№3, 1984/В творческой мастерской

Горизонт пророчеств

Мир – рвался в опытах

Кюри

Атомной, лопнувшею

бомбой

На электронные струи

Невоплощенной

гекатомбой.

Андрей Белый

Эти строки были написаны в 1921 году. За четверть века до того, как предсказанная гекатомба воплотилась горами сожженных тел в Хиросиме и Нагасаки. Ни Резерфорд, ни Эйнштейн не разглядели за далями лет того, что увидел художник, получивший, правда, солидное физико-математическое образование. Ныне стало правилом хорошего тона уснащать логическим парадоксом или просто смешным умозаключением вполне серьезные научные публикации, порой сплошь состоящие из формул. Те же претензии на остроумие и, разумеется, формулы, но только попроще, вы обнаружите и в работах, предназначенных для широкой публики.

Если математик или физик все же ухитряются обойтись без сложных выкладок, графиков и геометрических чертежей, то будьте уверены, что это просто уловка. От читателя все равно потребуется напряженная работа пространственного воображения, мысленный подсчет и тому подобные утомительные фокусы. Причем постоянно надо что-то держать в уме, даже если приходится работать не с чистой цифирью, а с монетами, картами, веревочками, полосками бумаги и прочей чепухой. В том, что это действительно гак, нетрудно убедиться. Достаточно взять в руки книгу вроде «Математических чудес и тайн» Мартина Гарднера. Чудо, которое приходится оплачивать потом от умственных усилий, – не чудо.

Не удивительно поэтому, что фантастику научная братия встретила с распростертыми объятиями. «Золотой жук» Эдгара По, «Алиса в стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла открыли перед авторами, склонными к игре воображения, но владеющими хотя бы элементарным математическим аппаратом, поистине беспредельные перспективы. О корифеях же и говорить не приходится. Не случайно среди великих математиков нашего века первым дебютировал в научной фантастике творец кибернетики Норберт Винер. Впрочем, непредвиденные возможности новой науки настолько захватили его, что на фантастику времени почти не осталось. А жаль! Ведь фантастические игры, в отличие от

кибернетических, не требуют ни интегралов, ни тензоров, ни даже электронно-вычислительных машин.

Поэтому я ничуть не удивился, когда прочитал научно-фантастический рассказ о «совокупности краток и слов», написанный все тем же Мартином Гарднером («Остров пяти красок»). Я не знаю, как решается подобная задача в реальной топологии, но это не мешает мне восхищаться универсальностью научной фантастики, проложившей радужные мосты между искусством и наукой. Не касаясь чисто художественных достоинств произведения, в котором популяризаторская, а следовательно, побочная функция выступает на первый план, мы можем с удовлетворением констатировать, что и отвлеченную научную идею легко сформулировать на общедоступном языке. В наш век безудержной дифференциации наук, когда представители даже смежных дисциплин не всегда понимают друг друга, это имеет первостепенное значение.

Скажу даже больше: без научной фантастики едва ли возможен ныне научный прогресс вообще, ибо она надежно заполняет бреши неизбежного недопонимания между учеными, чьи подчас абстрактные изыскания не укладываются в рамки «здравого смысла», и обществом в целом. Право, следует отдать дань гибкости воображения писателей, которые, вопреки невозможности, создают осязаемые модели непредставимых явлений. «Непредставимых», разумеется, в обиходном смысле, ибо для математика система уравнений, матрица или ряд столь же зримо-конкретны, как тела в поля для физика, как для химика – вещества, как для писателя – образ.

«Образ мира, в слове явленный».

Уникальность научной фантастики заключается прежде всего в том, что она органично соединила в себе принципиально различные пути познания мира через образ и через модель. Я поставил на первое место образ, ибо в нем сконцентрировано все то интуитивное, символическое, почти невыразимое, что оборачивается предвосхищением, открытием, даже чудом, которое можно поверить, однако, строгой аналитикой. Не станем доискиваться, откуда Свифт узнал о спутниках Марса, открытых спустя многие десятилетия после его смерти; не будем гадать о подоплеке игривого пророчества Сирано де Бержерака, приспособившего ракеты для полетов к иным мирам. Попробуем лучше чудесный эликсир в чистом, так сказать, виде, вне алхимической реторты всемогущего знания. На мой взгляд, наиболее характерным примером провидческой образности, внешне ничем не связанной с естественнонаучной отправной точкой, являются поражающие воображение строки из «Томлинсона» Редьярда Киплинга:

И Томлинсон взглянул вперед,

потом взглянул назад, –

Был сзади мрак, а впереди –

створки небесных врат.

 

Его от солнца к солнцу вниз

та же рука несла

До пояса Печальных звезд,

близ Адского жерла.

Одни, как молоко, белы,

другие красны, как кровь,

Иным от черного греха

не загореться вновь.

