Грани скандала: повесть А. И. Тарасова-Родионова «Шоколад» в политическом контексте 1920-х годов

Д. ФЕЛЬДМАН, А. ЩЕРБИНА

ГРАНИ СКАНДАЛА: ПОВЕСТЬ
А. И. ТАРАСОВА-РОДИОНОВА «ШОКОЛАД» –
В ПОЛИТИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ 1920-Х ГОДОВ

ДЕБЮТ И ЭНДШПИЛЬ

В декабре 1922 года журнал «Молодая гвардия» опубликовал «фантастическую повесть» А. Тарасова-Родионова «Шоколад»¹.

«Фантастической» назвал ее сам автор, но причины такого определения жанра были вовсе не очевидны.

Главный герой – Зудин, председатель губернской ЧК. Рабочий, ставший профессиональным революционером, прошедший тюрьмы и ссылки, он без колебаний отдает приказы о расстрелах. Среди арестованных в квартире одного из участников контрреволюционного заговора – бывшая балерина Вальц. На допросе она сообщает Зудину, что с заговорщиками знакома лишь постольку, поскольку ранее, вынуждаемая голодом, уступала домогательствам этих богатых поклонников балета. Чекист, сочтя Вальц «жертвой эксплуатации», не только освобождает ее, но и принимает на работу в качестве канцеляристки. Вальц знакомится с женой своего начальника и его двумя детьми. Затем, придя на квартиру Зудина, дарит жене пару шелковых чулок, детям по плитке шоколада, объясняя, что подарки – из ее «старых запасов». Чекист, вернувшись домой и узнав о подарках, требует, чтобы жена их вернула. Но жена уговаривает его не обижать Вальц. Между тем Вальц, ссылаясь на Зудина, вымогает взятку у отца одного из арестованных. Слухи о чекистах-взяточниках распространяются по городу. В результате ЦК партии присылает специальную комиссию для расследования. Невиновность председателя губернской ЧК установлена, однако сотрудник ЦК, «старый работник партии», объясняет Зудину: из-за его оплошности партия дискредитирована, и теперь население города не поверит в невиновность бывшего чекиста. В общем, не прояви Зудин «слабости», не пожалей красотку-балерину, жена не польстилась бы на шелковые чулки и шоколад, тогда и беды бы не было, потому как у Вальц не было б возможности вымогать взятку. И Зудин соглашается, что его следует расстрелять как взяточника ради сохранения авторитета партии.

В событиях, описанных Тарасовым-Родионовым, ничего фантастического не было. Скорее всего, автор, объявивший повесть «фантастической», пытался таким образом привлечь внимание читателей к эпизодам, которые считал не относящимися к действию, но существенными в аспекте осмысления конфликта и характеров «Шоколада». Имеются в виду сны Зудина. Чекисту, арестованному после приезда комиссии ЦК, снятся европейские, американские, африканские, русские рабочие и крестьяне, обвиняющие его в предательстве: из-за шоколада революционер дискредитировал партию, которой служил всю жизнь. Благодаря снам Зудина шоколад становится символом предательства. А еще – символом слабости, жалости, стремления к роскоши и т. п.

Трудно сказать, насколько удалось Тарасову-Родионову задуманное. Но в периодике его «фантастическая повесть» обсуждалась долго. При этом оценка «Шоколада» в аспекте эстетическом сомнений почти ни у кого не вызывала: оценивали «фантастическую повесть» крайне низко. Спорили же, главным образом, об идеологических установках автора и персонажей. Некоторые критики настаивали, что Тарасов-Родионов, писавший о массовых расстрелах в ЧК, о смертном приговоре, вынесенном заведомо невиновному партийцу, оклеветал и чекистов, и партию.

«Шоколад» был дебютом Тарасова-Родионова в художественной литературе, причем дебют сразу же принес автору известность. Точнее, скандальную известность. О «Шоколаде» и через десять, и через пятнадцать лет упоминали критики в обзорах «новейшей литературы», не забывали Тарасова-Родионова и составители биобиблиографических справочников.

Если верить справочным изданиям, он родился в семье землемера в 1885 году. В двадцать лет студент-юрист Казанского университета стал большевиком. Диплом он получил, сдав экзамены экстерном. Во время мировой войны был мобилизован, закончил военное училище, был офицером. Служил под Петроградом, участвовал в февральских и октябрьских событиях 1917 года. В 1921 году Тарасов-Родионов, сделавший карьеру в армии, стал начальником и комиссаром Московских курсов командиров полков. С 1922 года – писатель².

