«Хорошо и честно исполненный долг» (Письма С. Я. Маршака)

Немного найдется писателей в нашей стране, которые могли бы соперничать с Самуилом Яковлевичем Маршаком в огромности его переписки, в многочисленности и разнообразии его корреспондентов – от воспитанников детского сада до члена английского парламента, – в самых прихотливых запросах – и в неизменном внимании и чуткости его ответов. И в удивительном умении извлекать из кипы ежедневной почты необычные судьбы людей, нуждающихся в помощи и поддержке. Однажды Самуил Яковлевич показал мне письмо из тюрьмы: заключенный прислал ему свои стихи, рассказал о себе и просил совета – как жить дальше. Маршак послал ему книги и умное доброе письмо и потом долго следил, как выкарабкивался из трудного положения этот, показавшийся ему одаренным молодой человек.

Как часто вообще лучшим ответом – особенно детям – Самуил Яковлевич считал посылку книг своих и чужих и как щедр был в этом! В дни своих юбилеев он получал множество коллективных посланий – целые альбомы детских рисунков – и отвечал им охапками своих детских книг.

И все-таки, несмотря на всю эту обильную переписку, мне всегда казалось почему-то, что Самуил Яковлевич не очень любил писать письма. Он предпочитал, когда только можно было, непосредственное общение с людьми – хотя бы по телефону, когда он слышал голос собеседника, его интонации, его живое слово. Помню, несколько раз в ответ на мои письма, посланные ему в Дубулты, в Крым, раздавался звонок междугородного телефона, и я слышала знакомый, чуть хриплый, ласковый голос.

В письме к Л. Буновой он подтверждает это: «…как трудно давать советы автору, не видя его перед собой, не зная, доходят ли до него замечания, высказанные в письме».

Ко всякому слову написанному он относился по-художнически, как к стихам, как к статьям. Но нельзя же над каждым письмом работать, как над литературным произведением! И все-таки он иногда переписывал, переделывал их – по стойкой писательской привычке. Лучшие его письма – это, конечно, послания в стихах, экспромты, в которых он был подлинным виртуозом. Когда-то я с восхищением читала его давний дневник-письма, который он писал жене, путешествуя пешком по Англии. Это, несомненно, поэтические страницы.

И как характерна для Маршака фраза из одного письма: «Пишу так пространно потому, что нет времени написать короче». Он хотел даже в письмах добиваться краткости и выразительности.

Письма, которые здесь печатаются, взяты из тома Собрания сочинений С. Маршака, который подготовлен И. Маршаком и Ц. Кин. Они в основном касаются двух сторон литературной деятельности С. Маршака – детской литературы и переводов.

Несколько писем к М. Горькому в первые годы деятельности Маршака в детской литературе переносят нас на сорок лет назад. Тогда ему пришлось даже жаловаться Алексею Максимовичу на помехи, которых было много у него в те годы. Борьба за настоящую художественную книгу для детей против чрезмерно рационалистических и дидактических требований педагогов, от которых часто зависела судьба той или иной книги, шла в 20-х и 30-х годах ожесточенно, и Маршак был в ней горячим бойцом. Заслуги Маршака в развитии советской книги для детей нельзя позабыть. Как известно, Горький поддержал Маршака и своими статьями, и организационно. Было создано специальное издательство детской литературы, восстановлена в правах сказка, были выпущены замечательные политические книги для детей, как «Рассказ о великом плане» М. Ильина – книга, получившая мировую известность. Горький, с первых дней революции думавший о литературе для детей, организовавший первый советский детский журнал «Северное сияние» (для которого написал антирелигиозную сказку «Яшка»), много сделавший для создания Детгиза, нашел в Маршаке ближайшего помощника. Письма тех лет – интересная страничка истории советской детской литературы.

