Граница между небом и землей. Ольга Славникова

Путь Ольги Славниковой — пример направленной эволюции и смелой работы над ошибками. Если борьба за лидерство в современной литературе порой похожа на бокс (с амбициозными коллегами или неподатливым читателем), то Славникова — обладатель чемпионских поясов сразу по нескольким версиям: за лучший роман дают «Русского Букера» («2017», 2006), за лучший рассказ — премию имени Юрия Казакова («Сестры Черепановы», 2009). Добавить к тому финалы премий им. Аполлона Григорьева и им. И. П. Белкина за лучшую повесть («Бессмертный», 2001) и еще одной «Казаковки» («Басилевс», 2008) — и окажется, что не так много прозаиков могут побороться со Славниковой за титул чемпионки 2000-х[1]¹. Впрочем, дело не только в количестве и качестве регалий: они — лишь закономерное следствие неустанной работы по обогащению «вещества прозы».

Кроме того, Славникова никогда не ограничивалась только художественным творчеством, последовательно развиваясь как профессиональный литератор широкого профиля. Так, она проделала путь от младшего сотрудника журнала «Урал» до координатора независимой литературной премии «Дебют», чье имя узнают каждый год все новые тысячи юных честолюбцев. В свою очередь этот солидный статус попечителя будущего русской литературы был оплачен отказом от еще одной авторской роли — «Дебют» полностью «съел» вдумчивого и трудолюбивого толстожурнального критика. Мы можем вспомнить имена критиков, с разной степенью успешности пишущих прозу², но примеры обратной метаморфозы не так-то просто найти. При этом ни в одной из своих литературных ипостасей Славникова не производит впечатления неуместности, напротив, профессионализм — как привычка требовать от себя максимального качества — заметен во всем, что она делает.