Он был одним из организаторов группы «Октябрь», затем – Российской ассоциации пролетарских писателей. Правда, его писательская карьера – после «Шоколада» – не слишком примечательна. Он опубликовал еще несколько повестей, печатал литературно-критические статьи в периодике, выпустил две книги романа-трилогии о гражданской войне³. Но для критиков и большинства читателей оставался автором скандальной повести о чекистах. Все, что он публиковал позже, критики соотносили с «Шоколадом». В 1937 году Тарасов-Родионов арестован. Инкриминировали ему «измену Родине». Невиновным признали уже посмертно – в 1956 году.

После ареста Тарасова-Родионова обсуждение «Шоколада» прекратилось надолго. Скандальная повесть, как и публикации других «изменников», повсеместно изымалась из библиотек, даже упоминания о ней в печати считались недопустимыми – без особого на то разрешения цензуры.

Вне СССР итоги впервые были подведены в 1939 году. «Социалистический вестник» опубликовал в одиннадцатом номере «Литературные заметки» В. Александровой (Шварц), где осмыслялась роль скандальной повести в советском литературном процессе. Александрова назвала Тарасова-Родионова «старым писателем-большевиком», который был «заклеймен» после издания «Шоколада»: «Появление этого произведения вызвало в свое время резкий отпор официальной критики, но, может быть, именно поэтому «Шоколад» приобрел большую популярность в среде коммунистической молодежи». Сюжет «Шоколада», по мнению Александровой, «предвосхищает ту эволюцию коммунистической этики, которая привела компартию к московским процессам»⁴.

Такого рода суждения воспроизводились и при переиздании работ Александровой в 1950 – 1960-е годы. Во многом ее стараниями за «Шоколадом» и утвердилась репутация «опальной повести». Ну а Тарасов-Родионов рассматривался как «опальный писатель», своего рода нонконформист. Однако большинство русских эмигрантов, следивших за советской литературой, считали автора «Шоколада» носителем и пропагандистом специфически советских антигуманистических установок. Потому, вероятно, филологи, профессионально изучавшие советскую литературу, обычно не уделяли Тарасову-Родионову внимания. В лучшем случае о нем лишь упоминали, перечисляя других малозначительных писателей, отмеченных все же вниманием критики в 1920 – 1930-е годы⁵.

В СССР после реабилитации Тарасова-Родионова упоминания о нем изредка появлялись в учебных пособиях, научных трудах и справочных изданиях. Но и через десять лет сообщения о Тарасове-Родионове были предельно краткими, а дискуссии о «Шоколаде» не анализировались даже в работах, посвященных истории советской журналистики⁶.

Принципиальных изменений не произошло и в 1970-е годы, хотя статья о Тарасове-Родионове была помещена в девятитомной Краткой литературной энциклопедии. Автор ее сообщал, что в повести «Шоколад» Тарасовым-Родионовым «затронута тема о вредном влиянии бурж. идеологии, но вместе с тем писатель ошибочно утверждал мысль о несовместимости личных интересов и обществ[енного] долга»⁷⁷. Кстати, подобного рода суждения воспроизводились и почти пятнадцать лет спустя⁸.

Во второй половине 1980-х годов опыт «русского зарубежья» актуализовался по отношению к Тарасову-Родионову.

Чем плоха была скандальная повесть для советских критиков 1920 – 1930-х годов, тем хороша она стала в новых условиях. Конфликты и характеры, которые некогда признавали надуманными или искаженными, были объявлены зеркальным отражением конфликтов и характеров эпохи гражданской войны⁹. В жестокости и фанатизме главного героя, в его готовности жертвовать всем и всеми исследователи видели типологические особенности советских идеологических установок. А на этом основании можно было еще раз подчеркнуть: миллионы безвинных жертв – не случайность, а закономерный итог, причем итог, предсказуемый еще в 1920-е годы¹⁰.

АНАЛИЗ ПАРТИИ

«Шоколад» и ныне остается аргументом в полемике об уроках истории. Соответствующим образом определено место «Шоколада» в истории отечественной литературы – «опальная повесть».

Такой подход возможен, однако вне сферы анализа остается реальный политический контекст эпохи.

Вряд ли нужно доказывать, что у советских цензоров и советских критиков были примерно одинаковые представления о допустимом в советской печати. И все же повесть Тарасова-Родионова, авторитетными критиками признанная неуместной в политическом отношении, была опубликована. Мало того, «Шоколад» еще и переиздавали – в 1925 году, затем в 1927 году, в 1928-м и, наконец, в 1930 году.