О детской литературе Маршак говорит и как поэт, написавший много книг для детей разных возрастов, и как редактор-организатор. Большей частью это письма-ответы людям, работающим над исследованием его творчества. Он замечает: «Мне очень трудно говорить о своей так называемой «творческой лаборатории». Сказать по правде, он очень умел говорить о своей работе, но в живой беседе, когда он мог прочесть стихотворение и показать, как оно возникло и как делалось, – вдохновенно, образно, иногда – полемично. Писать же об этом в деловом письме, вероятно, ему было трудно. И все же он дает своим корреспондентам и некоторые биографические разъяснения и вспоминает, как появились замыслы отдельных стихов и как они воплощались в строки. Одновременно, раскрывая своеобразие подхода к разным темам, он обобщает свое постоянное «стремление к строгой законченной форме». Поэтому так точны и справедливы его замечания о сказке, высказанные в письме к Л. Буновой. Когда-то он писал Л. Чуковской: «Сказка – это концентрат разных витаминов – вроде молока для маленьких. В ней есть все элементы питания. Она учит говорить, мыслить, чувствовать… Это поэтический жанр, требующий высокого совершенства». В письме к Буновой Самуил Яковлевич конкретно говорит о сюжете сказки, о ее персонажах и, что особенно кажется мне интересным, – о правдоподобии характеров и положений в сказке.

Очень характерны интонации, определяющие отношение к адресатам. Шутливые, когда он просит передать своей трехлетней «читательнице», что «никто в точности не изобразил буквами звуки, которые издает утка»; заботливые, когда он пишет человеку больному; сдержанно вежливые, когда обращается к исследовательнице своего творчества: «Я был бы рад уловить в Вашем письме какие-нибудь собственные Ваши мысли и наблюдения, возникшие у Вас в процессе длительной работы. Но пока я их не нахожу».

Письмо к В. Рудину посвящено работе поэта над переводами сонетов Шекспира. Хотя о переводческой работе Маршак писал не раз в своих статьях, здесь впервые он подробно говорит именно о переводах сонетов. Отвечая на прямые вопросы корреспондента, Маршак раскрывает и свое отношение к сонетам, и свои принципы перевода. Разговор о статьях английского историка Рауза о Шекспире, который содержится в письме к К. Чуковскому, здесь может служить как бы комментарием к тому, что написано Рудину. В тех спорах, какие велись и ведутся о переводах Маршаком шекспировских сонетов (ведь пишутся даже целые диссертации об этом), эти письма поэта будут его личным свидетельством.

Письма С. Маршака, печатаемые сейчас в журнале «Вопросы литературы», выбраны по тематическому признаку, но в письмах этих то здесь, то там разбросаны блестки ума и опыта, которые, как яркие вспышки, всегда освещали беседу с ним, – это знают все, кому посчастливилось разговаривать с Маршаком. И мне, живой свидетельнице и участнице всех «конфликтов» в детской литературе 30-х годов, особенно дороги не разговоры о книгах для детей, а такие, например, слова, сказанные Самуилом Яковлевичем: «…самая смелая свобода в искусстве сочетается со строгой дисциплиной». Или еще: «Лучший ключ к пониманию поэзии – любовь к ней». И Самуил Яковлевич всегда откликался на зов того, у кого был этот заветный ключ.

ВЕРА СМИРНОВА

 

М. ГОРЬКОМУ

Ленинград, ул. Пестеля(бывш. Пантелеймоновская), 14, кв. 11.

9 марта 1927 г.

Дорогой Алексей Максимович,

Двадцать лет я не видел Вас. Не знаю, как это вышло. Когда Вы были в России, я был за границей, потом – с начала войны – жил в провинции. Вернулся же я в Питер летом 1922-го года – вскоре после Вашего отъезда отсюда.

Но я был так взволнован и обрадован, когда А. Н. Старк¹ сказала мне, что Вы не забыли меня. Наша встреча на даче у Стасовых, потом Ялта, Куоккала – все это стало для меня эпосом.

Кажется, до Вас дошли мои книжки², посланные через Наркоминдел. Понравились ли они Вам? Скоро пошлю еще, если Вам интересно.

К детской литературе я пришел странным путем. В 1913 году я познакомился с очень любопытной школой в южном Уэльсе (Wales). Дети жили там почти круглый год в палатках, легко одевались, вели спартанский образ жизни, участвовали в постройке школьного дома. Я прожил с ними около года – и это было счастливейшим временем моей жизни. Во всяком случае это было единственное время, когда я чувствовал себя здоровым. После революции я работал в наших колониях для ребят³. Блэк⁴ и народная детская поэзия – вот еще что привело меня к детской литературе. А к тому же у меня дома есть читатели, которые иногда заказывают мне книги, – мои маленькие сыновья.

