович Лившиц и 19-летняя Екатерина Константиновна Скачкова-Гуриновская повенчались церковным браком, на чем настаивал именно еврей-жених, только что – и с невероятным трудом! – расторгший узы своего гражданского и церковного брака с Верой Александровной Вертер-Жуковой. Лившиц венчался в визитном костюме и чужой сорочке с пластроном, а невесте родители в каждую туфельку – чтобы богато жилось! – зашили по империалу.

В 1922 году – не без помощи Корнея Чуковского – Лившицы переехали в Ленинград, а в 1925-м поселились в Царском Селе, где 25 декабря 1925 года у них родился сын Кирилл, или, как все его называли, Кика (домашние имена самих Б. К. Л. и Е. К. Л. – Бен и Тата). Его крестными отцом и матерью были Михаил Кузмин и Надежда Мандельштам.

В ночь с 25 на 26 октября 1937 года за Бенедиктом Лившицем пришли, громко постучав в двери квартиры № 6 по Баскову переулку, 19/26¹. Его арестовали как участника заговора писателей против Сталина во главе с Н. Тихоновым². Уходя, нквдэшники опечатали кабинет и захватили с собой лившицевский архив – мешками! Приговор – «десять лет без права переписки» – сегодня уже не нуждается в разъяснениях: расстрел.

В официальной справке, выданной в 1953 году, сообщалось о смерти Лившица Бенедикта Константиновича, имевшей место якобы 15 мая 1939 года и якобы «от сердечного приступа». На самом же деле его расстреляли 21 сентября 1938 года – после чего и заявились за имуществом.

Овдовев в 1938 году, в 1939 году Екатерина Константиновна осиротела: 16 февраля в Петергофе умерла ее мать³. А 31 декабря 1940 года арестовали и ее саму.

Между мужниным и собственным арестами Е. К. Л. суждено было пережить и такой сокрушительный удар, как отказ киевских и проскуровских родственников мужа взять к себе зачумленного племянника, – осиротевшего Кирилла приютили и спасли совершенно чужие люди! Поначалу его забрали в детский дом, где он повел себя дерзко, а однажды запустил стулом в воспитательницу, обозвавшую его сыном врага народа. Тогда Алексей Матвеевич Шадрин, давний друг, поэт и переводчик, сам с февраля 1938-го по май 1940-го находившийся под следствием, оказавшись на свободе (даром что инвалидом 2-й группы), взял его под свою опеку. Под его руководством Кика окончил семилетку, после чего без спроса и согласия ушел добровольцем в армию. Его часть сражалась под Ленинградом, уничтожала вражеские ДЗОТы.

Получив легкое ранение, он, как малолетка (1925 года рождения), был демобилизован и вернулся в Ленинград. Был он здоров и силен, но блокада еще сильнее, и в очень тяжелом состоянии (дистрофия 3-й степени) Кику эвакуировали из Ленинграда в Свердловск, где он все лето 1942 года провалялся в госпитале. Обаяв в регистратуре какую-то деваху, он «потерял» свои документы и при возобновлении накинул себе пару годков! После чего снова попал в армию, а точнее, во флот – и на фронт. 18 октября 1942 года Кирилл Бенедиктович Лившиц, матрос бригады траления Волжской флотилии, попал под Сталинградом под лихую бомбежку и был убит. Похоронили его на Мамаевом Кургане.

Каждый год в День Победы горечь подступала к сердцу Е. К. 9 мая 1984 года она писала Евгении Дейч: «Сегодня день победы. Было много звонков, но так получилось, что я провела этот день в одиночестве, в размышлениях о том, что было бы, если бы мальчик мой не был убит, не лежал бы в сталинградской земле, были бы у меня, как у Марины, внуки и правнуки, а теперь меня только в трамваях бабушкой называют».

Что ж, империалы в свадебных туфельках явно не сработали!

Как классическому «члену семьи врага народа», Екатерине Лившиц полагалась автоматическая высылка из Ленинграда. Но ее не выслали как представителя зачумленного контингента, а индивидуально арестовали.

Произошло это, напомним, 31 декабря 1940 года – под самый Новый Год. 18 апреля 1941-го состоялся «суд», приговоривший ее к 7 годам лагерей и 2 годам поражения в правах по статьям 58.8, 10 и 11. 19 мая 1941 года, после кассации, подпункты статьи ограничили «десятым», приговор изменили и срок снизили до 5 лет с сохранением поражения в правах⁴. Сама Екатерина Константиновна полагала, что арестовали ее прежде всего за разговоры в кругу жен уже репрессированных по так называемому «грузинскому делу», когда основательно «погромили» всю грузинскую колонию в Ленинграде.

Лагерный срок з/к Лившиц Е. К. истек 31 декабря 1945 года. В 1946 году Екатерина Константиновна освободилась из лагеря и первые полгода свободы прожила все в том же Севураллаге, в Сосьве, но как вольнонаемная и устроившись техником-конструктором. С 23 июля 1946 года ее уволили из МВД (то есть фактически аннулировали поражение в правах) и направили к избранному месту жительства – в Осташков Калининской области. Затем она поселилась сначала в Щербакове (нынешнем Рыбинске), где около двух лет работала нештатным руководителем различных кружков самодеятельности, потом в Луге, в мастерской по ручной росписи женских косынок и платков (артель «Красный трикотажник»), а затем в аналогичной артели в соседнем Толмачеве. В 1951–1952 годах она работала в Сиверском лесхозе. И все это – в «застоверстной» зоне, дрожа от страха потерять даже такую работу.

