«Вот эти книжки небольшие…»

1

Первые томики «Поэтической библиотечки школьника», выпускаемой издательством «Детская литература», со стихами Исаковского, Светлова, Твардовского помечены 1958 годом. Однако создание новой серии, взявшей сразу быстрые темпы (три-четыре книги в год), замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Случившееся не редкость: за последние пятнадцать – двадцать лет мы были свидетелями рождения слишком многих серийных начинаний и скоропостижной гибели доброй их половины.

Редкостью оказалось другое. После четырех лет анабиоза «Поэтическая библиотечка школьника» ожила: в ином полиграфическом исполнении, но с тем же грифом. Знакомство с первыми выпусками «новой» серии показало, что перемены коснулись не только внешнего вида книг, но самих принципов издания. Явственными стали и причины, побудившие издательство к переосмыслению и перевоплощению собственного замысла.

Главной из них оказалось критическое отношение издательства к своей продукции. Выпустив к 1962 году с десяток книжек, издательство ощутило их недостаточность, их несоответствие интересам читателя. Конечно, можно было предоставить кому-либо другому учиться на этой ошибке, но «Детская литература» решила сама проделать эту нелегкую и не столь приятную работу.

В частности, был уловлен главный недостаток первых книг серии: принцип отбора стихов был излишне академичным, состав книг ограничивался ровными, без сучка и задоринки, апробированными тогдашней критикой произведениями; да и «возрастные» рамки оказались неверными, суженными. Ячейки составительских решет, таким образом, были довольно мелкими, и это двойное просеивание приносило порой грустные результаты. «Вечные темы, всегда занимающие юность» (слова В. Берестова из предисловия к стихам Маршака), из сборников исчезали или промелькивали в них случайными оазисами. Буйные, порывистые, неординарные стихи если и допускались, то увязали во множестве гладких, второстепенных для творчества того или иного поэта. Тихонов, Багрицкий, Светлов поражали уже не своим различием, а своим сходством. Богатство грозило обернуться бедностью, живое многообразие – мертвенной ровностью.

В это же время в самой широкой прессе начал разворачиваться разговор о школьном преподавании литературы, о его векторах и методах. Общественность – и литературная, и педагогическая, и родительская – подвергала критике многое в прежнем опыте школы, и прежде всего засушивание, гербаризацию литературы, невнимание к художественным особенностям, то есть к неповторимой личности автора, сказавшейся в художественной ткани произведения.

Вняв этому веянию времени, издательство «Детская литература» новыми глазами посмотрела на свое недавно рожденное детище. Суровая оценка уже сделанного, определение иных подходов к решению поставленных задач, переосмысление самих задач осуществились как нельзя вовремя, – серия еще не успела набрать скорость и помчаться по накатанной дорожке. А оценка была действительно суровой. Это подтверждается тем, что из девяти книг, изданных прежде, семь воссозданы заново после кардинальной переработки. И, прежде всего, сказалось на характере «новой» серии расширение круга издаваемой поэзии – русская классическая и зарубежная лирика по праву заняли в ней свое место.

Иной фундамент повлек за собой и иную строительную программу. Широкое вовлечение в библиотеку отечественной классики тоже диктовало свои условия. Странно было бы рядом с томиками, обильно и вольно представляющими лирику Некрасова, Тютчева, Блока, выпускать пуристски отфильтрованные сборники Маяковского, Багрицкого, Заболоцкого. Отсюда – и изменение принципов отбора: вместо расклада на, так сказать, «желательные» и «нежелательные» – тенденция к выбору самого лучшего, самого определяющего, самого живого в творчестве поэта.

Пример того перелома, который произошел в работе над «Поэтической библиотечкой школьника», представляет сравнение двух книг Николая Тихонова – «Утро мира» (1962) и «Стихотворения» (1972). В первом сборнике весь ранний Тихонов был представлен «Перекопом», «Балладой о синем пакете» и «Песней об отпускном солдате» (не считая поэмы «Сами»). Лишенные лирической атмосферы тех лет, отторгнутые от своих соседей по первым книгам поэта, баллады эти воспринимались как обычные сюжетные стихи о гражданской войне. Казалось, они могли быть написаны и не Тихоновым, а, скажем, Луговским, Светловым, Сурковым. Совершенно не было в сборнике грузинских, среднеазиатских, зарубежных стихов Тихонова, написанных в 30-е годы. Весь остальной подбор странным образом обезличивал поэта, придавая ему черты некоего усредненного стихотворца 20 – 50-х годов.

В «Стихотворениях» Тихонов предстал Тихоновым и никем иным. Читатель встретит здесь такие стихи, как «Почему душа не под копытами…», «Праздничный, веселый, бесноватый…», «Мы разучились нищим подавать…», «Длинный путь – он много крови выпил…», «Не заглушить, не вытоптать года…», «Баллада о гвоздях», и многое другое из его раннего творчества. Те три стихотворения, что были в прежней книге, в этом окружении вернули свое подлинное звучание, стали «тихоновскими» А как засверкал сборник от включения «Искателей воды», «Цинандали», «Ночного праздника в Алла-Верды», «Ночи», «Пашендейля»! По-иному оказалась представлена и его поэзия 40 – 60-х годов. Мир тихоновской поэзии стал многогранным, объемным, распахнутым, каков он и есть на самом деле.

Обновленная серия снискала читательский успех. Каждый ее выпуск ожидается с нетерпением и встречается с радостью. Она оказывает ценную помощь детским и школьным библиотекам в эстетическом воспитании своих читателей. Преподаватели литературы получили хорошую поддержку в деле пропаганды русской и советской поэзии (многие поэты впервые были изданы «Детской литературой» именно в этой серии). С каждым годом на полки детских библиотек встает все больше изящных томиков с гражданскими и лирическими, пейзажными и эпиграмматическими стихами классических и современных поэтов.

