№4, 1980/Обзоры и рецензии

Грани видения стиха

Валерий Дементьев. Грани стиха, «Просвещение». М. 1079, 176 стр.

В новую книгу В. Дементьева «Грани стиха» вошли портреты многих поэтов и – пусть это не покажется странным! – портрет самого автора.

В. Дементьев не только критик, но еще и автор повестей о родном Севере, о его мастерах, сказителях, художниках. Он еще и поэт. И именно этот художнический взгляд определяет многие страницы книги «Грани стиха», помогает ему войти в процессы, происходящие в нашей поэзии, «изнутри».

Книга – о патриотической лирике советских поэтов.

В какой-то степени книга эта итоговая и для самого автора. Он снова возвращается к творчеству А. Прокофьева, С. Щипачева, А. Твардовского, ищет новый ракурс для рассмотрения творчества С. Есенина и Н. Тихонова, стремится выйти за пределы полемических волнений по поводу творчества современников и заговорить о нашей поэзии с позиций историка.

Прежде всего в книге В. Дементьева нас привлекает широта взглядов – здесь Николай Тихонов и Алексей Недогонов, здесь Николай Рубцов и Андрей Вознесенский. Разумеется, автор книги не стремится уравнивать дарования или роль этих поэтов в нашей литературе. Его задача показать то, что вызвало отклик в его собственном поэтическом сознании, выделить основное – с его собственной позиции.

Что нового, казалось бы, можно было написать о С. Есенине в небольшой статье-портрете? Между тем В. Дементьев нашел новый ракурс видения этого поэта независимо от того, что, на наш взгляд, в ряде случаев его трактовка («Ключей Марии», например) носит прямолинейный характер. Весьма принципиально положение о том, что «для Есенина была важна сумма поэтических (лирических) переживаний или ощущений, был важен лирический характер, т. е. образ человека в поэзии, который выражал глубоко патриотические чувства поэта и его художественно-эстетические взгляды. Но не менее важен теперь был для Есенина и «образ эпохи», который бы соответствовал реальным тенденциям развития самой жизни. Следует сказать, что после революции этот образ эпохи Есенин неразрывно связывал с идеями социализма, хотя и воспринимал эти идея по-своему, с крестьянским уклоном. Этот крестьянский уклон был заметен, хотя бы в противопоставлении «города»- «деревне» («Вот сдавили за шею деревню каменные руки шоссе»)» (стр. 16 – 17).

Очень своевременно напомнил автор и о той исторической обстановке, в которой творил поэт, приведя слова В. И. Ленина об известной противоположности интересов рабочих и крестьян в то время (см.: В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 38, стр. 363).

Значительна статья об А. Прокофьеве «В судьбе России- моя судьба»; В. Дементьев совершенно правильно напоминает о том, что родная Ладога – «Олония», как некогда называли этот край, – была подлинно народно-песенным «заказником» и что недаром уроженцами этого края были известный сказитель Василий Щеголенок, побывавший в Ясной Поляне у Льва Толстого, и Ирина Федосова, так восхитившая когда-то Максима Горького.

Преодолевая скромные рамки маленькой статьи, В. Дементьев сумел вписать А. Прокофьева и в контекст эпохи, показав его связь и с поэтами первых послереволюционных лет (с А. Крайским, Г. Санниковым, С. Обрадовичем, Вас. Князевым и др.), и с большой советской поэзией середины 20-х – начала 30-х годов. Совершенно правильно пишет В. Дементьев: «…Реальный Прокофьев дорог читателям и как поэт-трибун, и как поэт-лирик, и как мастер, владеющий скоморошьим гудком и даром сказителя волшебных небылиц. Вообще этот поэт дает возможность проследить, какими путями современный фольклор «вторгается» в творчество, как воздействует на взгляды, стиль, поэтику советского художника» (стр. 47).

С интересом читатель познакомится и с очерком, посвященным С. Наровчатову, – «Как мир велик!»; и фольклоризм этого поэта, и кровная связь его с настроениями и мотивами военного поколения, и языковые поиски – все это раскрыто интересно и по-новому. Отметим наблюдение В. Дементьева о вторжении в язык поэта лексики западнославянских народов, начавшейся, видимо, тогда, когда наши поэты – солдаты Советской Армии перешли западную границу страны. Говоря о широком проникновении слов, звучавших на Висле, Лабе, Дунае, в русскую поэзию, В. Дементьев пишет: «Эта пестрая, взволнованная языковая стихия была дорога и Сергею Наровчатову. Его «Польские стихи» буквально сотканы из русско-польских слов, но обращение с языковым материалом у поэта столь бережное и умелое, что стихи читаются почти без сносок. Выразительности польского цикла способствуют лирическая напряженность, нежность, легкая грусть, которые создают неповторимую атмосферу этой дневниковой тетради:

Не горячими, так горючими,

Но словами вспомню любви

То ли руки твои, то ли

рученьки,

То ли белые рончки твои…»

(стр. 124)

В сборник «Грани стиха» включены очерки о М. Бажане и Г. Леонидзе, свидетельствующие об умении критика не только разобраться в специфических проблемах и украинской и грузинской поэзии, но и войти в эмоциональный строй инонациональной поэзии.

Сложнее было писать о Н. Рубцове и А. Вознесенском. Имена и того и другого в какой-то степени стали знаменами острых дискуссий и споров, а это всегда осложняет обоснованный, научный подход к явлениям искусства. Впрочем, элементы этих споров прозвучали, в частности, в очерке о Н. Рубцове, где В. Дементьев справедливо писал: «Литературные критики, провозгласившие Рубцова поэтом «тишины», не учли глубоких нравственно-психологических истоков его творчества, не учли самого главного не только в его биографии, но и в жизни его современников, они не учли – войны… Да, минувшая война осталась вроде бы «за кадром» лирических стихотворений Рубцова, впрочем, как и его моряцкая юность. Но грозовое дыхание военных лет ощущается в поэзии Рубцова во всем – ив природе, и в облике деревни, и в характере жителей Севера. По малолетству он почти не помнил и не знал войны, однако ее помнили и знали односельчане, помнил и знал народ. И гроза, пронесшаяся над русскими селениями, была для Рубцова не просто метафорической данностью, обозначением некоего условного потрясения сельской «тишины», она была реальной войной, реальным бедствием, опустошившим деревни, оставившим после себя слезы и горе, обездолившим детство не одного Николая Рубцова. Особая проникновенность поэта в чужую боль, в чужие страдания, его способность сопереживать с другими – все это выявила вначале война, а затем бесприютная юность» (стр. 151).

Интересно пишет критик и о лирике А. Вознесенского, как о богатой временными сдвигами, сложными ассоциациями, неожиданными перепадами и поисками подлинно народной простоты…

Есть одна черта в книге «Грани стиха» – ощущение явной «борьбы» на ее страницах между автором – историком литературы и автором-поэтом. В сборнике Валерия Дементьева не происходит поражения ни того, ни другого; короткие, иногда четырехстраничные статьи порой являют собой строгое исследование и лирическое эссе одновременно.

Конечно, В. Дементьев опирался на книги предшественников – почти о каждом из упомянутых писателей в нашей критике написано немало. Но умение найти в облике каждого из них нечто новое, свое – привлекательная черта этой книги.

Цитировать

Молдавский, Д. Грани видения стиха / Д. Молдавский // Вопросы литературы. - 1980 - №4. - C. 251-253
Копировать