27 марта 1953 года судимость с Е. К. Л. сняли, но сняли по амнистии. Возмутившись, она опротестовала это в заявлении в Главную прокуратуру СССР от 3 декабря 1955 года. В 1954 году, после снятия судимости, Е. К. Л. какое-то время жила в Гатчине. Вернувшись в Ленинград, долго не могла устроиться в штат и работала машинисткой по временным соглашениям: в 1953–1954 годах она печатала для Главместопромсбыта, в 1956–1963(?) годах – для артели «Интехобъединение», а в 1964–1970-м – для Ботанического института им. В. Л. Комарова АН СССР. Со временем она устроилась и на постоянную работу – библиотекарем Ленинградского научно-практического стоматологического института.

Одновременно с хлопотами о собственной реабилитации Е. К. Л. занималась реабилитацией Бенедикта Константиновича. 3 декабря 1955 года она направила в Главную военную прокуратуру ходатайство о пересмотре его дела и о реабилитации. Но только 24 октября 1957-го дело Б. Лившица было рассмотрено и пересмотрено, после чего его реабилитация стала юридическим фактом.

Следующий реабилитационный круг – профессиональный. 31 марта 1958 года Секретариат СП постановил подтвердить в соответствии с Постановлением СМ СССР № 946 от 7 августа 1957 года непрерывный творческий стаж Лившица Б. К. с 1911-го по 1939 год, а его вдове, Лившиц Е. К., выплатить 6000 рублей двухмесячной зарплаты за посмертно реабилитированного мужа. При живом Бене Тата никогда не работала, муж содержал ее как иждивенку, тем самым отрезав от собственной пенсии по старости: от собеса же она получала лишь 37 рублей пенсии по потере кормильца.

Зато Бен заботливо «подкармливал» ее своими прозаическими переводами, сделанными качественно и потому выходившими с завидным постоянством. Впрочем, за вдовьи гонорары пришлось и побороться: это был своего рода третий реабилитационный круг – денежный, издательский.

Но всего драгоценнее – сохранившиеся дружеские связи. Знакомых у Е. К. Л. было и впрямь немало. Но круг по-настоящему близких ей людей не был широк. 2 апреля 1976 года Е. К. Л. писала Дейчам:

У меня четыре подружки, с которыми я ежедневно перезваниваюсь: Нина Сорокина – вдова поэта Гр. Сорокина, она у нас самая старшая, еще успела кончить Смольный; затем Дуся Слонимская⁵ – вдова одного из Серапионовых братьев и мать Сережи Слонимского – одного из самых прогрессивных композиторов-авангардистов, потом Ида и Ольга Николаевна Арбенина-Гильдебрандт, которой Осип Эмильевич посвятил много стихов, и Гумилев, и Кузмин, и мой муж. Она интересная художница.

Я, смеясь, говорю, что мы составляем общество, которое я назвала «АБВ» – Ассоциация бедных вдов. Нашим дружбам насчитывается чуть ли не по 60 лет, и нам всегда приятно и интересно встречаться, и не только из-за прошлого, но и потому, что разум пока еще не затемнен…

Разумеется, ближний круг общения Е. К. не ограничивался этой «ассоциацией». В него прочно входили и старинные верные друзья – Всеволод Петров, Алексей Шадрин, Иза Ханцын, Елена Тагер, Моисей Лесман с женой, и новые – Сергей Кусов, Константин Франтц, Татьяна Васильева. Свой дружеский круг имелся и в Москве – Ольга Грудцова-Наппельбаум, Александр и Женя Дейчи, Любочка Стенич-Большинцова и Ляля Будовниц.

В 1960-е и 1970-е Е. К. Л. отчетливо ощущала себя частью ленинградского интеллигентского мира. Из ее писем видно, как ее занимали и даже захватывали самые различные события (блоковский юбилей, смерть Марики Чиковани – вдовы Симона Чиковани, различные вечера в Клубе писателей, приезд Ирины Одоевцевой) или новые книги («Быт и бытие Марины Цветаевой» Виктории Швейцер и др.). Она, наверное, с удовольствием держала бы литературный салон, когда б не возраст, не болезни и не теснота однокомнатной квартирки в пятиэтажке.

Этой грациозной женщине выпала страшная судьба – арест мужа, поэта и переводчика Бенедикта Константиновича Лившица, гибель под Сталинградом сына Кирилла, собственные арест, лагерь и поражение в правах.

Встав на ноги, Е. К. Л. стала периодически выбираться к своим подругам в другие города – прежде всего в Москву, Киев и Тбилиси. В начале 1960-х, на излете хрущевской оттепели, впервые появилась возможность задуматься о переиздании или издании и оригинальных текстов Бена.

В 1961 году, в один из приездов в Тбилиси Цуца Карцивадзе отвела Тату Лившиц к Гарегину Владимировичу Бебутову, журналисту и литературоведу, старшему редактору тбилисского издательства «Мерани»⁶. В этот вечер и родился замысел издания «Картвельских од» – «грузинской» книги Бенедикта Лившица. Хорошие книги тогда надо было упорно и терпеливо «пробивать» и «проталкивать» наверху: роль такого «верхнего толкача» охотно взял на себя Гогла Леонидзе (и превосходно с нею справился!). Бебутов же взял на себя основной труд – составителя, хлопотуна и редактора. И спустя почти три года – в конце 1964-го – «Картвельские оды» Бенедикта Лившица с предисловием Георгия Леонидзе наконец увидели свет.