Могут возразить: «Но разве у нас в стране и прежде не издавалась поэзия? К чему эти восторги?» Так-то оно так, только многие издания не попадают в массовые библиотеки, а продукции издательства «Детская литература» все же легче достигнуть их стеллажей. И старшекласснику не нужно предпринимать многотрудных разыскательских усилий, чтобы прочесть строки Заболоцкого: «Не позволяй душе лениться!..», или Багрицкого: «Кто услышал раковины пенье…», или Баратынского: «Невластны мы в самих себе…», или Мартынова: «Да, он назад не возвратится, вчерашний день…», или «взрослую» лирику Маршака:

А часто ли видел ты близких своих?

Всего только несколько раз,

Когда твой досуг был просторен и тих

И пристален взгляд твоих глаз.

С 1967 года по 1975 (об изданиях 1958 – 1962 годов речь идти не будет, издательство как бы перечеркнуло их переизданием подавляющего большинства тогдашних выпусков) в серии вышло тридцать две книжки русских классических и советских поэтов. Вот что выпустило издательство:

1967 – Лермонтов, Некрасов, Тютчев;

1968 – Пушкин, Кольцов, Блок, Маршак, Светлов;

1969 – Алигер, Винокуров;

1970 – А. К. Толстой, Маяковский, Багрицкий, Заболоцкий, Симонов;

1971 – Брюсов, Инбер, Наровчатов;

1972 – Баратынский, Тютчев, Твардовский, Тихонов;

1973 – Есенин, Мартынов, Сурков;

1974 – Исаковский, Берггольц, Р. Рождественский;

1975 – Фет, Языков, Луконин, Щипачев.

В ближайших планах издательства – книги Дельвига, Дудина, Орлова, Вс. Рождественского и многих других¹.

Как видим, сделано уже немало, но и впереди – большая работа. Надо думать, что издатели Баратынского, Кольцова, А. К. Толстого помнят о Жуковском, Батюшкове, Майкове, Огареве, Полонском, Никитине. Те, кто готовил Брюсова, Багрицкого, Заболоцкого, наверняка подумают о том, как представить школьнику Бунина, Ахматову, Антокольского, Пастернака, Асеева, Сельвинского, Цветаеву, Кирсанова. Здесь почти все имена – и названные, и неназванные – сами собой разумеются. Может быть, сложнее – с современной поэзией, но об этом попозже.

Этот затянувшийся экскурс в прошлое имел целью не только дать историю обозреваемого издания как таковую. Хотелось уяснить с возможной полнотой и ясностью те правила и законы, которые издательство определило для себя, так сказать, «кодекс издательской чести», руководящий им в этой работе. Кодекс этот и высок и суров. Будем же судить работу большого коллектива редакторов и издателей по законам, им самим над собою признанным.

2

То, что «Поэтическая библиотечка школьника» – издание, в прошлом не имевшее непосредственных предшественников, то, что этот опыт – первый в своем роде (я не вспоминаю о четырехтомной антологии «Русские поэты», также изданной «Детской литературой», – там были другие задачи и другие способы их достижения), сказывалось почти на каждом выпуске серии. Шел поиск. Эксперимент. Каждый раз приходилось заново осмыслять конкретные вопросы отбора стихов, композиции книги, ибо каждый раз происходила встреча с неповторимой поэтической судьбой, с творческой индивидуальностью. И представить эту поэзию и судьбу нужно так, чтобы юный читатель понял и полюбил ее, чтобы встречу поэзии и читателя венчало не шапочное знакомство, а долголетняя дружба. Конечно, главную роль играет здесь само поэтическое слово, но немаловажны и другие компоненты книги, и, прежде всего предисловие, введение, открывающее калитку в мир поэта.

Изменения, произошедшие в подходе к изданию серии, коснулись типа предисловий: автобиографии, авторские обращения к читателю в подавляющем большинстве случаев сменились критико-биографическими вступительными статьями. В общем, это было правильное решение, тем более что статьи оказались разнообразными, разножанровыми. Их авторы, каждый по-своему, стремились подготовить читателя к наиболее правильному и тонкому пониманию и чувствованию стихов, настроить его на ту эмоциональную волну, на которой поэт сейчас поведет разговор с ним, сегодняшним молодым человеком, ввести его в духовную и общественную атмосферу, в которой создавались представляемые стихи. В книгах серии встречаются и обстоятельный биографический очерк, и воспоминания о встречах и разговорах с поэтом, и литературный портрет, и эссе о важнейших темах и чертах творчества поэта, и безыскусный, но горячий рассказ о собственном впечатлении от стихов, и, наконец, сложный комплекс всех этих жанров.

Удачи и неудачи здесь тоже самые разные. О некоторых из них, наиболее показательных и принципиальных, хочется поговорить подробнее.

На обороте титульного листа «Стихотворений» Блока (как и сборников Пушкина и Некрасова) короткое оповещение: «Сборник подготовил Корней Чуковский». В книге он полный хозяин, ему принадлежит здесь все: и отбор стихов, и их размещение, и большая вступительная статья² (самая большая во всей серии), и даже, кажется, выбор портрета Блока, настолько он соответствует всему остальному. Это сообщает книге цельность, – цельность не логическую, а художественную, эстетическую.

Вступительная статья написана и читается, как поэма в прозе, образно, свободно, легко, что не исключает глубины и серьезности, которых требует предмет разговора. Портрет Блока, возникающий из его стихов, ни в чем не расходится с его изображением в предисловии. Тревоги и упования великого лирика, весь сложный путь его человеческого и поэтического развития предстают в узоре, сотканном Чуковским из воспоминаний и наблюдений над стихами, наблюдений, говоря словами Чуковского же, «долгих и любовных».

В эссе этом есть нечто обворожительное. Ворожба и в образности («Было в нем тяжелое пламя печали», «самое слово гибель Блок произносил очень подчеркнуто… Было похоже, будто он внезапно узнал, что на всех, кто окружает его, вскоре будет брошена бомба, тогда как эти люди даже не подозревают о ней, по-прежнему веселятся, продают, покупают и лгут»), и в той молодой, горячей интонации, с которой Чуковский излагает свои мысли («Блок, несмотря на свои мрачные темы, всегда был поэтом радости. В глубине глубин его поэзии есть именно радость – о жизни, о мире, о людях. Не верьте поэтам, когда они говорят, что они в пустоте: мир не может быть пуст для поэта. Поэт всегда говорит миру да, даже когда говорит ему нет. Творчество всегда есть приятие мира, в творчестве победа над иронией и смертью»).