Конечно, все это можно попытаться объяснить спецификой советского литературного процесса.

До 1931 года, как известно, издатели ориентировались на читательский спрос: даже от государственных издательств в эпоху так называемой «новой экономической политики» требовалась прибыль. Потому и переиздания можно, вроде бы, объяснить соображениями экономического характера. Интерес читателей можно, даже и с учетом крайне низкого литературного уровня «Шоколада», объяснить тематикой. Все-таки – повесть о чекистах. А прекращение изданий в начале 1930-х годов можно объяснить изменением политической и экономической ситуации, «свертыванием нэпа», то есть ослаблением воздействия экономических факторов и усилением воздействия факторов идеологических¹¹.

Но подобного рода объяснения в данном случае вряд ли достаточны.

Ажиотажный или хотя бы устойчивый спрос на повесть Тарасова-Родионова не фиксируется периодическими изданиями, отражавшими тогда читательские интересы по материалам статистики библиотек и статистики книжной торговли. Не так уж и популярен был «Шоколад» – «в широких читательских кругах». Что касается темы, вызывавшей читательский интерес, то, как известно, о чекистах в 1920-е годы написал не только Тарасов-Родионов. И бранили критики не только Тарасова-Родионова.

Доставалось, например, И. Эренбургу, который выпустил в 1923 году нашумевший роман «Жизнь и гибель Николая Курбова». Главный герой романа – чекист, как и Зудин, и тоже занимает достаточно высокий пост. Он, как и герой «Шоколада», бессребреник, аскет, он тоже всю жизнь посвятил служению партии, он тоже беспощаден к врагам. Став чекистом, он тоже бестрепетно подписывает «расстрельные» приговоры. Правда, у Курбова, в отличие от Зудина, семьи нет. Женщин Курбов сторонился всегда: служение великой идее не оставляло времени и сил на что-либо еще. Он абсолютно безупречен. Но и он «проявил слабость». Влюбился в участницу контрреволюционного заговора, получившую задание убить чекиста Курбова. И хотя юная заговорщица отказалась от своего намерения, полюбив чекиста, он не простил себе «проявления слабости» и застрелился.

Весьма важно, что в романе Эренбурга безвинных не расстреливают, да и главный герой казнил себя, пусть и без вины, сам. Кстати, Эренбург, в отличие от автора «Шоколада», был писателем весьма популярным. Но его скандальный роман более не издавали.

О массовых расстрелах в «подвалах ЧК», о чекисте, который буквально утратил рассудок, не в силах вынести повседневной жестокости своей работы, написал в 1923 году повесть «Щепка» В. Зазубрин. В его повести вовсе безвинных не расстреливают, главного героя товарищи по партии не казнят, напротив, заботятся о его здоровье. Но эту повесть вообще не опубликовали. Цензура не пропустила¹².

«Шоколад» же переиздали четыре раза в течение восьми лет. Ни случайностью, ни коммерческими соображениями объяснить это нельзя.

Вызывает удивление и административная карьера автора «Шоколада». Один из создателей Российской ассоциации пролетарских писателей, которому партийный стаж, военные заслуги, наконец, образование должны были бы обеспечить достаточно высокий пост в этой организации, такого поста не занял.

Конечно, это можно попытаться объяснить спецификой рапповской кадровой политики.

Высокий пост в рапповской иерархии получал далеко не каждый литератор с «дооктябрьским партийным стажем» и университетским дипломом. Аналогичным образом не каждый литератор, в прошлом сделавший военную карьеру, мог претендовать и претендовал на руководство «неистовыми ревнителями». Обычно решающую роль играли связи: личное знакомство с представителями высшего партийного руководства.

Но в данном случае такие объяснения вряд ли достаточны, если вообще приемлемы.

Сочетание солидного партийного стажа, высшего образования, армейского организационного опыта и участия в создании РАПП – уникально. И если судить по опубликованным биографиям Тарасова-Родионова, у него не могло не быть личных контактов с представителями высшего партийного руководства.

Допустимо, конечно, что Тарасов-Родионов увлекся литературой, оставил армейскую службу, почему его и не интересовали посты в писательской организации. Но именно для рапповца, да еще и «старого большевика», наконец, рапповского критика это нехарактерно.

Факторами, влиявшими на положение Тарасова-Родионова в РАПП, вряд ли уместно считать негативные отзывы критиков о «Шоколаде». Если учитывать количество переизданий, очевидно, что «опальной» повесть не была. Соответствующий «миф» возник на исходе 1930-х годов, как и «миф» о большевике-нонконформисте.