О нашей редакционной работе рассказывала Вам А. Н. Старк. В отделе дет. литературы Госиздата, когда мы начинали работу; преобладали профессиональные детские писательницы и переводчицы. Большинство книг о природе, технике, путешествиях – было переводом или компиляцией. Детей приучали к литературно-безличному, шаблонному, переводному языку. Бывали и хорошие книги, но редко. Значительная часть старой детской литературы отметалась по педагогическим соображениям. В последнее время выработался новый шаблон – бытовая беллетристика и поэзия для детей (дет. дом, школа, беспризорные, пионеры, дети – участники гражданской войны) с псевдосовременным жаргоном и надуманным бытом, или «производственная» литература – довольно сухая и скучная. Трудно было начинать в таких условиях.

Мы притянули к работе самых разнообразных людей – Николая Тихонова (Видели ли Вы «От моря до моря» и «Военных коней»?), Пришвина («Рассказы егеря Михал Михалыча»), Чапыгина, Бориса Житкова – очень наблюдательного и бывалого человека («Про слона», «Морские истории», «Паровозы», «Репа в упряжке»). Очень было бы хорошо, кабы можно было обходиться в детской литературе без «посредников» – популяризаторов и компиляторов. Мы привлекли людей ценных для нас своим личным жизненным опытом: участников экспедиции, охотников, революционеров и т. д. Новорусский написал «Тюремных робинзонов» шлиссельбургской крепости, Лебеденко – о своих полетах в Китай и с Амундсеновской экспедицией на Север. Молодой писатель, охотник и зоолог Бианки написал большую книгу (она еще не вышла) – «Лесная газета» – лесные события за год.

В книжках для маленьких мы избегаем «сюсюканья» – подлаживания к детям. Нет ничего лучше народных детских прибауток, песенок, считалок, скороговорок-тараторок, «дразнилок». Очень важно достигнуть в детской книжке четкости, пословичности. Как говорит мой товарищ по работе – художник Лебедев, текст книжки дети должны запомнить, картинки вырезать, – вот почетная и естественная смерть хорошей детской книжки.

Для старших очень нужна большая повесть, роман. Почему-то в Англии многие писатели для взрослых умели и умеют писать и для детей. А у нас сложность – и формальная и психологическая – мешает людям писать для детей.

Про меня говорят, что я стремлюсь всех превратить в детских писателей. Ну что ж, попробуем.

Очень мешает нам в работе отношение педагогов (а они почти единственные, к сожалению, критики и рецензенты дет. литературы). Почти всегда они оценивают произведение только со стороны темы («Что автор хотел сказать?»). При этом они дают похвальные отзывы часто явно бездарным произведениям и порицают талантливые книжки, не подходящие под их рубрики. Прежде всего они боятся сказочности и антропоморфизма. По их мнению, фантастика (всякая) внушает детям суеверие. Напрасно в спорах мы указывали, что всякий поэтический образ грешит антропоморфизмом – оживлением, очеловечиванием всего окружающего. Один из педагогов на это ответил мне: если поэтическое сравнение употребляется со словом «как» («то-то, как то-то»), тогда можно; если же без слова «как» – то сравнение собьет ребенка с толку. Веселые книжки – особенно те, в которых юмор основан на нелепице, – упрекают в легкомыслии и в том, что они вносят путаницу в детские представления.

В отношении текста и рисунка есть еще одно неправильное суждение. Требуют, чтобы весь текст, все слова и обороты речи были понятны ребенку, а это чаще всего ведет к зализанности и приглаженности, к вытравлению личности писателя из произведения. А вот я помню, что в возрасте 9 – 10 лет я читал книги, где не все было мне одинаково понятно. Надо же узнавать новые слова и новый, непривычный склад речи. То же требование, предъявляемое к рисунку, часто лишает рисунок того же, главного: личности художника. Пусть люди с юности приучаются к тому, что художественные образы не летят сами, как гоголевские галушки, в рот, а иногда требуют от читателя сосредоточенного внимания и активности. Конечно, мы и сами, как только можем, стремимся к простоте.

Простите, что так пространно пишу. Мне очень хочется, чтобы Вы, Алексей Максимович, были в курсе наших дел.