Чуковский стремился раздвинуть рамки школьнического восприятия литературы, да и жизни, выявить и показать подлинную сложность, неоднозначность, многомерность мира реальности и мира искусства. Это наличествует и в приведенных отрывках, и во всем предисловии к книге Блока.

К «Стихотворениям» Пушкина Чуковский не написал вступительной статьи и никому не поручил делать этого, понимая, видимо, что априорное знание того, что Пушкин – великий поэт, присущее едва ли не с пеленок всем русским людям XX века – от ученейшего литературоведа до сельского школьника, – волей-неволей лишит подобную статью взволнованности, а следовательно, и пронзительности и убедительности для читателя, уже «проходившего» или «проходящего» Пушкина по программе. В авангард книги он поместил «Несколько слов о Пушкине», написанных молодым Гоголем тогда, когда русская читающая публика совсем не была убеждена в величии Пушкина, когда стихи Бенедиктова многие почитали равными пушкинским, а то и выше их, а слава и популярность прозы Марлинского перекрывала интерес к «Повестям Белкина» и «Капитанской дочке». Живое и горячее слово Гоголя было направлено против этой рутины, оно убедительно и метко говорило о пушкинском гении, пропагандировало его творчество и восстанавливало его на законном месте в русской литературе. И именно Гоголю доверил Чуковский защиту Пушкина от равнодушия и пренебрежения, которые нередки в школьном преподавании.

На этой высокой позиции Чуковский не остался одиноким. Того же типа – статьи В. Берестова о Маршаке в Р. Казаковой о Симонове. Эти две статьи роднит ярко выраженное, очень личное отношение к поэзии, о которой они написаны, чувство любви и благодарности к поэту и возникающее отсюда стремление убедить читателя в необходимости и для его жизни этих стихов. И еще одна общность, которая вместе с тем делает статьи непохожими друг на друга, резко своеобразными, – нравственная и даже, пожалуй, стилистическая созвучность стихам, которым они предшествуют. Потому-то они подобны лоцманам, верно и бережно подводящим внимание читателя: одна – к грубоватой, мужественной публицистике Симонова, пронизывающей всю его поэзию, даже любовную; другая – к прозрачной, родниковой мудрости, афористичной емкости, организованной гармонии стихов Маршака.

В этом ряду удач стоят статьи И. Андроникова о Лермонтове, Н. Банникова о Брюсове, Ю. Прокушева о Есенине, Е. Винокурова о Тихонове, А. Абрамова об Исаковском, З. Паперного о Смелякове. Они достойно представляют поэтов и их творчество. Лучшие образцы этого жанра отличает следование двум заповедям, которые представляются обязательными для данной серии. Первая – конкретное видение читателя, почти живое ощущение человека с его возрастом, с его познаниями, с его стремлением к духовности я одновременным противостоянием обычным методам внедрения духовного в его внутренний мир. Вторая – умение разговаривать с читателем этого возраста, особая доверительная интонация, позволяющая вести беседу любой степени сложности. Сочетание этих качеств плюс знание предмета, наверное, не часто встречается; тем дороже, что издательство искало и (хотя далеко не всегда) находило его обладателей.

А говорить можно и должно о многих важных, нужных и, как выясняется, интересных вещах. Это доказывает опять же вступление, написанное Берестовым к стихам Маршака. В небольшой (восемь страничек малого формата) статье он нашел место, чтобы сказать читателю о законах поэзии, о лирике и лиризме, о жизненном и творческом поведении литератора, тут же иллюстрируя сказанное творческой биографией представляемого поэта.

Поэту Евгению Винокурову принадлежат три вступительные статьи к книгам серии – о Тихонове, Заболоцком, Мартынове (он проделал здесь и составительскую работу). Короткое эссе о Тихонове – точное, емкое, образное, под стать тихоновской поэзии. К сожалению, не скажешь этого о предисловии к стихам Мартынова. Это скорее наспех набросанные заметки, заготовки, порой даже не прописанные и не отредактированные: «В таинственном стихотворении… включен диалог», «В его стихах нет морализирования, нет дидактики, нет наставлений (это к тому же и неверно. – Ю. Б.), но постоянно чувствуется, какая-то неназойливая нравственная струна звучит почти постоянно», «Нельзя утаить этическое «шило» в «мешке» техницизма, вопрос этот не разрешит научный прогресс сам по себе». Рядом с интересными и верными наблюдениями над мартыновской поэзией уживаются утверждения ошибочные: «В поэте, подчас таком как будто бы спокойном, занятом отвлеченными проблемами науки, нет-нет да и прорежется и раздражительная ирония, и гневность, и раздражительная резкость». Конечно, восприятие поэзии – дело очень субъективное, – удается же кому-то воспринимать Пушкина как певца беспечальной гармонии, – но все же «спокойствие» и «отвлеченность» – качества, которые творчеству Леонида Мартынова вряд ли присущи.

Такие же дезориентирующие читателя «открытия» содержатся и в статье о Заболоцком. Право, не знаю, захочется ли кому знакомиться со стихами «немного однообразного, немного старомодного, немного косноязычного» поэта. Но именно так представляет Заболоцкого Винокуров, тут же уверяя, что все это «не беда»! «Вы вслушайтесь в то, что он вам говорит, и вы тоже позабудете обо всем внешнем…»

(«Косноязычье вовсе не порок» – читаем в одном из стихотворений Винокурова, вошедшем в его собственную серийную книгу «Преодоление очевидностей», и там с ним нельзя не согласиться, но в статье о Заболоцком слово это стоит в ином контексте, в ином смысловом ряду, как незаслуженная напраслина.)

