№1, 1982/Обзоры и рецензии

Художественная публицистика

Александр Рубашкин, Прямая речь. Очерки о советской писательской публицистике, Л., «Советский писатель», 1980, 368 с.

Понятие «художественная публицистика» вошло в наш критико-литературоведческий обиход сравнительно недавно, хотя практически оно складывалось с тех пор, как возникла в журналистике, в литературе сама публицистика. Были времена, когда публицистика почти никак не связывалась с искусством, создавались теории, согласно которым публицистика в любом своем качестве не относится к области художественного творчества. Если в художественном произведении обнаруживались какие-либо публицистические элементы, это воспринималось лишь как недостаток. Характерно, что исторические отступления в «Войне и мире» Толстого с их новой открыто полемической концепцией истории встречались как нечто чужеродное для традиционного романа. Только с течением времени Герцен был признан как корифей историко-философских и публицистических воспоминаний («Былое и думы»). Выяснилось, что в этом и состояла специфика произведения, определившая его звучание на столетия. Традиции Радищева и Герцена поддерживаются в русской литературе до сих пор, конечно, каждый раз по-новому в зависимости от того исторического этапа, который переживает и наше общество, и наша теперь уже многонациональная литература.

Книга А. Рубашкина «Прямая речь» имеет подзаголовок «Очерки о советской писательской публицистике», потому, естественно, сосредоточивает внимание именно на художественной публицистике в отличие от так называемой «деловой», общественно-политической или научной, хотя четких границ здесь быть не может. Всякая публицистика, хозяйственная, научная, политическая, может быть в то же время и художественной, а художественная немыслима без постановки самых разных практических или теоретических проблем, сегодня волнующих общество. «…При анализе статей, очерков, публицистических книг, – пишет автор во вступлении, – хотелось исключить какую бы то ни было нормативность, ибо высокая публицистика одухотворена мыслью, ее окрыляют высокие идеи, для нее характерен самостоятельный подход к проблемам, умение сказать по-своему» (стр. 19). Иначе говоря, свойства и особенности художественной публицистики автор вскрывает в процессе конкретного анализа произведений, от практики идет к теоретическим обобщениям.

Свое исследование А. Рубашкин начинает от А. Серафимовича и Л. Рейснер и доходит до наших дней, до публицистики Ф. Абрамова и Д. Гранина, однако не претендует на «историю публицистики», его интересует прежде всего место публицистики в русской советской литературе, место ее в творчестве некоторых писателей, которые оставили заметный след в литературе как публицисты. И в этом первейшее достоинство книги А. Рубашкина.

Анализировать художественное произведение трудно, публицистическое – вдвойне. Публицистика, как известно, основана на документе, на только что происшедшем событии, на реальных фактах действительности, а мысль нередко тут же точно формулируется самим автором. Казалось бы, чего проще: пересказывай и цитируй. Однако такая простота приводила обычно лишь к перечислению тем и проблем того или иного писателя-публициста. В своей книге А. Рубашкин создает систему «опор» для проникновения во внутренний дух публицистики, в тот самый, который и делает ее подлинно художественной.

Публицист, по счастливому выражению В. Катаева, «художник-моменталист», пишущий о дне сегодняшнем во имя будущего. Потому-то первое качество статей, очерков, книг публициста – «непосредственное участие в событиях», о которых он рассказывает. Таким мы видим А. Серафимовича в первые дни советской власти, когда он в своих статьях непосредственно обращается к читателю, говорит с ним доходчиво без упрощения и правдиво до беспощадности, вывод же исследователя о «стиле» этих статей звучит так: «Политкому-художнику рисовать некогда, он воюет». О книге Л. Рейснер сказано: «Фронт» – не только книга, это поступок».

«Испанский дневник» М. Кольцова отличается тем же качеством, но это еще и «своеобразный дневник души» писателя, хотя и ограниченный особенностями наших тогдашних взглядов на взаимосвязь личного и общественного. В «дневнике», как в других таких же книгах – Л. Рейснер или Джона Рида, – «заключена большая эмоциональная сила, без чего вообще невозможно представить себе писательскую публицистику». На примере «Испанского дневника» доказывается, что такое художественность публицистики.