Успех пришел к Славниковой далеко не сразу, но зато сразу, но зато сразу — в букеровском обличьи. Стартовав в конце 80х в качестве подающего надежды местного уральского таланта (и чуть было не разделив судьбу «потерянного поколения» дебютантов тех лет), писательница лишь в 1996м смогла всерьез заявить о себе, когда ее первый роман «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки»³ неожиданно для всех, и прежде всего для автора, пробился в букеровский шортлист. Славникова всегда ощущала себя прежде всего автором крупной формы, а уж «Стрекоза…», писавшаяся чуть ли не в стол в самую лихую пореформенную пятилетку, дала возможность разгуляться перу. В итоге форма получилась более чем крупная — роман оккупировал аж четыре номера журнала «Урал».
О чем же этот роман? Это «история двух женщин», как пишут сейчас в аннотациях. А точнее, сюжет, давший в ХХ веке не один пример кровавой драмы с элементами
хоррора, — назовем его условно «дочкиматери». Далеко ходить не надо — это одна из любимых тем Людмилы Петрушевской. Художественный опыт ее повести «Время — ночь» в «Стрекозе…» Славниковой явно учтен. Не даром она всегда с большим почтением относилась к своей знаменитой предшественнице — это заметно по ее
критическим публикациям⁴. Центральное место в «Стрекозе…» занимает то, что ис
следователи Петрушевской называют «патологическая семья», даже патологический род, в котором отсутствие, точнее, неизбежное и стремительное исчезновение мужчин за
последние полтора века стало нормой — столь часто русская история требовала щедрых жертвоприношений. Героини с отчетливо литературноклассическими именами,
мать Софья Андреевна и дочь Катерина Ивановна, проживают драму трудновыносимого события. Отсутствие мужчин оборачивается для них трагической изоляцией, внешней и внутренней, и приводит к трагической оторванности от реальности. Каждая из них живет в коконе собственных призрачных фантазий, неврозов и фобий, вся их жизнь превращается в цепь ритуальных жестов и реплик, призванных имитировать их присутствие в мире живых людей, но главным образом направленных на то, чтобы мучить друг друга. На это уходят все их — немногие — силы, но имитация не всегда удается. Ее еще както хватает на
ежедневную социальную мимикрию, но стоит появиться в их жизни чемуто живому и реальному, например мужчине, — защитный кокон распадается. Однако светлое буду
щее не наступает и тогда: наоборот, столкновение с реальностью оказывается для обеих героинь гибельным.
Софья Андреевна проявляет чуть большую стойкость:обида на исчезнувшего непутевого мужа оборачивается в итоге смертельной болезнью, однако недолгого замужества, этого путешествия в реальный мир, оказывается достаточно для активной работы воображения на многие годы. Катерина Ивановна погибает стремительно — ее ощущение реальности еще более зыбко, чем у матери, потому что самая реальность оказывается буквально материнской собственностью. Матери принадлежит все в ее, дочери, мире, — все вещи и все связи вещей и людей. Уже после смерти матери Катерина Ивановна так и не может найти
себе места, ей ничего не остается, как продолжать подчиняться материнскому призраку, пока вмешательство живых не приведет к финальной катастрофе. Всеохватную
материнскую власть и попытки бунтующей дочери эту власть низвергнуть — в более кровавой и впечатляющей форме мы видели в «Пианистке» нобелевской лауреатки
Эльфриды Елинек.
Но «Стрекоза…» в три раза больше «Пианистки» и в шесть раз — повести «Время ночь» именно потому, что спецификой основного конфликта этот роман Славниковой не
исчерпывается. Не просто герои и их судьбы, но сама реальность и многообразные отношения с ней человека — вот главная тема всего творчества Славниковой. И эта реаль
ность — помимо отношений человека с человеком — состоит еще и из отношений человека с вещами, вещей друг с другом, соотношений живого и неживого, также реализуемых
как отношения настоящего и прошлого, ведь прошлое — это утраченная реальность, конструируемая человеческим сознанием заново. В своем первом романе Славникова с
дерзостью, казалось, оставшейся во временах Фолкнера и Джойса, ставит перед собой задачу ни много ни мало воспроизвести реальность, в которую погружены ее персонажи,
целиком, ничего не упустив. Этот многомерный космос создается колоссальной массой деталей, малейших движений внешних и внутренних, а также посредством повышенной визуализации любого представления или метафоры — каждое сравнение превращается в развернутую картинку, в фотовспышку, кадры нанизываются друг на друга. Именно в
этих миниатюрах, наполненных не только визуальным, но и афористичным материалом, — львиная доля удовольствия, которое читатель может получить от этого непростого рома
на. Точные и словно отделенные невидимой пленочкой друг от друга образы взрываются в сознании читателя, словно икринки на языке. Недаром повествовательная манера
Славниковой находит самых понимающих почитателей среди поэтов — уж имто внятно, каково содержание самоцветов и самородков в этой трудной породе, практически ли
шенной языкового нейтрального шлака. А мысли, чувства, ощущения человека — насколько реальны они? Славникова дает ответ на этот вопрос, создавая всеведущего и всевидящего повествователя. Словно рентгеновским лучом он постоянно сканирует сознание героев, ни один порыв, ни одна мыслишка, ни один флэш-бэк от него не скроются. Потому герои практически и не разговаривают между собой — повествователь где-то над ними связывает обращенные ими друг к другу молчаливые мысли. Только он и догадывается, было ли вообще хоть что-то светлое в их жизни, в их душах. И в атеистическом сознании персонажей именно повествователь оказывается тем единственным Высшим Существом, к жалости которого они взывают на краю пропасти.

Но жалость автора не вполне передается читателю. Даже если он и искушен в модернистском романном многословии, «книжка без картинок и разговоров», а главное — с еле заметным, как пульс тяжелобольного, сюжетом, с усложненной частой сменой временных пластов композицией начинает его утомлять где-то после первой части. Для вечно торопливых критиков роман стал практически непреодолимым испытанием, так что впоследствии Славникова даже иронически извинилась перед ними за причиненные ее первым романом неудобства##См. ее статью «Критик моей мечты» // Октябрь.

1. Несколько непосредственных конкурентов (Дмитрий Быков, Михаил Шишкин и Александр Кабаков) успели мирно объединиться со Славниковой под сенью издательства «Вагриус» — см. сборник: Лауреаты литературных премий. М.: Вагриус, 2007.[↩]
2. Например, Вячеслав Курицын, Майя Кучерская, Павел Басинский, Александр Архангельский и др.[↩]
3. Урал. 1996. № 8-12.[↩]
4. См. ее рецензии «Людмила Петрушевская играет в куклы»
   (Урал. 1996. № 5), «Людмила Петрушевская. Маленькая Грозная»
   (Новый мир. 1998. № 10) и статью «Петрушевская и пустота» (Во
   просы литературы. 2000. № 2).[↩]