«Однообразный» – об авторе таких разных стихотворений, как «Лицо коня» и «Неудачник» (выбираю из вошедших в серийную книгу)! «Старомодный» – о написавшем «Столбцы», книгу стихов, невероятную не только в XIX, но и в первые два десятилетия XX века! «Косноязычный» – о поэте, отличавшемся сверхтребовательностью к себе и, как вспоминают друзья, беспощадно уничтожавшем свои стихи, если ему казалось, что в них не звучит с достаточной полнотой и ясностью «смысла живая основа», написавшем гневные строки о создателях невнятных поэз (стихотворение «Читая стихи» тоже вошло в книгу)!

Винокуров пишет: «Заболоцкий ценит предметность, он любит такое емкое слово, как «кусок», он даже пишет «кусок влаги».

А вот цитата из его же предисловия к «Стихотворениям» Тихонова:

«Тихоновский мир… с его грубой и яркой живописью, предельно материален, объемен, плотен. Не случайно поэт гак навязчиво повторяет такое смачное, грубо-земное слово «кусок».

Право, два столь несхожих поэта заслуживают того, чтобы для их литературных портретов черты и краски подбирались тщательнее!

Есть поэты, в лирический мир которых сравнительно легко войти читателю, даже мало искушенному в чтении поэзии. Из представленных в серии таковы, скажем, Светлов, Наровчатов. И все-таки жаль, что книга первого выпущена без предисловия, а статья И. Гринберга в сборнике Наровчатова «Узор на клинке» наполнена общими рассуждениями и при известных подстановках могла бы предварять стихи Семена Гудзенко, Сергея Орлова, Михаила Луконина и других поэтов военного поколения.

Но если можно надеяться, что смысл и пафос поэзии Светлова или Наровчатова будет понят молодым читателем и в этом случае, то Мартынов и Заболоцкий – поэты для восприятия сложные. Выражаясь метафорически, кавалерийским наскоком в мир этой поэзии не влетишь, нужен неторопливый шаг.

И как необходим здесь

толковый, чуткий проводник, неназойливо подсказывающий молодому уму и сердцу точные тропки, ведущие к духовным и эстетическим богатствам и раздумчивой, высокой в тревоге и в радости лирики Заболоцкого, и взрывчатой (какое уж тут спокойствие!) лирики Мартынова, вобравшей в себя и строгие логические рассуждения, и безудержную откровенную публицистику. Одним из возможных способов тут был бы дотошный разбор одного-двух стихотворений, вскрывающий смысловую и эмоциональную структуру произведения, учащий читать эту поэзию. Способ этот нелегок для исполнения, видимо, поэтому он почти не используется авторами вступительных статей. Применивший его в предисловии к стихам Смелякова З. Паперный, к сожалению, сбился на пересказ.

«Тютчев вошел в сознание читателей прежде всего (подчеркнуто мной. – Ю. Б.) как вдохновенный певец природы». Это убеждение К. Пигарева можно было бы оставить на его совести, если бы преувеличенное внимание лишь к одной ипостаси тютчевского творчества не сказалось на всем предисловии. В нем даже не упомянуто и, следовательно, не разъяснено отражение в поэзии Тютчева таких важных для нее мотивов, как любовь, отношение к человеку, бытие «мыслящего тростника» среди общественных и космических катаклизмов. Хотя Пигарев сочувственно цитирует слова Добролюбова о том, что Тютчеву доступны «и знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая дума, возбуждаемая не одними стихийными явлениями, но и вопросами нравственными, интересами общественной жизни», он иллюстрирует эти слова только стихотворениями «Русской женщине» и «Эти бедные селенья…». Так неопытный читатель оставлен наедине со сложнейшими явлениями русской лирики.

Я не зря оговаривал то обстоятельство, что «Поэтической библиотечке школьника» нужны, прежде всего, литераторы, обладающие талантом разговора с детьми «старшего возраста», которые уже и не очень дети. В последние годы издательство отошло от поиска таких авторов, все чаще проглядывает тенденция пойти более легким путем, в качестве автора вступительной статьи к книге того или иного поэта просто подыскать специалиста по данной теме. Это понятно: «авторитетный» специалист не допустит никаких фактических ошибок, сможет осветить все аспекты биографии и творчества поэта. Статья Пигарева как раз показывает, что надежда эта не всегда сбывается. Ошибок в ней, конечно, нет, ибо Пигарев действительно крупный знаток Тютчева, но и живого разговора, нужного читателю, не произошло. Как мне представляется, причина этой неудачи не в том, что автор убоялся «острых» тем, но в том, что он не смог, не сумел побеседовать на эти темы именно с юным читателем. Пигарев склоняется к своему собеседнику, нисходит до его неверно представленного уровня, в то время как Чуковский подымал его к высотам своего понимания Блока и Пушкина, не помышляя о том, что читатель может чего-то не понять или что какие-то темы в разговоре с ним нежелательны. Вслед за Гоголем он верил, что смелое более всего доступно, что оно сильнее и просторнее раздвигает душу.

Смелости, казалось бы, не занимать автору статьи о Языкове литературоведу В. Кулешову. Обстоятельно выписывая факты жизненной и творческой биографии поэта, он сообщает и о дерптских студенческих попойках (только, как мне представляется, малообоснованно заявляет, что «эти сходки не были простыми попойками, они выражали огромную духовную раскрепощенность поколения, его внутреннюю свободу, протест против аракчеевского и бюрократического режима. Тут было не только вино, но и проявление подлинной удали, политической смелости, благородства и рыцарства, духовного единения», – разве забыл автор статьи, что это «духовно раскрепощенное и внутренне свободное» поколение буквально через два-три года будет покорно, не за страх, а за совесть, служить в канцеляриях Уварова, Клейнмихеля, Бенкендорфа и других столпов николаевского царствования?), и об отрицательных отзывах Языкова по адресу «Евгения Онегина» и других зрелых произведений Пушкина, и о религиозных настроениях, национализме и антизападничестве позднего Языкова. Но – нет строгости и такта в отборе высыпаемых на голову читателя фактов и сведений: важное тонет в ворохе случайного, хорошо написанные страницы (например, о знаменитом «Пловце») соседствуют с небрежными, порой Кулешов противоречит сам себе: «У Языкова витийственный, дифирамбический стиль противостоял холодной риторике гражданского классицизма и аскетизму романтиков-декабристов», – и через несколько страниц «романтическая приподнятость в духе Рылеева и Катенина ему была ближе». Сбивается иногда Кулешов и на невыразительный тон вузовского учебника. В результате черты Языкова-поэта размываются, его место в поэтической когорте тех лет и в истории русской поэзии определено нечетко.