Да, в «дневнике» нет «принудительной» образности, господствует лаконизм и точность, Кольцов создал много ярких сцен, пластических портретов, точных пейзажей, но главное в том, что «весь «дневник» – развернутый лирический монолог» что мы все время слышим голос автора, участника событий, и видим его в деле». Подчеркивается, таким образом, исключительная роль личности автора в структуре художественной публицистики. Читателю виден автор, потому что он ведет «главную партию», читатель идет за ним, «следит за его мыслью». Художественность публицистики находится в зависимости от масштаба личности пишущего, от меры его убежденности и искренности. Таковы эти «опоры», они-то и позволяют автору исследования говорить затем об индивидуальном в творчестве разных писателей-публицистов. Показателен в этом смысле анализ публицистики Ольги Берггольц блокадной поры в Ленинграде и военной публицистики Эренбурга. Радиоголосу Ленинграда в дни блокады необходима была высокая патетика, и он ее имел. Но Берггольц обращалась к своим слушателям не с речью, а с задушевно-исповедальной беседой, потому что это было по преимуществу обращение к людям ослабевшим, замерзающим, оторванным от других людей в своих квартирах, темных, без телефона, без газет, почти без писем. Она была именно исповедальной, ибо вел беседу не просто все видящий и все понимающий человек, а человек, все сам переживающий – голод, холод, смерть близких, постоянные обстрелы, труд сверх какой-либо нормы, сверх силы. Из анализа этих бесед, стихов, поэмы «Февральский дневник» постепенно вырастает перед нами незаурядная личность писательницы. О ней слушательница того времени написала: «В Вашем голосе я слышу голос своей совести, голос бойца, командира… Умница Вы наша!..» Многочисленные свидетельства такого рода потребовали сделать обобщение: «И сегодня чувствуешь, как слово писателя звучало в контексте своего времени». Чувствовать это необходимо, иначе не поймешь реальную общественную значимость этих бесед, их целенаправленность и убежденность, их подлинную и с течением времени не умирающую человечность.

Говоря об особенном в статьях Эренбурга, А. Рубашкин выделил прежде всего то, что они обращены к уму и сердцу читателя, воздействовали на него эмоционально. О стиле своих статей Эренбург словно бы и не думает, тем не менее стиль этот мы узнаем по его «короткой, ударной, как штык, фразе», по неповторимо индивидуальным афоризмам, по той ненависти к фашизму, которую он выражал со всей силой своего публицистического таланта. Эренбург не был наблюдателем, он не заботился об эффектных приемах воздействия на читателя, он открыто, честно и просто говорил о наших бедах и наших задачах, о наших просчетах, тревогах и, о нашей вере в победу, он говорил о нас и о себе, о своей и нашей любви и ненависти… «Все это надо помнить… – пишет А. Рубашкин, – ибо мастерство и проблематика здесь неотделимы друг от друга. Значение этой публицистики и в масштабности ее, в том, что она выразила существеннейшие тревоги времени, и в том, как это было сделано…»

Или возьмем послевоенное время. Естественно, что А. Рубашкин обращается в первую очередь к В. Овечкину. Опять-таки его творчество рассматривается в «контексте своего времени», и уже потому оно своеобразно. Появившись в 50-х годах, очерки В. Овечкина, а также очерки писателей «овечкинской школы» стали «важнейшим фактором общественной жизни». Снова, как в случае с Берггольц или с Эренбургом, мы видим, какая крупная личность перед нами, как заинтересованно отдавал он себя тому, во что верил, что досконально знал и защищал. Снова убеждаемся, что очерки Овечкина имеют не одно газетно-прикладное значение. Недавно точную и глубокую оценку творчества Овечкина дал И. Дедков. А. Рубашкин разделяет его оценку: «И. Дедков увидел в самой позиции автора «Будней» нравственный пример для всей литературы – и тогдашней, и нынешней. В этом смысле, добавим мы, нет существенных различий между публицистикой и другими жанрами» (стр. 211).

Добавление принципиальное, подкрепленное многими достижениями писателей-публицистов.

Примеров конкретного и полновесного анализа писательских работ можно привести много, автор обращается, к произведениям Д. Рида, Вс. Вишневского, К. Симонова, В. Гроссмана, Б. Горбатова, А. Толстого, Л. Леонова и других, но уже ясно: складывается теоретическое обоснование художественности писательской публицистики в ее лучших образцах. При этом автор постоянно полемичен, активно и последовательно отстаивая свое понимание проблемы. В самом начале книги, когда определяются ее задачи и формулируются ее исходные позиции, он доказательно возражает М. Черепахову, решительно отлучающему публицистику от художественной литературы. А. Рубашкин в этой полемике ссылается на классиков и на серьезные исследования современников – В. Канторовича, Э. Генри, Е. Прохорова… Суждения М. Лобанова и И. Стрелковой о творчестве Овечкина он считает «далекими от правды», потому что критики убеждены: овечкинские очерки вскоре «угасли в своей практической актуальности именно из-за узко-практической своей проблематики». «…Опять отрывается «проблема» от мастерства, будто живут они в произведении отдельно…» (стр. 205), – обоснованно констатирует А. Рубашкин, опираясь на собственный анализ овечкинских очерков, на оценку их Г. Радовым, Ю. Черниченко, И. Дедковым. Весомо прозвучала полемика с критиком П. Глинкиным, который не согласен с тем, что публицистика Эренбурга – «ярчайшее явление военных лет». Однако к тому, что говорили о качестве и значении военной публицистики Эренбурга такие писатели, как Н. Тихонов, Э. Генри, А. Сурков, Н. Грибачев, К. Симонов, что написал о ней А. Рубашкин, следует добавить, что так думали – да и не могли думать иначе – все, кто в годы войны был на фронте… И там, где автор подводит итоги своих размышлений о писательской публицистике, он отмечает отклонения от понятия «художественная публицистика» у самих писателей, зарекомендовавших себя проникновением в специфику публицистики, в специфику своего творчества.

