Иосиф Бродский: стратегии чтения

Иосиф Бродский: стратегам чтения. М.: Издательство Ипполитова, 2005. 521 с.

Чувство дистанции было для Бродского определяющим. В интервью с Джоном Гледом, отвечая на вопрос об отношении к критике и аудитории, Бродский отмечал, что для него «все творческие процессы существуют сами по себе, их цель – не аудитория и не немедленная реакция, не контакт с публикой», любая положительная или отрицательная реакция «неадекватна, и считаться с ней или <…> горевать по поводу ее отсутствия бессмысленно». После его смерти эта позиция уже не кажется эгоцентричной и эпатирующей. Одиннадцать лет без Бродского показали, что количество биографической и критической литературы о нем только увеличивается. Радует, что осуществленный при поддержке РГГУ выход в свет книги, имеющей «программное» название – «Иосиф Бродский: стратегии чтения», – отнюдь не шаг в сторону «индустриализации» бродсковедения.

Это издание, посвященное памяти Г. Белой и представляющее собой сборник материалов Международной научной конференции, проведенной в сентябре 2004 года в Москве, открывается небольшим, но емким предисловием, в котором звучит излюбленная мысль Бродского о диктате и движении времени: «Время все сильнее отделяет нас от поэта и его эпохи. Эта позиция двойственна: она, с одной стороны, есть сама возможность нашего зрения, уже способность различать детали и связи, прикидывать масштаб случившегося события, с другой стороны, сообщает странную призрачность нам самим – читателям» (с. 9). Эта идея, заявленная на первых страницах, раскрывает основной принцип построения издания: статьи сборника проникнуты не желанием расставить точки над «i», но стремлением размышлять вместе с Бродским, вести некий виртуальный диалог, тот «единственный тет-а-тет, который есть у литератора», по словам самого поэта.

Деление книги на две большие части («Ракурсы и контексты», «Диалоги и контексты») обусловлено ее названием: благодаря различным «стратегиям чтения» становится возможным общекультурный полилог о Бродском: в сборнике собраны и воспоминания тех, кто лично знал поэта (подраздел, названный по книге В. Полухиной «Бродский глазами современников»), и интервью с ним, и – звучащие как попытка вступить в диалог с Бродским о диктате языка – статьи разделов «Язык и время», «Творческая лаборатория поэта» etc.; представлены исследования, вписывающие поэзию Бродского в общелитературный процесс, и теоретические работы («Поэт и текст: самосознание», «Проблема адресата. Психология чтения», «Парадоксы Бродского»); как отдельный подраздел выделена проблема музыки у Бродского, отношение которого ко многим

композиторам действительно было неоднозначным (достаточно вспомнить фразу из «Прогулок с Бродским», когда, размышляя о «концепции ускорения в искусстве», Бродский говорит Рейну: «…если ты слушаешь какого-нибудь, допустим, Бетховена, да, какую-нибудь 17 сонату…» – курсив мой. – Е. Л.).

Не случайно, что открывающая сборник статья посвящена самоопределению Бродского и его отношению к традиции. Определяя позицию Бродского по этому вопросу терминологией Элиота, В. Тюпа рассматривает парадоксальность Бродского в русле «неотрадиционализма». Взаимосвязь позиций Элиота (имеется в виду его знаменитое эссе «Традиция и индивидуальный талант») и самого Бродского («Нобелевская лекция») позволяет Тюпе характеризовать неотрадиционализм как «…конвергентное сопряжение неслиянных и нераздельных индивидуальностей, самобытных «я», покидающих кокон своей уединенности, но не поступающихся своей личностью» (с. 15). Интересно, что бы подумал по поводу этого сравнения сам Бродский, который не раз высказывался о трансформации своего восприятия Элиота – от восхищения до «несколько сдержанного» отношения? Тем не менее ставшая уже общим местом идея о парадоксальном диктате языка, «раскрепощающем» писателя, все еще в центре интереса бродсковедов: она находит отражение и в следующей статье сборника, написанной исследовательницей из Японии Хюн Еун Ким: ее работа посвящена метатекстовому пласту творчества Бродского и выполнена на материале стихотворений сборника «Часть речи».

Статья другого зарубежного исследователя (Хольт Майер, Германия) трижды обращает на себя внимание: во-первых, своим названием; во-вторых, своим графическим оформлением – изображение Марии Стюарт из фильма Карла Фрелиха «Дорога на эшафот»; в-третьих, эпиграфом, где цитируется весьма нелицеприятная мысль А. Жолковского о том, что Бродским «осовременивается и вульгаризуется»»пушкинский словарь» (с. 58). Согласитесь, сочетание многообещающее, и кажется, что после такого заявления должна последовать развернутая статья на эту тему, но Хольт Майер весьма лаконичен – только 4 страницы посвящены «отдельным строкам из 1-го, 2-го и 6-го сонетов из цикла «20 сонетов к Марии Стюарт»» (с. 58).

В разговорах с Эккерманом Гете высказался о том, что если бы Гете двадцатилетний и поздний Гете встретились случайно, они бы не узнали друг друга и прошли бы мимо. Эта мысль как нельзя лучше характеризует Бродского. Ранний Бродский – особенный поэт. Именно о поэзии конца 1950-х – начала 1960-х годов статья екатеринбургской исследовательницы В. Эйдиновой. По ее мнению, ранний Бродский существует в непрерывном состоянии «лирического крещендо» (с. 92) (очень точное определение!), состоянии «»превышения себя», движения «вопреки», к «над» и » сверх»» (с. 95).