Вовсе не хочу сказать, что не нужно привлекать специалистов. Трудно что-либо возразить против несколько суховатого, лишенного эмоциональных всплесков, но отлично написанного послесловия А. Абрамова к стихам Исаковского, точно отобразившего важнейшие черты и пафос его творчества. Интересно и живо написано эссе Ю. Прокушева о Есенине. Так что ничуть не противопоказано выступать в «Поэтической библиотечке школьника» доктору или кандидату наук, и странно было бы возражать против этого. Но ученый этот кроме литературоведческих знаний должен быть наделен и талантом литератора, любящего и умеющего писать для такой специфической читательской аудитории, не впадая ни в пуританство, ни в сюсюканье, ни в квазиученый тон. Как и каждый автор этой библиотечки. И жаль, что издательство «Детская литература» в последнее время как бы предает забвению свой прежний опыт по привлечению людей, если так можно выразиться, с крылатым пером.

3

Если попытаться определить некий главный принцип, которым издатели и составители руководствуются при отборе стихов для серийной книги того или иного поэта, то довольно легко убедиться, что таких принципов, по меньшей мере, два, что они разноречивы и порой довольно резко противоречат друг другу. Первый выражается в желании представить весь творческий путь поэта от начала до конца. Второй отражает стремление представить творческое лицо поэта в самых его характерных чертах, собрать книгу из лучших его стихов, самобытных, ярко запечатлевших его, и только его, внутренний мир (ибо есть у каждого поэта произведения, написанные в некоей общей манере времени, и произведения, в которых каждая строчка говорит о своей принадлежности только этому поэту и никому другому).

Издержки первого принципа яснее всего видны на «Избранном» Багрицкого. Составитель его (он не указан) открывает сборник подражательной брюсовско-верхарновской «Осенью». Затем идут стилизованный «Суворов», «сделанные» под футуристов «Дерибасовская ночь» и «Гимн Маяковскому». Читая книгу стихотворение за стихотворением, убеждаешься, что составителем руководила догматическая установка представить все ступени, все изгибы творческого пути поэта, а потому своеобычные, полнокровно «багрицкие» стихи смешаны с ученическими, газетными, написанными на случай, переводными (из последних не всегда выбрано лучшее). Облик поэта становится нецельным и нечетким. В то же время в книгу не вошли, возможно за недостатком места, такие стихи, как «Бессонница», «Голуби», «Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым», «Фронт», «Скумбрия», поэма «Последняя ночь», куда точнее характеризующие Багрицкого…

Тем же принципом руководствовался В. Кулешов: справедливо охарактеризовав во вступлении печально известное стихотворение «К ненашим», как «резкие, не делающие чести Языкову выпады против «западников», он, тем не менее, заключает им книгу «Пловец». Только дотошным стремлением к неправильно понимаемой полноте представления о всех вехах творческого пути поэта можно объяснить этот составительский казус, ибо какие же струны в душе современного школьника может затронуть поэтический донос, вызвавший в свое время негодование честной России.

Думается, для этой серии неоправдан историко-биографический подход, стремление знакомить читателя не с творчеством, а с творческим путем. Поэт должен представать в крупных и резких чертах своего творческого облика, выглядеть поэтической самобытной личностью, навсегда кладущей на душу и воображение читателя свою неповторимую печать. И потому преимущества второго принципа кажутся мне очевидными.

Характер целей, преследуемых серией, адресованность ее человеку, который сравнительно недавно начал читать поэзию, а то и впервые держит в руках серьезную поэтическую книгу, позволяет и даже предполагает довольно свободное построение сборников. Композиционный ход можно выбрать любой: хронологический, жанровый, тематический, свободно-ассоциативный, лишь бы он был обоснован и уместен в данном случае, лишь бы вел к тому, что поэтическое слово скорее и надежнее достигнет читательского сердца и ума (как сказал поэт, «лишь бы дошло, лишь бы прожгло, лишь бы победе помогло»). Они и применяются все (кроме жанрового: выделяются поэмы, и то не всегда), но с разным успехом.

Так, свободно-ассоциативный принцип, примененный при составлении книги стихов Блока, помог создать перед читателем выпуклый, четкий портрет великого трагического поэта; вольное, лишь кое-где связанное общностью темы и мысли, расположение стихов позволило Чуковскому подчеркнуть многогранность и всеохватность пушкинского поэтического творчества, но в «Стихотворениях» Некрасова тот же принцип, как мне представляется, сработал вхолостую, по всей видимости, некрасовская лирика могла ярче прозвучать при ином композиционном решении, возможно, тематическом.

Раскованно, без оглядки на хронологию и тематику, но с явной ориентацией на читательский интерес, с большой ответственностью перед юным читателем составил свой сборник «Преодоление очевидностей» Е. Винокуров. Книга не так уж мала, в ней свыше ста тридцати стихотворений, но, прочитав ее от корки до корки, отметишь разве три-четыре, которым не следовало, возможно, входить в эту книгу. Из многих своих сборников поэт отобрал самое интересное, самое важное для возможного читателя серийной книжки.

Тематический принцип расположения удачно использован в книгах «Анкета времени» В. Инбер и «Лирика» Маршака (впрочем, размещение стихов в последней обусловлено авторской волей, проявленной в прижизненном издании 1962 года).