Еще больше времени – около шести лет – потребовалось, чтобы выпустить вторую посмертную книгу Бенедикта Лившица – «У ночного окна. От романтиков до сюрреалистов», антологию его переводов из французской поэзии. Хлопотуном тут был Вадим Козовой, составитель книги, а «толкачом», по-видимому, Александр Иосифович Дейч (1893–1972), старинный друг Лившицев и автор помещенного в книгу мемуара о Бене. Его жена, Евгения Кузьминична Дейч-Малкина (1919–2014), была одной из ближайших подруг Екатерины Константиновны и ее постоянной – с 1967-го по 1987 год! – корреспонденткой.

На самый разгар этой работы пришлись первые посмертные вечера памяти Бенедикта Лившица – один в Москве (по-видимому, в конце 1967 года⁷), а другой – в Ленинграде, в Доме писателя (28 февраля 1968 года) – спустя 30 без малого лет после расстрела поэта.

Ленинградский вечер открывал и вел литературовед Владимир Адмони. Поэт Николай Браун и переводчик Юрий Корнеев говорили о Лившице как о поэте, обильно цитировали или читали его стихи. Надежда Рыкова, составительница комментариев к прижизненной антологии французских переводов Лившица, и Поэль Карп говорили о лившицевских поэтических переводах и читали их, а Александр Энгельке прочитал фрагмент прозаического перевода (из «Боги жаждут» А. Франса). Алексей Шадрин зачитал воспоминания Александра Дейча о Лившице, а оставшийся неназванным сотрудник Пушкинского Дома показал чешскую антологию русской поэзии со стихами Лившица и говорил о готовящихся английской и французской антологиях. Выступил и художник Владимир Стерлигов – со словами о том, сколь драгоценен «Полутораглазый стрелец» именно для художников. В фойе разместили три витрины с книжными и архивными материалами о Б. К., зал был переполнен, все было по-ленинградски чинно и уважительно. Вдова Бена Лившица осталась этим вечером очень довольна.

Книга «У ночного окна» вышла в самом конце 1970 года:

Я рада, что наша книжечка Вами получена <…> Благодаря Вашим воспоминаниям, дорогой Александр Иосифович, Бенедикт Константинович оживает в этой книжке не только как поэт, которому Вы дали точную, правильную и, я сказала бы, лиричную оценку, но и как человек, с его вкусами и чертами характера <…> Очень одухотворенная получилась книжка, и Вам земной поклон за помощь и участие в ней.

Эта книжка, очевидно, будет последним подарком мне от Бенедикта Константиновича. О «Стрельце» сейчас нечего и думать⁸.

Хлопоты о переиздании поэзии и прозы самого Бенедикта Лившица его вдова начала еще в 1960-е годы. 20 марта 1963-го вдове Лившица написал сам Орлов:

Дорогая Екатерина Константиновна, хочу сообщить Вам, что Секретариат Ленинградского Союза писателей вынес решение относительно издания книги Бенедикта Константиновича и переслал соответствующую бумажку в издательство. Так что Вы не напрасно навещали Прокофьева. В решении мне поручено ознакомиться с наследием etc., но это я уже сделал. Эткинд, с которым я говорил, обещает заручиться рекомендацией двух секций – поэтов и переводчиков. С Брауном я тоже говорил, – он полон желания содействовать. Думаю, что все будет в порядке. Искренне Ваш Вл. Орлов⁹.

Но и в конце 1970 года, оценивая реальные шансы такого издания, Е. К. Л. писала подруге: «О «Стрельце» сейчас нечего и думать!» Но и запретить себе думать – хотя бы думать! – о переиздании стихов и прозы мужа она, конечно же, не могла. Думать и что-то предпринимать!

Примерно на стыке весны и лета 1966 года, то есть даже раньше, чем началась работа над антологией французских переводов, она писала Цуце Карцивадзе:

Одной из причин является то, что я опять начинаю хлопотать об издании книги стихов, а м. б., и «Стрельца», здесь. Ведь в январе 1967 г. исполнится Бену 80 лет, а здесь, в России, так и не вышла его книга после реабилитации, хотя это и «железно», по выражению Вл. Н. Орлова. И вот я должна была до праздников отдать библиографию человеку, который обещал мне поговорить об этом в Москве. Вы сами знаете, как много хлопот с книгами покойных, да еще репрессированных, да еще не очень «соцреалистичных» писателей. Человек этот уезжал, я не могла допустить, чтобы эти переговоры были отложены по моей вине: ведь впереди лето, мертвый сезон¹⁰.

Кто был этот человек? С кем вызывался он переговорить? Переговорил или забыл? Всего этого мы не знаем.

Зато знаем, что к 80-летию никакая книжка, разумеется, не вышла, и знаем, что к хлопотам подключился Александр Дейч. 13 августа 1967 года он писал Е. К. Л. из эстонской деревушки Лохусалу, где отдыхал вместе с женой: «Не думайте, что забыли о «Стрельце». Перед отъездом сюда заведующий редакцией сказал, что они все читают книгу и вопрос скоро будет решен. Мне кажется, судя по его тону, что они возьмут книгу»¹¹.

Но если книга переводов всплыла и довольно уверенно вышла на берег, то книга стихов и прозы – вновь опустилась на дно.

Весной 1981 года, за пять с половиной лет до столетия со дня рождения Б. К., его вдова уже скромнее в желаниях: «Надо бы добиться, чтобы к 100-летию со дня рождения моего мужа вышла его книжка (стихи), и архив надо подготовить к сдаче»¹². В другом письме этого же времени Е. К. Л. пишет о «Стрельце» даже не как о плане и миссии, а как… о мечте!