Трудно удержаться от соблазна современного, как принято говорить, прочтения смело набросанной поэтом картины мироздания. Ведь бедняга Томлинсон летит не в дантовых сферах, а в нашей, скажем так, релятивистской Вселенной, с ее белыми карликами, красными гигантами и затаившимися во мраке черными дырами. Заброшенный меж раем и адом, он смотрит «вперед», смотрит «назад», улавливая и красное, и белое смещение спектральных линий.

Герои научной фантастики постоянно вынуждены всматриваться в линию безумного горизонта, поворачиваясь то вперед, то назад, в прошлое и будущее. Сама почва их текучего причудливого мира, корежимого подвижками сингулярности – есть такой специальный термин, – летит в бесконечность, само пространство искажает пропорции, то сплющивает предметы в подобие блина, то вытягивает их в иглу.

Даже время выкидывает там странные фортели, растягивая дни в месяцы или сжимая их в считанные часы. И ведь это не просто игра воображения, не бездумное жонглирование привычной фантастической атрибутикой. За всей этой свистопляской скрывается продуманная идея, концепция.

Лично для меня наиболее интересной в научной фантастике является возможность – разумеется, кажущаяся – выразить невыразимое. Через образ, через метафору, наконец, через символ попытаться перешагнуть барьеры, которые принципиально – таковы законы природы – нельзя одолеть. Вот, на мой взгляд, наиболее типичный пример.

Согласно современным космогоническим представлениям, наша Вселенная переживает процесс бурного расширения из сверхплотной точки, в которой вещество – поле – пространство-время пребывало в некоем невыразимом даже языком математики единстве. Можно ли заглянуть за эту постоянно убегающую от наблюдателя границу? Очевидно, нельзя, потому что, согласно теории относительности, никакой обладающий конечной массой объект не может двигаться со скоростью света. Но на то и существует научная фантастика, чтобы нарушать, причем совершенно осознанно, если этого требует развитие темы, любые запреты науки. Так родился рассказ «De profundis» («Из бездны»), в котором космонавт «прыгает» через барьер, вырывается за «кран» расширяющейся Вселенной. И там, где безраздельно властвует – вне времени и пространства – непредставимое ничто, продолжает работать человеческое сознание. Суть не в том, что опыт космонавта оказывается на поверку мнимым. Сама мысль о том, что жажда познания, вечно живущая в человеческом сердце, не может смириться даже с налагаемыми неумолимыми уравнениями-табу, представлялась мне неизмеримо важнее спора с прописными истинами науки.

Такого же рода мысленный эксперимент был поставлен и в повести «Уравнение с Бледного Нептуна», научно-фантастический фундамент которой базировался на идее алхимического змея, кусающего собственный хвост. Герою повести – физику удается проникнуть в область ультрамалых ячеек, или, говоря иначе, перепрыгнуть барьер субквантового микромира. Но дверь, ведущая к конечным основам материи, меньшим самых маленьких элементарных частиц, неожиданно распахнулась в бесконечность Вселенной. В распределении субквантовых точек, вспыхнувших на экране прибора, физик узнал знакомые очертания галактик. Я избегаю здесь разговора о сюжетных перипетиях, нарочито сосредоточиваясь на проблемной стороне, ибо без философского осмысления научно-фантастического субстрата любые острые ситуации уподобятся прыжкам в безвоздушном пространстве.

Идея повести отталкивалась от тривиальных представлений о бесконечности: бесконечности космоса и бесконечности микромира, объединенных, однако, скоростью света. Применяя слово «бесконечность» к элементарной частице и Вселенной, мы как бы лишний раз подчеркиваем их диалектическое единство. В нем выражено то общее, что заставляет нас располагать атомы и галактики на одной прямой – от меньших размеров к большим, – и так в обе стороны, пока не откажет воображение, пока не взбунтуется заведомо ограниченное мышление. В наших мыслях, таким образом, большое как бы убегает от малого, бесконечность «микро» расходится с бесконечностью «мега». Но в природе микрокосм непрерывно и повсеместно присутствует в макрокосме. Природа едина и целостна. Почему же в таком случае не задаться вопросом о месте или, быть может, о моменте, где обе великие бесконечности сливаются воедино?

О том, что такой вопрос, вполне уместный в научной фантастике, отнюдь не бесплоден и для науки, свидетельствовало позднейшее развитие естественно-философской мысли. Мне было приятно узнать из работы академика М. А. Маркова, что чисто математически нашу метагалактику в ряде случаев можно моделировать с помощью… элементарной частицы.

Короче говоря, древний змей так или иначе, но все же замкнул свое великое кольцо.

Еще более сложный мысленный эксперимент был поставлен в повести, декларативно названной «Сфера Шварцшильда». Декларативно потому, что речь идет о реальном астрофизическом термине, которым описывается граница гравитационного коллапса – сжатия звезды. Абстрагируясь от неумолимого факта, что людям никогда не удастся не то что попасть внутрь подобной сферы, но даже приблизиться к границам переживающей катастрофическое сжатие звезды, представлялось все же интересным поставить подобный эксперимент. Сможет ли человеческая мысль осознать невероятную ситуацию, когда вся вечность – от бесконечно далекого прошлого до бесконечно далекого будущего – умещается в неизмеримо коротком миге? Когда прошлое, настоящее и будущее сливаются воедино? Когда различия между ними перестают существовать?