В опубликованных биографиях Тарасова-Родионова не прослеживается влияние факторов, препятствовавших его рапповской карьере. Однако проследить его можно в материалах, не публиковавшихся и для печати не предназначенных.

ДВАЖДЫ ОТВЕРГНУТЫЙ

Биографии Тарасова-Родионова, помещенные в справочных изданиях, восходят к автобиографии, датированной 1 октября 1921 года и представленной в партийную организацию. Отчасти дополняет ее автобиография, написанная для одного из справочных изданий во второй половине 1920-х годов. Сведения, относящиеся к последующим периодам, содержат анкеты («личные листки»), письма и иные документы, собранные или подготовленные сыном писателя – В. Тарасовым-Родионовым## См.: РГАСПИ. Ф. 303. Оп. 1. Д. 1. Лл. 12 – 14об.; РГАЛИ. Ф. 341. Оп. 2. Ед.

1. Далее цит. по: Тарасов-Родионов А. И. Шоколад // Молодая гвардия. 1922. N 6 – 7.[↩]
2. См.: Чуваков В. Н. Тарасов-Родионов А. И. // Краткая литературная энциклопедия. Т. 7. М.: Советская энциклопедия, 1972. Стлб. 387; Казак В. Тарасов-Родионов А. И. // Казак В. Лексикон русской литературы XX в. М.: РИК Культура, 1996. С. 412; Тарасов-Родионов А. И. Автобиография // Пролетарские писатели. Антология пролетарской литературы. М., 1924. С. 607; Русские писатели XX в. Биобиблиографический словарь. Ч. 2. М.: Просвещение, 1998. С. 419; Писатели современной эпохи. Биобиблиографический словарь русских писателей XX века. Т. 1 / Под ред. Б. П. Козьмина. М., 1928. С. 244 – 245.[↩]
3. См., например: Тарасов-Родионов А. И. Линев. (Повесть) // Октябрь. 1924. N 1; Тарасов-Родионов А. И. Тяжелые шаги: Февраль. М. – Л., 1928; Тарасов-Родионов А. И. Тяжелые шаги: Июль. М., 1933.[↩]
4. Цит. по: Александрова В. Литературные заметки (1939 г.) // Александрова В. Литература и жизнь: Очерки советского общественного развития (До конца Второй мировой войны). Избранное. N. Y., 1969. С. 324, 326.[↩]
5. См., например: Геллер М. Концентрационный мир и советская литература. London, 1974. С. 103. Ср. также: Казак В. Указ. изд. С. 412 – 413.[↩]
6. См., например: Дикушина Н. И. Введение // Очерки истории русской советской журналистики. Т. 1. 1917 – 1932. М.: Наука, 1966. С. 82, 83, 86, 91, 137; Кузнецов М. М.«Красная новь» // Там же. С. 219; Хайлов А. И.«Молодая гвардия» // Там же. С. 373; Дмитриева Т. Е.«На посту» // Там же. С. 390, 393; Швецова Л. К.«На литературном посту» //Там же. С. 407, 411; Хайлов А. И. Периферийные журналы // Там же. С. 489; Чувакова В. Н.«Колхозник» // Там же. Т. 2. 1933 – 1945. С. 164; Максимов А. А.«Октябрь» // Там же. С. 315; Дмитриева Т. Б.«Знамя» // Там же. С. 340, 344.[↩]
7. Чуваков В. Н. Указ. соч. Стлб. 387 – 388.[↩]
8. См., например: Бахметьева Е. П., Бузник В. В., Выходцев П. С. и др. История русской советской литературы. М.: Высшая школа, 1986. С. 118.[↩]
9. См., например: Лепилов В. Свидетельство очевидца // Литературная Россия. 1987. 25 сентября.[↩]
10. См., например: Голубков М. М. Русская литература XX в. После раскола. М.: Аспект Пресс, 2001. С. 145.[↩]
11. О проблемах коммерциализации/декоммерциализации деятельности издательств см., например: Фельдман Д. М. Салон-предприятие: писательское объединение и кооперативное издательство «Никитинские субботники» в контексте литературного процесса 1920 – 1930-х годов. М.: Изд. РГТУ, 1998.[↩]
12. См.: Правдухин В. Повесть о революции и о личности // Сибирские огни. 1989. N 2. С. 4; Панков А. Анатомия террора // Новый мир. 1989. N 9; Шапошников В. Предостережение // Литературная газета. 1989. 20 сентября.[↩]