Е. Дейч наставляла Екатерину Константиновну:

Теперь о деле. Конечно, должен хлопотать Союз писателей (ленинградской организации), членом которой был Б. К. Можно написать Маркову Г. М., но это, по-моему, ничего не даст. Надо, чтобы группа ленинградских переводчиков (во главе с Алексеем Матвеевичем) обратилась с официальным письмом и в Союз писателей, и в Лениздат (это издательство должно издать Б. К. – однотомничек). Можно и Маркову написать, но это должны делать писатели с именами. Хорошо бы подключить М. П. Алексеева. Из Ленинграда должно быть официальное письмо в Комитет по делам печати, тов. Стукалину Борису Ивановичу¹³.

Между тем имя Бенедикта Лившица время от времени проскальзывало в разного рода публикациях, главным образом в комментаторском петите и почти всегда в написании через «ф» (Лифшиц). Однажды он «прорвался» даже на телевидение, правда, украдкой и анонимно, а точнее – безымянно, что невероятно огорчило его вдову. 1 апреля 1982 года она писала вдове Дейча:

Вчера смотрела по телевизору передачу о Корнее Ивановиче. Очень благодарна Люше и Мите, что они показали (и притом очень четко) групповой снимок Осипа, Корнея, Бена и Анненкова. Однако ни одного имени не назвали. Бедный Бенедикт Константинович! Так и висит над ним это безмолвное, никем и, м. б., даже ничем не объяснимое табу. Но своих надежд я не теряю. И хоть медленно, помаленьку, но двигаюсь в этом направлении. Я имею в виду его переиздание.

Однако время «думать» о «Стрельце» все же пришло. И на этот раз – спустя десятилетие – честь и участь выступить «хлопотуном» книги Бенедикта Лившица выпала мне. Для меня, с конца 1970-х годов с головой ушедшего в хлопоты о публикациях и изданиях Осипа Мандельштама – хлопоты, неотвратимо ведшие меня к знакомству со вдовой Бенедикта Лившица, а приведшие к дружбе с ней, шаг этот был довольно естественный и органичный.

Мы познакомились в 1978 или 1979 году, с 1979 года переписывались. Я уговаривал ее издать книгу стихов Б. К., опираясь на скромнейший еще тогда опыт инициации и хлопот о книге критической прозы Мандельштама, предлагал, если понадобится, свою помощь.

Наши общие с Екатериной Константиновной – и весьма затяжные (еще с 1980 года!) – составительские страхи, мечты и заботы об издании Б. Лившица стали наряду с проблемами со здоровьем самым последним испытанием, выпавшим на ее долю.

Пик драматизма и перелом в пользу исполнения надежд наметился зимой 1985 года – в Ленинграде. «Стрелец» как таковой был бесповоротно отвергнут, зато возникла (вернее, заново всплыла) идея трехчастной книги.

…И все же наши старания не пропали даром: в сентябре 1985 года книгу Б. Лившица включили-таки в перспективный план «Совписа» на 1987 год (а в декабре планы эти утвердят еще и в Москве!).

…Книга Бенедикта Лившица «Полутораглазый стрелец: Стихи. Переводы. Воспоминания», согласно колофону, была сдана в печать 14 сентября 1987 года, а подписана к печати только 17 марта 1989 года.

К этому времени Екатерины Константиновны уже не было в живых. Она умерла 1 декабря 1987 года и была похоронена на Серафимовском кладбище.

Подержать в руках вожделенную книгу, на которую она положила весь остаток своих жизненных сил, вдове Бенедикта Лившица так и не привелось!..

И никак не избыть горького чувства несправедливости, досады и общей вины. В том числе и моей личной, коль скоро первый шаг, приведший к этому, сделал я.

На хлопоты и работу ушло восемь с лишним лет. Восемь с лишним!..

Рецензий было две – Вячеслава Иванова [Иванов 1991] и Ефима Эткинда [Эткинд 1992]. Прочих откликов – писем, звонков – десятки!

Среди тех, кому я – как бы и от имени Екатерины Константиновны – подарил книгу, была, разумеется, и Евгения Кузьминична Дейч. 25 февраля 1990 года она написала мне:

Дорогой Павел, прошу прощения за несколько запоздалый ответ на Ваш ценный подарок. Не жизнь, а – карусель.

Сердечно благодарю Вас за возрождение имени Бенедикта Лившица, за содержательный и прекрасный том. Выход его – событие в нашей литературной жизни. Помню, как он трудно проходил – с мучениями и слезами незабвенной Екатерины Константиновны (как жаль, что она не успела порадоваться выходу тома). О мелких неточностях, закравшихся в комментарий, не хочется писать. Очень уж яркий получился том! Сделан он с большой любовью к Б. К. Спасибо Вам!¹⁴

Con amore!

* * *

Настоящая публикация – фрагмент книги воспоминаний и писем самой Е. Лившиц «Я с мертвыми не развожусь!..», готовящейся в настоящее время в редакции Елены Шубиной в издательстве АСТ. Ядро книги – мемуары, которые Е. К. Л. писала в середине 1980-х годов по моей просьбе – в самый разгар нашей общей работы над книгой Бенедикта Лившица «Полутораглазый стрелец» – собранием его стихов, переводов и прозы.

15 марта 1966 года, сразу же после похорон Ахматовой, Екатерина Константиновна впервые взялась за перо мемуаристки. Садилась она за воспоминания и в 1970-е годы, в частности в 1973 году, когда начинала вести дневник. Но писать систематически, регулярно у нее не получалось, отсюда фрагментарность ее записок. Отложились и письменные наброски ее устных выступлений на вечерах памяти Б. Лившица и В. Стенича.

Впервые ее тексты увидели свет только в 1990 году – в сборнике «Об Анне Ахматовой» [Е. Лившиц 1990].