Естественно, что чаще других применяется все же хронологический принцип. Хотя и здесь не без выдумки: М. Алигер, например, начала свой сборник «Да и нет» стихами 60-х годов и закончила «Тревогой», написанной в 1935 году. Чаще всего хронологический принцип оправдан самим характером творчества Поэта, четкими векторами развития, тесной связью творческого пути с жизненной биографией (Баратынский, Кольцов, Тютчев, Заболоцкий, Светлов, Симонов и др.), однако использование его в чистом виде, механическое его применение порой приводят к результатам спорным.

Возьмем одну из недавних книг «Библиотечки» – «Стихотворения» Баратынского. Она составлена со вкусом, тщательно: элегии, послания, мадригалы, философская лирика, эпиграммы поэта представлены с достаточной полнотой и в основном в лучших образцах. Конечно, нет смысла разгораживать лирику Баратынского на отсеки по признаку жанров, хорошо различавшихся полтораста лет назад русской читающей публикой, но теперь значимых лишь для специалистов, – от этого разделения отказался и сам поэт в своих последних книгах. Но вот почти рядом с «Дорогой жизни» помещена эпиграмма на Булгарина, рядом с «Последней смертью» – еще три эпиграммы, сразу вслед за известнейшей «Музой» («Не ослеплен я музою моею…») – опять три эпиграммы. Составитель следует за порядком, принятым в последнем издании «Библиотеки поэта», но ведь «Библиотека поэта» и «Поэтическая библиотечка школьника» имеют разные адреса. Может быть, стоило живой поныне и резко очерченный жанр эпиграммы выделить в небольшой раздел, тем более что во вступительной статье С. Бонди эпиграмме Баратынского посвящен отдельный абзац. Можно было и в примечаниях сказать несколько слов о русской эпиграмме, о ее роли в общественной жизни начала XIX века полнее, чем это сделано, и прокомментировать эпиграммы, вошедшие в сборник.

Или – чем открывается книга Баратынского? В соответствии с хронологией милыми, но не самыми значащими в творчестве поэта мадригалами «Портрет В…» и «Женщине пожилой, но все еще прекрасной» (1819 и 1818). Ничего не имея против их присутствия в книге, думаю, что «Ропот» и «Разлука» (1820) больше подошли бы для первых страниц.

Подобные замечания можно счесть праздным, досужим крохоборством, однако мне так не кажется. Да и не только мне. М. Алигер, пренебрегая довольно строго выдержанной хронологией (как уже говорилось, хронологией в обратном порядке), открывает свой сборник программными стихами «Если все, с чем нельзя смириться…» и «Девочке, которая читает…»; у Винокурова впереди стоит «Отрочество», резко определяющее характер книги; составитель сборника Берггольц Е. Путилова не только вынесла в начало книги, но и выделила курсивом стихотворение «Не утаю от Тебя печали…» с важнейшими для поэтессы строчками: «…И я Тобой становлюсь, Эпоха, и Ты через сердце мое говоришь».

Все это – примеры неравнодушия к своему юному читателю. И жаль, что в выпусках серии не часто встречаешь свежий взгляд на поэзию представляемого автора, инициативную выдумку, составительские и иные находки, рельефнее обрисовывающие своеобразие творчества поэта. Конечно, большинству авторов почти не вредит то, что их серийные сборники, так или иначе, копируют книги, вышедшие в других издательствах. И совсем не нужно делать выдумку и находки обязательным каноном этой серии, так сказать, создавать новизну ради самой новизны³. А все же кажется мне, что лирика, скажем, Некрасова или Мартынова при ином подборе и расположении могла прозвучать внятнее и, следовательно, стать читателю ближе и нужнее; что, например, можно было выделить особым разделом множество стихотворений А. К. Толстого, посвященных жене и своей любви к ней, и что поэтический облик А. К. Толстого искажен отсутствием в книге его сатирических произведений; что привычное хронологическое расположение стихов в «Лирике» Твардовского – далеко не лучший способ представить молодому читателю этого большого поэта.

Вернусь от композиции к отбору и скажу еще несколько слов.

Очень огорчительно, перелистывая серийные томики, замечать отсутствие важных, характернейших, лучших стихов того или иного поэта и понимать при этом, что читатель серии может еще долго не встретить, не узнать этих стихов.

Не могу отказаться от ряда примеров.

Из «Стихотворений» Светлова выпали многие лучшие стихи последних лет – «Горизонт», «Для того живем со дня рожденья», «Советские старики», «Голоса», «Негодяй» и др.

«Избранная лирика» Мартынова, вышедшая в 1973 году, составлялась по его гослитиздатовскому двухтомнику 1965 года, и в ней оказались неучтенными ни лучшие книги последних лет – «Первородство» и «Гиперболы», – ни другие сборники поэта, вышедшие в эти семь-восемь лет. Отбор в ней вообще не бесспорен. Видимо, в поддержку уже процитированного заявления о спокойствии и отвлеченности поэта не вошли в Книгу (причем очень вместительную) многие острые публицистические стихи:

Если сравнивать «Синий май» Есенина, вышедший в «Поэтической библиотечке школьника», с его сборниками, выпущенными в «Школьной библиотеке» тем же издательством «Детская литература» И составленными тем же Ю. Прокушевым, то окажется, что в «Синем мае» любовная лирика Есенина представлена скупее, «стыдливее». Этому и объяснение подыскать трудно.

4

Несмотря на десятилетнее существование серии, до сих пор нет необходимого единства в организации книг. Конечно, требования такого единства в построении, в формировании книг серии не должны быть жесткими (здесь уже говорилось о несомненной пользе разножанровости вступительных статей, многообразия подходов к отбору стихов и композиции сборников). Но все же почему в большинстве книг под стихами стоит их дата создания, а в книгах Некрасова, Тютчева, А. К. Толстого, Смелякова, Винокурова такая датировка отсутствует? Почему в «Стихотворениях» Лермонтова часть стихов датирована, а другая – нет?