Вопреки всем принципиальным невозможностям, хотелось дать утвердительный ответ, потому что мы не знаем более величественного зеркала, чем Вселенная, где отражен лик человека-творца, человека-познавателя.

Тысячекратно прав был великий физик Макс фон Лауэ, сказавший, что «ничто так не волнует человечество, как свойства пространства и времени». Рискну добавить сюда, что только научная фантастика позволяет «одухотворить» столь волнующие нас размышления об устройстве мироздания, привнести в них наглядный человеческий элемент.

Отправляясь в царство мертвых, Эней сорвал по наущению Сибиллы золотую ветвь. Черенок, который дозволялось срезать с древа Дианы беглому рабу, перед тем как сразиться с царем леса, оказался, как это убедительно показал Д. Фрейзер в своей классической книге «Золотая ветвь», поистине магическим: он позволил нам заглянуть в далекое прошлое и увидеть ту единую основу, что породила самые разные обычаи у самых разных народов Земли.

Помня об этом, приглядимся к фантастике, в том числе к фантастике научной.

Шведский фантаст Сам Люндваль, автор повести «Мир Алисы», обнажил перед читателями мифологический субстрат, давший вечную жизнь литературным героям. В «Мире Алисы» продолжают жить драконы и пегасы, сфинкс, пожирающий путников, не сумевших отгадать мудреную загадку, и эллинские боги. Это мир юного человечества, осознавшего свою общность и устремившегося к разгадке вечных загадок, но еще не расставшегося с инстинктами, еще уходящего всеми своими корнями в первобытное варварство с его суевериями и кровавыми жертвоприношениями в честь богинь плодородия, богинь земли. Там, во тьме таинственной ночи посвящений, в сумраке заповедных рощ, правят бал Деметра и Диана.

Все это – таинства Земли, колыбели человечества, дерзнувшего окинуть хозяйским оком Вселенную! Вспомним в этой связи К. Э. Циолковского, его пророческие слова о том, что нельзя вечно жить в колыбели, и нам станет попятно, к каким горизонтам летит дерзкая мысль фантастики. Земля Ивана Ефремова (третье тысячелетие нашей эры) – еще процветающий очаг цивилизации, но далеко не первый по уровню развития в Великом кольце миров. Земля Сама Люндваля (через пятьдесят тысяч лет) – уже оставленная колыбель, почти забытая колонистами, расселившимися на бескрайних просторах Звездного объединения цивилизаций.

Ослабли родственные связи, поблекли воспоминания, как это, собственно, и происходит день за днем в обыденной жизни. Растут и множатся города, лавинообразно увеличивается поток знаний, возрастают масштабы и скорости научно-технического прогресса… Древняя память отступает в пыльную тень чуланов и чердаков, где свалены поломанные игрушки и зачитанные до дыр книжки с картинками. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, такова логика развития, его категорический императив.

И все же не обрывается, хоть и вытягивается в тончайшую нить волшебная пуповина. Далекие потомки затерявшихся на космических трассах «блудных сынов» возвращаются к родным пенатам, но не узнают ни их, ни хранителей домашнего очага – ларов.

Время не проходит бесследно. И отдаленные мутации некогда бездумно, а то и преступно посеянных зерен рождают тревогу, непонимание и тоску. Вспомним «Паломничество на землю» Роберта Шекли. Герой этого знаменитого и столь красноречиво озаглавленного рассказа, одержимый вначале мечтой о настоящей, земной любви, в конце концов проклинает романтические бредни. Ограбленная мечта рождает жестокое похмелье. Шекли, который подобно другим американским писателям-фантастам рисует отдаленное будущее в рамках современной ему морали, говорит, разумеется, не столько о будущем, сколько о настоящем. Отсюда и бескомпромиссный вывод: на существующих буржуазных моральных устоях можно возвести лишь порочную конструкцию.

Символика повести «Мир Алисы» намного сложнее, богаче нюансами, многозначнее в выводах. И это понятно, ибо речь идет не просто о моральных ценностях, но о духовной культуре в целом. О диалектическом освоении ее грядущими поколениями землян, преемственности и отрицании.

Олимпийцев, с которыми так упорно боролась на первых порах христианская церковь, человечество давно перестало считать богами; едва ли оно понесет к звездам и образки канонических святых, ладанки с библейскими стихами или сурами из Корана.

Здесь, казалось бы, все ясно и повода для полемики нет. Но вопрос о том, оставит ли человечество в брошенной колыбели не только богов, но и любимых литературных героев, не столь однозначен. Человек, как писал Блок, «пред Вечностью полон измен». Нет более беспощадной переоценки, чем переоценка временем. Поэтому, оставляя в стороне литературных героев как таковых, скажем несколько слов об их морали.

Цитировать

Парнов, Е. Горизонт пророчеств / Е. Парнов // Вопросы литературы. - 1984 - №3. - C. 162-180
Копировать