Но другой и, быть может, не менее значимой формой фиксации сокровищ ее памяти были ее письма. Эпистолярия – с каждодневным заглядыванием в почтовый ящик, чтением адресованных тебе писем и ответами на них – почти весь XX век была, без преувеличения, куда большим в жизни корреспондентов, нежели заурядное удовлетворение элементарных нужд коммуникации.

Благодарю Е. Арбузову, А. Дмитренко, Д. Зуева, Н. Громову, Г. Мегрелидзе, А. Разумова, С. Слонимского, П. Урушадзе, П. Успенского и Е. Царенкову за разнообразную помощь.

Тексты писем Е. Лившиц к Е. Дейч даются по: [РГАЛИ. Ф. 2837. Оп. 1. Д. 2091, 2092, 2093, 2094]. Сокращенные написания слов и имен раскрываются без оговорок.

Письма Екатерины Лившиц Александру Дейчу и Евгении Дейч-Малкиной

29.01.1968

Дорогой Александр Иосифович!

Еще раз спасибо за Ваши воспоминания о Б. К. Они полны симпатии, уважения и очень поэтичны. Как хорошо, что Вы приводите миф об Аполлоне и Марсии и цитируете стихи, очень характерные для Б. К. Конечно, неточности есть. Это мелочи, по существу не играющие никакой роли, но все же я напишу Вам о них¹⁵.

Б. К. не жил на Печерске. Квартира его родителей была в четвертом этаже дома, еще и доныне стоящего в высокой части Тарасовской, поблизости от Университета и Ботанического сада. Дальше эта улица круто уходит вниз. Из окна его комнаты был виден Печерск. Говорят, Киев стоит на семи холмах. Видно, на вершине одного из этих холмов и вырос этот дом. А вид из окна действительно широкий. Я прожила в этой комнате свою первую «замужнюю» зиму 21-го года. Квартира была довольно большая. Там в дальней комнате жили только старики родители Б. К. Время было трудное. Все замерзло, не было ни света, ни еды, ни дров, даже вода не шла. Мы перебрались в эту самую маленькую комнату, где с трудом поместились две кровати и столик. Жили мы при коптилке, и не помню я, чтобы мы топили.

Но именно в эту комнату пришел к нам Мандельштам с Надей (Бен был их свидетелем в ЗАГСе) и читал стихи «Умывался ночью на дворе». Туда же приходил к нам и Нейгауз с Зинаидой Николаевной, впоследствии женой Пастернака. Он брал тогда за урок фунт хлеба.

Ну, меня опять увело!

Это я про первую неточность. Затем вторая. Около Биржи никаких львов вообще нет. Говорят, их в Ленинграде 101, но я знаю в лицо только 16. Фотографировали Вы Бена на фоне крыла Адмиралтейства, у одного из львов, которые стоят у гранитной лестницы, спускающейся к Неве. Они тоже, как те, у бывшего Военного Министерства, «с подъятой лапой, как живые, стоят два льва сторожевые»¹⁶ и на одном из которых сидел Евгений и вдаль глядел. Здесь все дело в слове «Биржа».

Я называю сейчас Б. К. его домашним уменьшительным именем Бен. А Коля Чуковский и Д. Бродский говорили мне, что и до сих пор его называют Большой Бен (как лондонские часы).

Неточностей больше нет, но мне просто хочется рассказать Вам в доказательство Ваших слов о Бене и его пристрастиях. Вы пишете, что он любил не только поэзию, но и все искусства.

Как-то весною мы гуляли по Марсову полю. Я села отдохнуть на скамейке в тени, а Бен напротив меня на ярком солнце. Потом он сказал мне, что, сидя на скамейке, думал о том, что он больше всего любит.

Больше всего солнце. Любит, как язычник, считающий его божеством, любит за жизнь, за свет, за тепло. Наверное, сказался южанин. Потом – слово. Он говорил мне как-то, что надеется, даже верит, что после смерти, в том, потустороннем существовании он встретит воплощенное слово. В анкете на вопрос «Ваше credo или девиз» он написал «Слово в движении и движение в слове»¹⁷. Наконец, третье – живопись. Всегда жалел, что я не художница.

В той же анкете, на вопрос «какие писатели оказали наибольшее влияние» – пишет: Гораций, Пушкин и Рембо. Он учился в классической гимназии, обожал латынь и греческий особенно и любил читать наизусть античных поэтов.

Дом наш действительно был интересно «оформлен»: старое красное дерево и левая живопись. Занятный контраст. У нас даже Шагал был.

Что касается причины визита к Луначарскому¹⁸, мне кажется, речь шла не о включении уже сделанной работы, а об участии в полном собрании сочинений Франса. Конечно, это не так уж важно, да я и не уверена в этом. Вот, кажется, все!

Рада за Вас, что Вы отправляетесь в такое замечательное путешествие¹⁹, но хочется крикнуть: «На кого Вы меня покидаете?!!» Ведь если бы не Вы, вопрос о «Стрельце» даже не ставился бы²⁰. Об искусствоведе²¹ я подумаю, посоветуюсь, напишу. Вы имеете в виду москвичей или и нашего можно?

Спасибо, что успокоили меня относительно книжки: я все собираюсь ее перепечатать. Милица²² просит прислать ее хотя бы на время. М. б., стоит передать ее Марине или (Вам проще) Ольге Грудцовой²³: я собиралась поближе к весне быть в Москве, а Вы уже уедете к тому времени, и мне не удастся повидать Вас, о чем я давно мечтаю. Надеюсь, что в этом году встреча наша все же состоится, а пока не забывайте очень любящую Вас обоих. Целую милую Е. К.

Е. Лившиц

У нас одинаковые инициалы.