Кажется, до сих пор не существует окончательного мнения насчет примечаний. Правда, в последние годы стихи классических поэтов обязательно снабжаются примечаниями. Но комментарий нужен и стихам некоторых советских поэтов, это особенно видно из сравнения книг Маяковского и Багрицкого, – в первой они есть, во второй отсутствуют. Поэты писали в одно время, в их лирике отразились реалии и понятия одной и той же эпохи, теперь уже далекой, которые нуждаются в объяснениях. К тому же в поэзии Багрицкого читатель встречается со множеством исторических и географических названий, без расшифровки которых содержание стихов воспринимается порой не полностью или смещенно.

Лирика Мартынова, кроме всего прочего, сложна для юного читателя и тем, что поэт широко пользуется словами и понятиями не широко известными. В стихах, вошедших в его серийную книгу, встречаются: Агасфер, Харон, Ипокрена, Эреб, Борей, Ной, Вавилонское столпотворение. Все это и многое другое осталось необъясненным, ибо примечаний в этом сборнике нет.

Опять сравню разные издания стихов Есенина в «Детской литературе». Слова «веретье», «кукан», «корогод», «выть», «драчены», «прутник» растолкованы в изданиях «Школьной библиотечки» и не растолкованы в серийной книге. Из предыдущего же сравнения ясно, что вряд ли последняя адресовалась более начитанному и сведущему читателю.

Нуждаются уже в каком-то минимуме комментария и сборники Исаковского, Твардовского, Суркова, чего не почувствовали издатели.

Разнобой царит и в представлении о том, какого типа нужны примечания. Всякий «хозяин» книги решает этот вопрос по своему усмотрению. И. Андроников считает необходимым объяснить каждое второе стихотворение Лермонтова, вскрыть его смысл. В «Стихотворениях» Баратынского (как и во многих других классических книгах) растолкованы лишь устаревшие слова и мифологические выражения, хотя в некоторых случаях упоминание обстоятельств написания стихов, проясняющее их смысл, – «Мой Элизий» (отклик на смерть поэта и друга Баратынского Дельвига) или «Здравствуй, отрок сладкогласный!..» (обращено к сыну поэта, показавшему отцу свои стихотворные упражнения), – напрашивается само собой. В книге Маяковского «Люблю» примечания хороши тем, что учитывают не только объясняемое слово или понятие, но и контекст, в котором они употреблены; комментарий вскрывает литературные реминисценции и объясняет их смысл, кратко и тактично касается биографических реалий, если это необходимо. Таковы же и комментарии Н. Банникова к стихам Брюсова.

И рядом с ними – излишне дотошные, порой заполненные не столь существенными мелочами, объяснения, сделанные И. Андрониковым к доброй половине стихов Лермонтова, вошедших в сборник. Эмоциональное и тонкое предисловие его несколько контрастирует с примечаниями. Вот некоторые из них. Примечание к «Выхожу один я на дорогу…» гласит: «Лермонтов говорит не о покое смерти, но о том покое, который нисходит на человека среди природы»; к «Благодарности» – «Лермонтов обращается к богу, но обращается с иронией, с горькой насмешкой. По мысли Лермонтова, бог является источником зла».

Или вот как широкий смысл произведения сужается до всего-навсего злободневного отклика: «В этой сцене отражена полемика между «Отечественными записками» и «Литературной газетой», с одной стороны (во главе их стоял Белинский), и реакционным журналом «Сын отечества», резко нападавшим на Белинского, на позицию «Отечественных записок» и злобно критиковавшим стихи Лермонтова и его общественную позицию» (это о «Журналисте, читателе и писателе») ⁴. Какое-то странное недоверие к читателю сквозит в этих объяснениях, снижающих драматизм и силу лермонтовских стихов.

Интересный и, как мне представляется, перспективный опыт содержится в примечаниях, сделанных К. Орешиным к стихам А. К. Толстого. Характеризуя атмосферу, в которой было создано то или иное стихотворение, Орешин привлекает воспоминания современников, переписку поэта и его близких, другие документы, живо воссоздающие дух времени, общественные и личные настроения Толстого. Небольшие, мастерски сделанные рассказы (отнюдь не толкования) гармонируют с самими стихами, не разрушая впечатления от них, а даже в чем-то это впечатление дополняя. Но есть тут в недостатки: с непонятной целью Орешин старательно перенес из комментария в изданиях «Библиотека поэта» все сведения о музыкальных интерпретациях стихов Толстого и Кольцова, и примечания в этих сборниках буквально пестрят сообщениями вроде: «Музыку на эти слова написали А. Т. Гречанинов, М. М. Ипполитов-Иванов, В. И. Ребиков и Н. М. Стрельников» – о стихотворении Толстого «Острою секирой ранена береза…»; «Музыка М. А. Балакирева, А. Е. Варламова, Полины Виардо-Гарсиа» – о «Русской песне» Кольцова.

Но опыт этот – в своей положительной части – прошел для серии стороной, никак не сказавшись на последующих ее выпусках. Хотя в некоторых из них мог быть успешно применен.

Добавим, что именно в примечаниях могло бы найтись место для необходимых сведений о поэтике (краткий и идущий к случаю разговор о стихотворных жанрах, размерах, излюбленных или редко встречающихся у данного автора, и т. п.), об истории русской поэзии (конечно, тоже в связи с представляемым автором), об отношении критики к творчеству поэта…

Не подумало издательство о тех своих читателях, у которых интерес к поэзии наиболее велик и для которых книги «Поэтической библиотечки школьника» лишь первая ступень в освоении творчества поэта. Для них (да и не только для них) обязательно следует добавить страничку с небольшими библиографическими сведениями о более полных изданиях произведений поэта и о нескольких книгах, посвященных его жизни и творчеству.

Желательно и более строгое обращение с текстами. Первая же стихотворная строчка тихоновского сборника напечатана с ошибкой, искажающей стихотворный размер. Особенно «повезло» Багрицкому – в его «Избранном» очень много ошибок: «Все поминается одно» вместо «вспоминается одно» («Осень»); в строке «возок уносится назад, назад…» («О Пушкине») второе «назад» выпало; «внимательно ухо» вместо «внимательное ухо» и «морозами» вместо «морозом» («Смерть»); искажены две строки в «Тиле Уленшпигеле».