В последнее время нам принесли интересную книгу⁵ – автобиографического характера. Автор – рабочий Гудим, слесарь «Красного Арсенала». 39 лет. С необычайной эпической полнотой, простым и торжественным стилем повествует он о своем отце, хозяине, товарищах по мастерской; все они так хорошо у него разговаривают, курят, пляшут. Местами очень трогательно, местами же неуклюже и даже нелепо. Автор – и художник (скульптор) и изобретатель. Думаю, что эту вещь надо напечатать без поправок, но с предисловием. Если бы автор был помоложе, следовало бы, быть может, воздержаться от печатанья первой его книжки и ждать от него других вещей. Но ведь ему около 40 лет, и он почти неграмотен. А было бы жаль, если бы пропал такой любопытный документ. Если хотите, я пошлю Вам эту вещь, когда будет переписана.

Ну вот. Написал целую повесть. Кабы можно было бы увидеться с Вами! А то пишешь и не знаешь, о главном ли говоришь, о самом ли важном. К тому же я сейчас совсем болен. Вероятно, скоро мне удастся поехать на месяц – на два в Кисловодск, – полечить сердце и отдохнуть.

Напишите мне, дорогой Алексей Максимович. Был бы рад узнать, как поживает Максим, его жена и дочь.

Если я уеду, – адрес останется тот же: письмо мне перешлют.

Примите мой привет.

С. Маршак.

 

М. ГОРЬКОМУ

22 апреля 1927 г.

Дорогой Алексей Максимович,

Я так рад, что Вы не забыли меня и между нами снова установилась переписка. Меня очень ободрил Ваш отзыв о моих книжках. Перед отъездом я оставил А. Н. Старк для отсылки Вам новые издания.

Если Вам интересно, я буду посылать Вам некоторые рукописи из материала, поступающего в редакцию. Но, может быть, Вас так обременяют чтением рукописей, что лучше воздержаться от присылки новых? Иногда к нам приходят очень занимательные вещи. Правда, большей частью это автобиографический материал, свидетельские показания. Но так интересно, когда в первый раз говорит о себе то молодое поколение, которое до сих пор являлось загадкой. Любопытно, когда впервые начинают подавать голос те края и окраины России, которые либо совсем еще не давали писателей, либо подчинялись в прежнее время «столичным» классически-литературным требованиям, урезывая при этом свою самобытность, заглушая свой акцент.

При таких обстоятельствах редакторство превращается в кладоискательство и требует сугубой осторожности и трезвости.

Очень жалко, что пропало Ваше письмо с рецензией⁶, посланное на имя А. Н. Старк. Нам всем так интересен и важен Ваш отзыв.

Последняя новость в нашем детском отделе Госиздата – дешевая библиотека для города и деревни. Выйдет книжек 50 с рисунками (по пятаку и по гривеннику). Лебедев – молодец: он добился того, что эти книжки по внешности будут не хуже дорогих книжек. Кстати, первое издание «Жизни и приключений Максима Горького» целиком разошлось в короткое время. Было бы чудесно, если бы сам Максим Горький дал нам повесть, рассказ или сказку – для маленьких или для старших, все равно.

Я все еще нездоров, живу за городом (в Павловске) и на днях еду в Кисловодск в санаторию.

Мой адрес остается прежний (Ленинград, улица Пестеля 14, кв. 11). Письма мне будут пересылать.

Жму крепко Вашу руку и шлю привет Максиму.

С. Маршак.

 

М. ГОРЬКОМУ

Ленинград, 30 янв. 1930 г.

Дорогой Алексей Максимович,

Вашу статью⁷ я прочел в поезде между Ирбитом и Свердловском, возвращаясь из сибирского колхоза «Гигант».

Гигант и Вы вернули мне бодрость и желание работать.

Признаться, я сильно приуныл в последнее время. Самая жестокая критика допустима и законна в наши дни, когда все проверяется и переделывается. Но если в полемике сводятся личные счеты, передергиваются карты, – это очень обидно. Посмотрите, как это делается. В «Литерат<урной> газете» защитники Флериной⁸ и Кальма⁹, отвечая Вам, цитируют – на этот раз уже не меня, а Чуковского («Давай-ка, женушка, домок наживать» и «Нечистым трубочистам стыд и срам»), а Кальм приплетает даже – и совершенно некстати – одиозное имя Пильняка.