03.02.1968

Дорогие Евгения Кузьминична и Александр Иосифович!

Вчера прислали мне календарь работы Дома писателей, и к своему удивлению я там прочла, что на 28 февраля назначен вечер памяти Бенедикта Константиновича. Очень все неудачно. Тогда же, 28, на один час позже состоится вечер Горького с выступлением Рождественского и фильмом «Друг Горького Андреева»²⁴ – ясно, что все побегут в кино. Я еще не говорила ни с кем из устроителей, не знаю, что они имеют в виду. Все это очень меня заботит, а мои добрые московские гении будут уже в это время в Париже.

Если «Стрелец» пойдет, комментарии и предисловие можно было бы поручить нашему искусствоведу, автору нескольких книг, умному, сведущему и широко мыслящему человеку, Всеволоду Николаевичу Петрову: для «Истории искусства» он писал о «Мире искусства» (течении). Он, кажется, приятель Харджиева.

Б. К. он немного знал лично и взялся бы за эту работу с восторгом.

Ах, как тревожит меня этот вечер!

Целую Вас, желаю здоровья.

Ваша Е. Л.

<Середина июля 1970 года>

Дорогие мои Евгения Кузьминична и Александр Иосифович!

Спасибо за привет, переданный мне Алексеем Матвеевичем, и за открытку. Вот какой я умудрилась выкинуть фокус! Потерять два месяца чудесной погоды, невозвратное лето, две недели проваляться в больнице, затруднять своих друзей, и еще неизвестно, когда приду в норму! Я оптимистка, утешаюсь тем, что могло бы быть и хуже, могла бы сломать не одну, а обе ноги, да и руки в придачу: ведь эскалатор – бездушная машина, а «душа» этой машины вместо того, чтобы остановить лестницу, кричала мне: «Туфлю, туфлю возьмите». Я же беспомощно барахталась на ступеньках и ехала все выше и выше. Я не крикнула, не ахнула и вместо того, чтобы вызвать скорую помощь, прошкандыбала со сломанным коленом целый квартал до такси и приехала домой. Мне казалось, что если кровь не льется и кости наружу не торчат, то скорая помощь меня не только не возьмет, а еще и выругает. Меня всадили в машину к какой-то пьяной компании молодых парней. Они отвратительно ругались на остановке, но потом, в машине, сразу переменились, не хотели, чтобы я платила, стали извиняться, что «выражались», а один из них на руках внес меня в квартиру. Значит, все же добр человек по своей натуре. На днях мне должны снять гипс, и врач обещал, что через месяц я расстанусь с костылями. Дни моего увечья очень скрашивает мне моя московская подружка, которая вот уже месяц как приехала и живет со мной. Скучать некогда, много читаю, но ужасно досадно, что пропало лето.

Когда Вы предполагаете выехать к Милице? Мне так хотелось бы передать ей какой-нибудь сувенирчик. Но что? Поделитесь со мной своим опытом. Надо, чтобы это было что-нибудь легкое, малогабаритное, чтобы Вас не затруднить и доставило бы ей удовольствие. Она меня так баловала (ее краска для волос два года меня выручала), мне хотелось бы хотя чем-нибудь порадовать ее. Есть у меня для нее одна книжка, но она тяжелая. М. б., моя москвичка еще застанет Вас, и я успею что-нибудь придумать. К сожалению, я не могу сейчас ходить по магазинам. Ужасно будет мне досадно, если я к своим нежным приветам и поцелуям не смогу хоть какую-нибудь безделку прибавить.

Между прочим, я очень форсила в Вашей косыночке, пока ногу не сломала. Я носила ее с черными брюками и оранжевой кофточкой и завязывала косячком, с торчащими ушками ` la gamin²⁵.

Меня очень огорчает положение с антологией Б. К.²⁶ Три года тянется эта история. Уже были две корректуры, остается только запустить в машину, но типография («последние новости») ничего не делает.

Она не заинтересована, и никак нельзя на нее воздействовать, да и производственный отдел «Прогресса» не проявляет никакой инициативы. Просто ума не приложу, как быть, где нажимать, на кого нажимать, чем нажимать. Очень прошу Вас, пожалуйста, напишите, когда предполагаете выехать в Югославию. Знаю, что Вам некогда, но все же черкните открытку. Я все же надеюсь передать для Милицы что-нибудь совсем легкое и портативное.

Мечтаю повидаться с Вами. Где Вы будете зимой? Ведь мы не виделись после Парижа. Надеюсь, Вы оба здоровы и, как всегда, жизнерадостны и деятельны.

Целую Вас, дорогая, милая Евгения Кузьминична.

Горячий привет Александру Иосифовичу.

Пожалуйста, будьте оба здоровы.

Ваша Е. Л.

10.12.1970

Дорогие Евгения Кузьминична и Александр Иосифович!

Скоро исполнится пять месяцев после моего злополучного «падения». Пять пропащих месяцев, и до сих пор я еще инвалид. Страшно боюсь скользкой дороги, выхожу, правда, без костылей, но ненадолго, с палкой, не переходя дорогу, и ни на трамвае, ни на автобусе не езжу. Я была бы подвижнее, если бы мне в буквальном смысле слова было на кого опереться, а одной невозможно.

Спасибо милым друзьям, которые проявили много заботы обо мне. Жизнь очень замедлила темп. Все делаю в несколько раз медленнее. На окружающий мир смотрю из окна, да и то не часто.

Хотела бы поехать в Комарово, но и для организации этого нужна та энергия, которой сейчас у меня нет.