Мысль о смерти – вечный лейтмотив творчества Бродского, особенно раннего периода. Исследование О. Федотова «Поэт и бессмертие (Элегии «на смерть поэта» в лирике Иосифа Бродского)» встраивается в контекст метафизических размышлений о Бродском, начатых еще в начале 90-х Д. Бетеа, М. Липовецким, Л. Лосевым; эту тему не обошли вниманием и «Вопросы литературы»: так, в третьем номере за 2005 год опубликована статья М. Свердлова и Е. Стафьевой, в которой очень точно определено отношение Бродского к Одену. Эту статью О. Федотов, безусловно, не мог знать, так как его работа датирована ноябрем 2003 года. Анализируя потребность Бродского в «идеальном собеседнике», Федотов находит интересную параллель Стравинский-Бродский: позицию Бродского по отношению к аудитории исследователь характеризует словами И. Стравинского, которого Бродский любил слушать: «Для себя и для гипотетического alter ego» (с. 192).

Многие исследователи пытались в поэзии Бродского найти обоснование его идеи о том, что пишущий – лишь «инструмент» языка, и писатель «пишет под диктовку гармонии языка как такового». «Новому слову» Бродского посвящена работа Якова Клоца (США), в которой рассматриваются окказионализмы поэта. Отобрав двадцать окказиональных слов, отражающих динамику эволюции словотворчества Бродского, Клоц попытался создать «Проект глоссария «новых слов» И. Бродского».

«Стратегии чтения» позволяют взглянуть на Бродского под разными углами зрения. Однако оставляют в некотором недоумении исследования, связанные с использованием методов статистики и явно ими злоупотребляющие. Очень жалко – и нужно ли? – «разрывать» живой текст Бродского на немыслимые «логико-смысловые медиаторы» (с. 148) и «строфические маргиналии» (с. 213)?

Интересно также, одобрил ли бы поэт, несмотря на его удивительную любовь к «водичке», то «встречное течение», которое пытается соединить его, Бродского, с Пелевиным? По мнению А. Андреевой, роман «Жизнь насекомых»»изобилует отсылками к творчеству Бродского» (с. 229), начиная с того, что эпиграфом к роману служит отрывок из «Писем римскому другу». Исследовательница останавливается в том числе на «рифмообразующей функции анжанбемана» и «редких рифмах» – одном из самых узнаваемых поэтических приемов Бродского, который вызвал, по ее мнению, «бесчисленные подражания» (с. 230 – 231). Среди примеров – «Военный переворот» Д. Быкова, «Римский полдень» Л. Лосева, «Лермонтовское» В. Куллэ.

Вторая часть сборника – «Диалоги и контексты» – интересна воспоминаниями иностранцев о Бродском, осознанием Бродского как поэта-билингва, принадлежащего к двум культурам. Таково известное исследование Д. Уэйссборта (который почему-то назван «Уайссбортом») о Бродском как о переводчике, размышления К. Юланда о восприятии Бродского американской литературной общественностью, интервью Михаила Мейлаха (Франция) с Бродским 1991 года, воспоминания М. Хейфеца «Иосиф Бродский и моя судьба». Юланд приводит примеры неоднозначного отношения американских литераторов и переводчиков к творчеству Бродского. Так, Свен Биркертс после смерти поэта заявил, что «в последние годы Бродский <…> стал жертвой <…> потакания своей слабости к чрезмерной игре слов…», а Тони Уэдон в эссе «Ramble on Brodsky» писал о «почти что умышленной витиеватости» Бродского (с. 283). Исследователь также приводит четыре стихотворения, посвященные памяти Бродского («Под этими огнями» Г. Максвелла, «Разговор с чайкой» К. Руменс, «Смерть зимой» Э. Хекта, «Et Cetera, Et Cetera» М. Стрэнда), являющиеся своеобразной попыткой «американских поэтов подвести итог значения его творчества для американской поэзии». В контексте этих размышлений Юланду, безусловно, была бы интересна статья А. Волгиной «Иосиф Бродский/Joseph Brodsky» («Вопросы литературы». 2005. N 3), в которой подробнейшим образом проанализирован литературный путь американского Бродского.

Интересную страницу в бродсковедении открывают статьи итальянских исследователей Паолы К. Рамузино («Бродский и Проперций: в поисках подтекста»), А. Ниеро («И. Бродский и Сальваторе Квазимодо»), а также работы И. Кулешовой («Бродский и Азия: метафизическая несовместимость»), А. Кантора («»Подлинный крик помощи»: Иосиф Бродский и Исайя Берлин»), Е. Петрушанской (раздел «О музыкальном мире поэта»).

«Стратегии» имеют и третий раздел, не менее важный и содержательный, – «Поэтика И. А. Бродского. Материалы к библиографии» (составители А. Степанов, Д. Ахапкин). За указателем основных работ по творчеству Бродского следуют несколько пустых страничек для заметок, а может быть, для набросков и рисунков, которые так любил Бродский.

Е. ЛУЦЕНКО