Так, Ю. Черниченко, обращая внимание на важные черты публицистики Н. Энгельгардта, опускает, однако, то, что позволило бы понять ее отличие от публицистики, например, Г. Успенского. Дело в том, что автор «Писем из деревни» художнических задач перед собой не ставил. А Эрнст Генри, написавший отличную статью «Мастерство публициста» (И. Эренбурга), все-таки ставит в один ряд публицистику Герцена и Плеханова, Гюго и Воровского, Эренбурга и Луначарского. А. Рубашкин уточняет: «Можно «выигрывать политические битвы огнем публицистики» (Э. Генри) и не будучи художником. Но остаться в литературе суждено Герцену, Успенскому, Короленко, Овечкину. Это не мешает нам видеть и литературные дарования крупных политических деятелей, своеобразие их публицистического слова. Мы не призываем к строгим регламентациям. Но определить характер художественной публицистики необходимо в интересах самой литературы, разумеется, помня, что резких границ между искусством и неискусством не существует» (стр. 357).

А. Рубашкину свойственна заинтересованность в проблемах, исследуемых писателями-публицистами. О войне говорить не приходится – она потрясла всех и до сих пор военные темы волнуют нас. Но далее А. Рубашкин энергично поддерживает «художественную экономику» Ю. Черниченко, «художественную социологию» Е. Дороша, очерки «проблемиста» Л. Иванова, справедливо видя во всей деятельности таких писателей насущную необходимость. Разговор о давних и недавних очерках Ф. Абрамова он завершает, например, так: «…Лишь в связи с публикацией романа «Дом», последнего в «пряслинском цикле», критика вспомнила, и вполне обоснованно, что очерк «Пашня живая и мертвая» связан прямо с романом, как, добавим, связаны с ним и «Вокруг да около» и яркое выступление Ф. Абрамова на VI писательском съезде. Везде в центре внимания писателя один вопрос – о нашем общем доме и его хозяине-труженике, о том, каким ему быть и как ему жить» (стр. 264). Отсюда публицистичность самой книги А. Рубашкина. Он выступает как критик-публицист и тогда, когда изучает период «трудной весны» Овечкина и его последователей, и тогда, когда исследует выступления писателей «в защиту друга», в защиту нашей земли. И он не просто повторяет уже сказанное. Его интересуют не только художественные особенности произведений, но все произведение с его конкретным содержанием и с его направленностью. Исследователь не регистратор проблем, анализируя, он защищает прогрессивные идеи времени, вскрывает природу взглядов писателей и тем самым дополняет, обогащает действенную силу их работ. Сама концентрация проблем, идей, предложений, высказанных писателями за последние 10 – 15 лет, производит неизгладимое впечатление, а затем идет вывод: «Вот почему хочется поддержать пафос экологической публицистики: она учит измерять леса не в одних кубометрах. Сказанное слово само по себе ничего не меняет. Но и принятое решение – тоже. Все дело в человеке, воспринимающем это слово и претворяющем решения в жизнь» (стр. 287). Мысль, безусловно, актуальная, потому что в жизни мы вновь и вновь сталкиваемся с проблемами, по которым давно уже приняты умные решения.

О публицистике в советской литературе написано немало, о ней пишут и будут писать. Книга А. Рубашкина – заметная ступень в постижении закономерностей развития нашей художественной публицистики. Она своевременна и современна, хотя и обращена во многих главах к нашей литературной истории.

К этому хочется добавить, что автор исследований о публицистике Эренбурга и Кольцова, автор документального и в чем-то неповторимого очерка о героических и трагических блокадных годах «Говорит Ленинград», видимо, и не мог не написать книги о большой, звучащей во все времена писательской публицистике, причем, как и прежде, в живой, всем доступной форме. По-своему знаменательно и то, что «Прямая речь» посвящена памяти писателя-публициста Владимира Яковлевича Канторовича.

г. Новосибирск

Цитировать

Яновский, Н. Художественная публицистика / Н. Яновский // Вопросы литературы. - 1982 - №1. - C. 215-220
Копировать