Со дня на день жду выхода «Антологии» Бенедикта Константиновича. Заказала 50 экземпляров, а сколько дадут – не знаю. Счастлива буду послать Вам первый. «Прогресс» – самое невежливое издательство, с которым мне пришлось иметь дело: не только не платят за отдельные стихи, помещенные в общих сборниках, но даже не отвечают ни на какие письма.

В этом месяце Алексей Матвеевич Шадрин собирается в Москву. Он обещал мне похлопотать о моих делах. 28 ноября скончалась его мама. Он очень трогательно ухаживал за ней, похоронил ее в Комарово. К сожалению, я не могла быть на похоронах. Мы были очень дружны со старушкой. Жизнь его теперь круто изменится, и м. б., он даже переедет в Москву. Но это мои собственные домыслы, он мне этого не говорил.

Я поняла из Вашего письма, что Вы отложили поездку в Югославию. Надеюсь, что только отложили.

Очень рада буду за Милицу, если Ваши предположения оправдаются. В свое время она мне говорила, что у нее есть, как сейчас говорят, «близкий человек», но имени его не называла. Она так прелестна, умна и благородна, что вполне заслуживает счастливой судьбы.

Вадим Козовой прислал мне «Стрельца», изданного в Италии (на итальянском языке)²⁷. В статье и примечаниях сведения запоздалые, неточные, тенденциозные, не без «клюквы», но мне очень приятно иметь эту книгу и приятно, что она вышла. Не знаю, как обстоит дело с Милициным переводом.

Как Вы живете? Здоровы ли? Над чем работаете?

Я очень по Вас соскучилась. Как только поправлюсь – примчусь в Москву.

Целую Вас.

Ваша Е. Л.

<Начало 1971 года>

Дорогие Евгения Кузьминична и Александр Иосифович!

Спасибо за открытку. Я рада, что наша книжечка Вами получена. Не браните Козового: экземпляров дали мало, мы с ним условились, кто кому будет посылать, и я никак не хотела ему уступить радость преподнести Вам нашу с Вами книжку, хотя и предполагала, что издательство пришлет Вам авторский экземпляр. Книжка всем очень нравится.

Благодаря Вашим воспоминаниям, дорогой Александр Иосифович, Бенедикт Константинович оживает в этой книжке не только как поэт, которому Вы дали точную, правильную и, я сказала бы, лиричную оценку, но и как человек, с его вкусами и чертами характера; то, чего не мог сделать Козовой, хотя статья его очень дельная, ученая, статья благожелательная и вообще хорошая²⁸.

Очень одухотворенная получилась книжка, и Вам земной поклон за помощь и участие в ней.

Эта книжка, очевидно, будет последним подарком мне от Бенедикта Константиновича. О «Стрельце» сейчас нечего и думать.

Может быть, мы все-таки успеем с Вами повидаться до Вашего отъезда к Милице? Подтвердились ли слухи о ее замужестве?

Нога моя хоть и медленно, но все же выздоравливает, и я мечтаю побывать в Москве.

Живу спокойно, нетребовательно, не ворчу и не вздыхаю, радуюсь людям и хорошим книгам. Все жду – вот-вот поправлюсь окончательно, и тогда жить будет еще интереснее.

Целую вас. Оба вы – тоже моя большая радость.

Е. Лившиц

16.02.1971

Сегодня 32-я годовщина смерти моей милой бедной мамочки, и я даже не могу поехать к ней. Она похоронена в Петергофе, на старом, у самого берега залива, кладбище, с разбитыми немецкими снарядами мраморными надгробиями придворных дам, сановников и гвардейцев. Могила ее ограблена, украдено все, и крест, и ограда, и я ничего не могу поправить, потому что кладбище заброшено, никто там не бывает, сторожа нет, летом все зарастает высокой травой, и слава у этого места дурная. Ходить одной туда опасно. Его должны сравнять с землей, т. к. рядом уже началось большое строительство, и на кладбище предполагается разбить парк.

Простите, что я рассказываю Вам эти мрачные вещи, но Вы хоть минуточку погрустите вместе со мной, и эту минутку мамочка опять поживет с нами.

Пожалуйста, не болейте, и пусть Вам хорошо работается.

Е. Л.

03.05.1971

Дорогая Евгения Кузьминична,

все я получила. И Вашу безумно обольстительную открытку с лазурным морем и сказочным островом, и посылку Милицы с дивной сумкой, туфлями и пр. Все я перемерила, полюбовалась, обновила. Баловство ужасное.

Письмо Ваше, конечно, тоже получила. Рада за Вас, рада, что так хорошо прошло Ваше путешествие, и очень рада за Милицу. Есть ли надежда на то, что она с мужем еще побывает у нас?

Я уже конкретно собираюсь в Москву. Хочу выжать из «Прогресса» договор на второй завод «Окна» (они прислали его мне на подпись, а сами уже подписанный ими не присылают) и вообще побывать в Москве, Вас повидать.

Спасибо за вырезку из «Книжного обозрения»²⁹. Это тоже для меня приятный сюрприз. Туда тоже надо написать, выколачивать денежки, хотя они отлично знают мой адрес, но без нажима никогда сами ничего не делают. Это уже мои последние «дела», дотягиваю пятнадцатый год³⁰.

Крепко целую Вас, дорогая. Спасибо за дружбу, за участие. Самый нежный привет Александру Иосифовичу. Хоть я и хромоногая, но уж как-нибудь к Вам пришкондыбаю.

Ваша Е. Л.

14.11.1972

Дорогая Евгения Кузьминична!

