И время и слово
Борис Панкин, Время и слово. Семь публицистических очерков из жизни и литературы, «Детская литература», М. 1973, 286 стр.
Заостренность, подчеркнуто личная интонация, с которой написана эта книга, задает и правила разговора о ней.
Начну с несущественного, частного. Название одного из очерков сборника – «Белый Бим и Белый пароход». Игра слов? Чисто журналистская изобретательность? Скорее всего, так. Что и говорить, в книге более привычны нейтральные, «спокойные» заголовки. Однако – убедимся мы еще не раз – автора этого сборника каноны заботят меньше всего.
Б. Панкин, впрочем, и не скрывает газетного происхождения статей, неоднократно сам указывает на журналистскую природу книги. Она ведь и начинается с весьма определенного уведомления: «Первое, что хотелось бы сказать возможному читателю этой книги, – она написана журналистом. Публицистом молодежной газеты…» И на разных ее страницах мы найдем прямые или косвенные, подробные или краткие отсылки к собственному журналистскому опыту, размышления о тайнах, этой профессии, убежденную проповедь полезности газетной школы для писателя.
И все-таки рассматривать книгу Б. Панкина только как журналистику значило бы допустить немалую ошибку. Ибо автор ее – и журналист, и литературный критик; публицистичность, стремление к максимальной выразительности формы органически соединяются в его статьях с аналитическим даром, высотой эстетических критериев.
Быть может, нелишне на примере одной из глав проследить принцип отбора, принятый автором, композиционную структуру его работ. Очерк «Жизнь Учителя» начинается, как и многие другие главы, с довольно конкретного повода, с весьма незначительной «зацепки». Б. Панкин цитирует одно из писем, пришедших в «Комсомольскую правду» (это был отклик на статью о фильме «Доживем до понедельника»), и исподволь, без какого-либо нажима вовлекает читателей в спор с автором этого запальчивого послания. Доводы, которые приводит Б. Панкин, рассчитаны отнюдь не на то, чтобы «обличить» своего оппонента. Нет, автор книги стремится прежде всего осознать, понять истоки заблуждений, с которыми он вступает в полемику. И поэтому, отталкиваясь от частного положения, Б. Панкин неуклонно и последовательно расширяет поле наблюдений, фронт исследования; ход его мысли подобен концентрическим кругам, расходящимся по поверхности воды. Что значит в современном мире школа, каков сегодня этический и духовный авторитет учителя, – эти вопросы рассматриваются в самом широком идеологическом, социальном контексте.
Но вот логика размышлений привела Б. Панкина к необходимости подкрепить свои доводы материалом искусства, литературы. Материал этот более чем разнообразен: проза Ч. Айтматова, В. Быкова, М. Шагинян, Д. Апдайка, фильмы «Первый учитель» и «Доживем до понедельника»… Как видите, явлений случайных, проходных здесь нет. И некоторой неожиданностью кажется поначалу обращение автора к произведению малозначительному – повести В, Галунчикова «Тихая заводь». Следует ли автору, как говорят, опускаться до полемики с явно неудачным творением, не понижает ли это уровня разговора? Нет, не понижает! Больше того, полемические эти страницы расширяют амплитуду доказательств, обогащают эмоциональную палитру книги Б. Панкина: ирония, сарказм, иногда столь же незаменимы, как в иных случаях необходимы патетика и высокий слог. Поскольку речь зашла о таких вещах, как критерии, принципы отбора, то позволю себе сказать по «этому поводу еще несколько слов. Бесспорно, что объект анализа «приподнимает» критика, что критик растет, обретает уверенность на произведениях значительных, этапных. Но не хотелось бы верное это положение превращать в абсолют. Возможно (и примеров тому множество) а обратное: самый незначительный, случайный повод критик отлично использует для обобщений весьма широких и злободневных, для полемики; и слово, сказанное вовремя, поистине уподобляется меткому артиллерийскому выстрелу в напряженный момент сражения. Высокомерие, снобизм столь же опасны, как и всеядность, и столь же противоречат заинтересованному, взыскательному подходу к искусству. В этом смысле книга Б. Панкина поучительна: не снижая эстетических требований, не делая никаких уступок дурному вкусу, автор тем не менее охотно привлекает для доказательств сюжетные линии, ситуации и тех произведений, художественная ценность которых порой весьма скромна. Такое обращение с материалом оправдывает себя – и потому что автор рассматривает произведение, опираясь на единство социологического и эстетического критериев, и потому что форма изложения, которую избирает критик, чрезвычайно свободна, подвижна, не сковывает ход мысли сакраментальными для критика заботами: дать общую оценку книге, подвести «баланс» достоинств и недостатков…
Вернусь к утверждению, что публицист и литературный критик соединились в книге Б, Панкина воедино. Что предопределило этот не часто встречающийся сплав? Можно говорить об особом свойстве дарования, об определенной – так, а не иначе – сложившейся жизненной и творческой судьбе. Но в данном случае я хотел бы сказать о другом: высокого накала идей, яркого темперамента доводов поистине требовали вопросы, которые занимают автора, явления литературной и общественной жизни, которые он исследует.