Почти в каждом N «Лит<ературной> газ<еты>» говорится о писателях, группирующихся вокруг редакции Госиздата и возглавляемых мною и Чуковским. На самом деле Чуковский никогда не имел никакого отношения к редакционной работе Госиздата. Темы и приемы работы у меня и у Чуковского совершенно различны. Единственное общее у нас – да и то на самый поверхностный взгляд – это пользование словесной игрой. Но ведь тем же приемом пользуются, только не всегда удачно, и люди, подписавшие «открытое письмо М. Горькому», – С. Федорчекко¹⁰ (всякие «Словца без конца») и прочие. В том-то и беда, что «Литературн<ая> газета»»не косит сплошь» – по выражению Тютчева.

Вылавливая из всего мною написанного шутки и безделушки (от которых я отнюдь не отрекаюсь), она сознательно замалчивает тот факт, что я был в советское время одним из первых детских писателей, которые отошли от традиционных тем и приемов. Вы знаете мои книги «Вчера и сегодня», «Отряд», «Почту», «Мастера», «Рубанок» и др.

Но, может быть, моя редакторская деятельность дает повод упрекать меня в следовании традициям буржуазной детской литературы? Редакция, в которой я работаю, дала советскому ребенку такие книги о революции, гражданской войне, советской технике, как «От моря до моря» Ник. Тихонова, «Осада дворца» и «Впереди всех» Каверина, книги Бор. Житкова, Ильина, Олейникова, Ал. Слонимского, «Республику Шкид», «Реку в упряжке». Что могут противопоставить всему этому авторы «открытого письма», говорящие о необходимости воспитания борцов за социализм?..

Беда не в том, что они пишут плохо, а в том, что они создают псевдодетскую и псевдосоветскую книгу.

Хорошо ответил Луначарский Флериной на одном из недавних диспутов. Она сказала: – Я против приспособления к детям. Он ответил: – Да, вы предпочитаете приспособляться ко взрослым¹¹.

Спор в «Лит<ературной> газете» идет не обо мне. Спор идет между людьми, пытающимися создать грамотную, добросовестную по материалу советскую детскую книгу, с поставщиками дешевого литературного товара.

Но это столкновение случайно совпало с тем огромным сдвигом, который ощущается сейчас не только в детской литературе, но и во всей нашей жизни. Время требует от нас проверки всего, что мы делаем. Появляется новый читатель – в каждом колхозе, в каждом заводском поселке – детский сад, детская библиотека. Этот читатель живет в новых условиях и требует новой книги. Нужна серьезная операция. Но при этом надо думать о том, чтобы не убить больного, не лишить детскую книгу жизненных соков.

Письмо мое вышло слишком пространным. Я хотел бы еще поделиться с Вами своими колхозными впечатлениями, но сделаю это в другой раз.

Крепко жму руку

С. Маршак.

Ленинград, ул. Пестеля, 14, Кв. 11.

Спасибо за книгу («Rein»).

Мы переведем ее.

1. А. Н. Старк – сотрудница отдела детской литературы Ленгиза.[↩]
2. Горький получил книги Маршака в изд. «Радуга» (см. «Летопись жизни и творчества А. М. Горького», вып. 3, Изд. АН СССР, М. 1959, стр. 499; январь, не ранее 15).[↩]
3. С. Маршак, О себе, в сб.: «Избранное», «Художественная литература», М. 1964, стр. 20.[↩]
4. С. Маршак начал переводить Блейка в 1913 году.[↩]
5. Книга опубликована не была.[↩]
6. Горький сообщил Маршаку о том, что отправил письмо А. Старк с положительными отзывами на книги (см. «Летопись жизни и творчества А. М. Горького», вып. 3, стр. 510).[↩]
7. Имеется в виду статья о детской литературе «Человек, уши которого заткнуты ватой», посланная в газету 8 января 1930 года (см. «Летопись жизни и творчества А. М. Горького», вып. 4, стр. 3) и опубликованная в «Правде» 19 января 1930 года.[↩]
8. Е. Флерина – в то время председатель комиссии по детской книге Наркомпроса РСФСР.[↩]
9. Д. Кальм – автор статьи «Против халтуры в детской литературе!» («Литературная газета», 16 декабря 1929 года).[↩]
10. С. З. Федорченко – детская писательница.[↩]
11. Имеется в виду доклад Луначарского, произнесенный в Доме печати на дискуссии, посвященной детской литературе, в конце 1929 года.[↩]