Как всегда, каюсь, винюсь, прошу прощения, что долго не писала. Этот високосный год допек меня окончательно: четвертая, тяжелая для меня утрата. На дачу поехала поздно, только в июле. Все лето болела моя соседка и совладелица дачи, мой большой, давнишний друг³¹. Я понимала, что она от нас уходит, старалась облегчить ей заботы, помочь и так и не посмела сказать о своих опасениях ее мужу. А 23 сентября, на следующий день после нашего возвращения в город, она скончалась буквально у меня на руках. До самого последнего и, как всегда, неожиданного момента я держала в своих ладонях и старалась согреть ее бедные посиневшие, холодеющие руки.

Кроме меня никого около нее не было, и на мою долю выпала тяжелая миссия позвонить ее мужу, которого врачи отослали из больницы домой, чтобы он поел и немного отдохнул.

С тех пор прошло полтора месяца, а у меня все еще не разобраны дачные чемоданы, квартира в запустении, я не работаю и не ищу работы, и друзья ропщут, что я их забыла.

У покойной Любови Владимировны и ее мужа Сергея Ивановича почти не было друзей и нет никаких родственников.

1. 25 декабря 2016 года на этом доме по инициативе В. Прозерского была установлена памятная табличка «Последний адрес».[↩]
2. См. подробнее: [Шнейдерман 1996]. [↩]
3. До 4 апреля 1942 года – даты смерти ее отца в блокадном Ленинграде – оставалось чуть больше трех лет. [↩]
4. См.: [РНБ. Ф. 1315. Д. 1: л. 12]. [↩]
5. Ида Исааковна Слонимская (Каплан-Ингель) (1903–1999). По образованию нейробиолог (училась у Ухтомского), по реальной профессии – стенографистка. За М. Слонимского вышла замуж в 1924 году. – П. Н. [↩]
6. В прошлом редактору ереванской русскоязычной газеты «Коммунист», члену ЦК Компартии Армении и депутату Верховного Совета Армянской ССР. [↩]
7. Об этом вечере мы практически ничего не знаем. Возможно, одна из «сред», организуемых Вильгельмом Вениаминовичем Левиком. 14 марта 1967 года он писал Е. К. Л.: «С печатаньем стихов получилось гораздо труднее, чем я ожидал, но именно так, как предчувствовали Вы. Все они настолько сложны, требуют такой эрудиции от читателя. И, главное, темы их настолько далеки от современной читающей публики, что сделать хоть сколько-нибудь заметную подборку совершенно невозможно. В «Лит. России» просто руками развели, когда я им показал эти стихи. А на статью не то что не соглашаются, а говорят, что она может пролежать и год, и два. Но вот что касается «Среды», то тут я хозяин и могу Вам обещать любую среду и большое количество публики <…> Жду Вашего решения» [РНБ. Ф. 1315. Д. 58]. Кроме того, вечером памяти Б. К. Л. осенью 1967 года собирался заняться В. Козовой [РНБ. Ф. 1315. Д. 49: л. 2 об.]. [↩]
8. Из письма Е. К. Л. Дейчам от начала 1971 года [РГАЛИ. Ф. 2837. Оп. 1. Д. 2092].[↩]
9. [РНБ. Ф. 1315. Д. 76: л. 1 – 1 об.]. [↩]
10. Копия из семейного архива Мегрелидзе.[↩]
11. [РГАЛИ. Ф. 2837. Оп. 1. Д. 322: л. 2]. [↩]
12. Из письма к М. Мегрелидзе от 15 апреля 1981 года. См.: [Е. Лившиц 2018].[↩]
13. В письме от 23 июля 1981 года [РНБ. Ф. 1315. Д. 43: л. 26 об.]. [↩]
14. Письмо в архиве автора. –П. Н. [↩]
15. См. главу «Арабески времени» в кн.: [Дейч 1969]. [↩]
16. Цитата из «Медного всадника» Пушкина. [↩]
17. См. письмо Б. Лившица А. Тинякову (1915): [ «Слово…» 1989: 184–185]. [↩]
18. Свидание с А. Луначарским произошло в 1931 году по поводу собрания сочинений А. Франса. Дейч был секретарем Луначарского. См. описание встречи: [Дейч 1985: 236–237]. [↩]
19. В Париж. [↩]
20. Имеется в виду попытка А. Дейча пробить переиздание «Полутораглазого стрельца» в издательстве «Искусство» [РГАЛИ. Ф. 2837. Оп. 2. Д. 74]. [↩]
21. Предполагаемом комментаторе.[↩]
22. Милица Николич, сербская славистка, переводчица В. Хлебникова, А. Белого и О. Мандельштама. Книга Б. Лившица «Полутораглазый стрелец» («Једноипооки стрелац») в ее переводе на сербский язык вышла в белградском издательстве «Народна књига – Алфа» в 1998 году. В 2016-м переиздана в издательстве «Службени гласник». [↩]
23. Ольга Моисеевна Грудцова (Наппельбаум) (1905–1982) – литературный критик, литературовед, дочь фотографа М. Наппельбаума.[↩]
24. Документальный фильм о М. Андреевой «Друг Горького – Андреева» (1966; реж. С. Аранович). [↩]
25. Как ребенок (франц.). [↩]
26. Речь идет о кн.: [ «У ночного…» 1970].[↩]
27. Речь идет о кн.: [Livsic 1968].[↩]
28. Речь идет о фрагменте воспоминаний Дейча, опубликованных в качестве приложения в антологии переводов Лившица «У ночного окна», а также о вступительной статье В. Козового «Бенедикт Лившиц и его переводы».[↩]
29. Первопубликация не найдена.[↩]
30. Имеется в виду 15-летний срок наследования авторских прав на произведения репрессированных писателей, отсчитываемый со дня их реабилитации. [↩]
31. Любовь Владимировна Кусова.[↩]