Сквозная мысль книги: человек и время, долг человека перед временем и перед самим собой. Мысль сквозная, но пульсирующая: она может угадываться лишь подспудно, уходить в детальный разбор какой-либо коллизии произведения, а может прорываться на поверхность то возвышенно-напряженным монологом, то горячей проповедью, то ненавязчивым и непринужденным течением.
Заинтересованность, с какой Б, Панкин размышляет о взаимоотношениях личности и общества, о социальной активности человека, о корнях гражданской индифферентности, рождена не только потребностью решить, так сказать, теоретически вечные и всегда злободневные вопросы жизни, За ней стоит прежде всего общественная позиция, опыт души, нравственная убежденность. Именно отсюда проистекают прямота и резкость полемики с натурами социально инертными, склонными – без излишних церемоний – оправдывать собственные пороки ссылками на «среду» и «объективные обстоятельства». Именно отсюда и готовность вести бой с открытым забралом, активно вовлекать читателя в ту высоковольтную зону, в которой спор о противоборстве двух миров, о столкновении идеологий приобретает подлинную остроту и откровенность. Да, и непременно следует сказать о редкой, не каждому дающейся способности автора находить общий язык с молодым читателем, нисколько при этом не заигрывая с ним, не подлаживаясь к нему, Ироническая окраска, умение найти неожиданный ракурс, свежий взгляд на явления достаточно известные – все это не может не импонировать требовательной, нетерпимой к фальши и шаблону молодежной аудитории. «Прошли те времена, теперь уже такие давние, когда для одних ребятишек даже начальное образование было недосягаемой роскошью, а другие занимались на дому с боннами и приходящими учителями», – пишет Б. Панкин о стремительном росте грамотности, о повышении образовательного ценза в стране. И обратите внимание, как почти забытое, вышедшее из повседневного обихода слово «бонна» придает фразе живость и свежесть, эффектно и выразительно заостряет мысль автора. Б. Панкин хорошо владеет искусством публицистики, позволяющей воздействовать и на ум, и на душу, и на сердце читателя.
Эмоциональный и философский камертон книги – очерк «Время звонко и коротко». Он о тех, в ком отчетливо отразилось время и кто максимально полно реализовал себя во времени. Николай Островский, Сергей Чекмарев, Марк Щеглов, Виктор Головинский, Разные судьбы, разные поколения, разные этапы советской истории. Эту смену эпох, смену идеалов, устремлений, пристрастий, свойственных молодежи на протяжении четырех десятилетий, Б. Панкин чутко ощущает и выразительно воссоздает.
«Когда мы говорим о новостройках тридцатых годов в СССР, мы представляем себе поезда, баржи и пароходы, набитые грохочущим крепким народом в ватниках, обмотках, лаптях, мы вспоминаем примитивные орудия труда – тачку, кирку, лопату, мастерок штукатура.