5

В последние годы ощущается некоторое снижение интереса издательства к своему детищу. Не то чтобы томики стали выпускаться реже (по-прежнему выходит три-четыре томика ежегодно) или небрежнее (нельзя не обмолвиться хоть словом об изящном внешнем виде этих книжек и богатом, почти всегда идущем в лад стихотворному тексту, иллюстрационном оформлении), – но заметно испарился дух поиска, экспериментирования, веявший над «Поэтической библиотечкой школьника» со дня ее создания и приносивший добро чаще, чем худо. Абсолютизировался и жанр вступительной статьи (прежнее многообразие уступило место обычному в прочих изданиях «Детской литературы» критико-биографическому очерку), и композиционный принцип (в последних книгах встречается только хронологическое расположение стихов).

В этой наступающей или уже наступившей успокоенности был бы некоторый резон, если бы многие важные вопросы создания этой поэтической серии были решены. Но ведь, как можно было увидеть из предыдущего разговора, это не так. Однако оттого, что разрешение их брошено на полпути, они не перестали существовать.

Как можно догадаться, взглянув хотя бы на тематический план издательства за любой год, книги серии делаются в разных его отделах, редакциях. Естественно, что каждый редактор руководствуется своим опытом и разумением, не во всем принимая или даже отвергая разумение и опыт своих коллег, – каждый по-своему решает нерешенные вопросы, и не всегда лучшим образом. Наверное, многое было бы под силу определить небольшой координационно-редакторской группе по изданию серии, если таковая еще не существует в издательстве, а кажется, что так. Во всяком случае, она могла бы осуществить единство требований к подсобному аппарату серии, определить нужные и возможные изменения в «Библиотечке», наметить пути ее дальнейшего движения.

И, прежде всего, разработать перспективный план «Поэтической библиотечки школьника». Опять же возможно, что он уже существует, но тогда непонятно, почему так замедленно идет и не имеет видимой системы издание в серии зарубежной поэзии и поэзии народов СССР⁵.

В плане этом следует уделить большое внимание советской поэзии последнего тридцатилетия, которую, кстати, часто спрашивают в библиотеках и не находят там старшеклассники. До сих пор плохо представлены в серии поэты так называемого военного поколения, среди которых много интересных и зрелых мастеров. Старшеклассник должен быть ознакомлен с творчеством Межирова, Слуцкого, Самойлова, Ваншенкина, Старшинова, Шефнера, Окуджавы. Медленно поворачивается «Библиотечка» и к более молодым (только в прошлом году вышел сборник Р. Рождественского), а, кажется, можно уже считать бесспорной необходимость издания отдельными книгами лучших стихов Соколова, Жигулина, Евтушенко, Матвеевой, безвременно погибшего Рубцова. Может быть, есть смысл выпустить несколько книг-антологий, включив в них лучшие произведения трех – пяти молодых поэтов. Ждет своего представления в серии и поэзия Луговского, Прокофьева, Яшина. План издания, ориентировочно наметив рамки серии, помог бы также «определиться на местности» составителям и авторам вступительных статей к будущим книгам, как-то соотнести творчество представляемого поэта с творчеством его соседей по «Библиотечке».

Серия выходит уже десять лет. Даже самые приблизительные «прикидки» показывают, что, если и дальше она будет выходить такими темпами, нужны как минимум еще десять лет для того, чтобы она вобрала в себя славнейшие имена русской классической и советской поэзии. То есть отрок, юноша, для которого предназначались ее первые выпуски, последнюю книгу увидит едва ли не сорокалетним мужем, – вряд ли зачинатели серии предвидели и намечали такие сроки. Не кажется ли издательству, что следует пересмотреть эти темпы и завершить выпуск серии в более короткий срок?

Завершить выпуск, но не расстаться с «Библиотечкой». Начав однажды создавать «вот эти книжки небольшие», издательство показало, что чутко ощущает обострившуюся тягу к поэзии. Эта тяга и эта необходимость не прошли и вряд ли пройдут.

И потому хотелось бы, чтобы, закончив первый этап работы над «Поэтической библиотечкой школьника», издательство после двух-трех лет основательной подготовки начало второй этап – ее переиздание. С необходимыми улучшениями и дополнениями. Большим тиражом. (С первого до последнего выпуска у серии постоянный тираж – 50 тысяч экземпляров. Детских библиотек в стране, я уж не говорю о школьных, намного больше.) В более обозримые сроки – от трех до пяти лет (пятнадцать книжек в год – не такая уж фантастическая цифра для «Детской литературы»). Может быть, пустив часть тиража в подписку, чтобы детские библиотеки через коллекторы получили комплект серии полностью.

г. Переславль-Залесский

1. В настоящем обзоре речь идет только об издании русской поэзии.[↩]
2. Это отрывки из его известных воспоминаний о Блоке, умно и тонко скомпонованные.[↩]
3. Встречается и такое. «В этой книжечке собраны только те стихотворения, которые Лермонтов создал в последние годы своей жизни и захотел увидеть в печати. Он опубликовал их в журналах, а многие из них включил в свой поэтический сборник, вышедший в свет в 1840 году – за несколько месяцев до его трагической гибели», – так обосновывает состав «Стихотворений» Лермонтова И. Андроников. Принцип этот, подходящий скорее для серии «Литературные памятники», несколько раз нарушается, что составитель оговаривает далее, но, к сожалению, нарушается – не для «Паруса», не для стихотворения «Нет, я не Байрон…» и не для многих других стихов, отсутствие которых в этой книге непонятно.[↩]
4. Попутно замечу: Белинский никогда не «стоял во главе»»Литературной газеты», да и его отношения с «Отечественными записками» определяются, пожалуй, иначе.[↩]
5. За десять лет вышли следующие книги зарубежных поэтов: дю Белле и Ронсар (под одним переплетом), Гёте, Берне, Беранже, Мицкевич, Неруда, Гильен, и поэтов народов СССР: Цадаса. Чиковани, Зульфия, Кулешов, Кугультинов.[↩]