Сегодняшний день предстает в совершенно ином обличье. Мы говорим о чертежах и логарифмических линейках, о полупроводниках и ЭВМ. О сложнейших электронных аппаратах, космосе и кибернетике…
Общество развивается, его социальный, экономический, технический потенциал ставит перед молодым человеком все более сложные задачи, все чаще заставляет его поверять эмоции рассудком, а сердечный порыв – трезвым расчетом. Энтузиазм, помноженный на реалистическую, трезвую оценку успехов и нерешенных проблем, своих собственных и всего народа, побуждает молодого человека внимательнее вглядываться в жизнь».
Исследуя движение жизни, неповторимость эпохи, Б, Панкин выявляет вместе с тем непреходящие ценности, нетленные заветы, которые передавались и передаются из поколения в поколение. О «лагере Добра», о социалистическом образе жизни, о советском характере автор книги размышляет, опираясь на опыт истории, запечатленный как в героических биографиях, так и в отечественной классике. И, обращаясь к литературе современной, к произведениям последних лет, критик рассматривает их с той же мерой социальной взыскательности, с какой он пишет о книгах хрестоматийных, знаменовавших собой вехи в развитии советской культуры. Нельзя не обратить внимание на определенность, с которой автор выявляет свои приверженности, свои эстетические вкусы. Очерк «Народный характер» вырос, по всей вероятности, из опубликованной в свое время в «Комсомольской правде» статьи Б. Панкина о романе «Две зимы и три лета». Как известно, вокруг романа Ф. Абрамова, некоторых других произведений кипели споры, носившие отнюдь не отвлеченно-схоластический характер. Иные прозаики и критики пытались любой ценой приспособить «деревенскую прозу» для обоснования более чем спорных концепций народного характера, национальных традиций, исторического прошлого, Статья Б. Панкина, появившаяся в самый разгар полемики, вовсе не обходила острые углы, не содержала «фигуры умолчания». Со всей прямотой была показана в ней беспочвенность «теорий», обеднявших диалектическое, широкое понимание народа. «Удивительно, то ли по инерции, то ли из-за моды, но, как только дойдет у иного писателя дело до народа, так и полезут изо всех углов божьи старушки, мудрые деды, деревенские чудаки, которые на поверку и оказываются самыми умными. Конечно, из песни слова не выкинешь, да и незачем, И в таких людях заключена толика разума народного, как есть она, несомненно, и в рассуждениях Евсея Мокшина. Но именно толика. Истинный же народ деревенский – это Илья Нетесов и Петр Житов, фронтовики, это Лукашин, тоже фронтовик, партийный работник, это Кузьма Кузьмич, начальник лесоучастка, старик Никифор, в буквальном смысле сгоревший на колхозной работе, и подрастающая Лизка – само трудолюбие и сама чистота… Другими словами, люди, накрепко, характером, профессией, бытом, наклонностями и потребностями привязанные, не в первом уже поколении, к колхозному строю, живущие его бедами и радостями».
Полемичность – неотъемлемое свойство книги Б. Панкина. И вполне закономерное: многие из произведений, о которых он пишет («Белый пароход» Ч. Айтматова, «Снимается кино» Э. Радзинского, «Остановиться, оглянуться…» Л. Жуховицкого), явно не из тех, что предполагают одномерное толкование и встречаются с трогательным единодушием оценок… Впрочем, дело не только в дискуссионности, как бы предопределенной предметом разговора. Полемичность- в природе дарования Б, Панкина. «Не бойтесь полемики!» – эти ленинские слова не случайно вынесены в название одной из главок книги «Время и слово». Б. Панкин подробно пишет об этике дискуссии, о культуре спора, об умении убеждать, И можно сказать, что хорошей практической иллюстрацией этих теоретических постулатов служит сама книга Б. Панкина, родившаяся из стремления ответить на насущные вопросы жизни и литературы. «Постепенно… в этой кипящей магме суждений, оценок, мнений, споров возникают затвердения, образуются островки, пики, которые снова и снова притягивают к себе, требуют внимания, мысли, слова». Книга «Время и слово» сохранила кипение расплавленной магмы. В слове ее отразилось время.