Как! Из глуши степных селений…

Хорошо известен рассказ А. Писемского в «Людях сороковых годов» про разговор с П. Катениным (выведенным в романе под именем генерала Коптина):

— Я читал в издании «Онегина», что вы Пушкину делали замечание насчет его Татьяны?

— Делал-с! — отвечал он самодовольно.  — Прямо писал ему: «Как же это, говорю, твоя Татьяна, выросшая в деревенской глуши и начитавшаяся только Жуковского чертовщины, вдруг, выйдя замуж, как бы по щучьему веленью, делается светской женщиной — холодна, горда, неприступна?.. Как будто бы светскость можно сразу взять и надеть, как шубу!.. Мы видим этих выскочек из худородных. В какой мундир или роброн ни наряди их, а все сейчас видно, что мужик или баба. Госпожа Татьяна эта, я уверен, в то время как встретилась с Онегиным на бале, была в замшевых башмаках,  — ну и ему она могла показаться и светской, и неприступной, но как же поэт-то не видел тут обмана и увлечения?»

Пушкин признал справедливость упрека Катенина в предисловии к «Отрывкам из путешествия Онегина», однако только в отношении резкости и неожиданности перехода от Татьяны — уездной барышни к Татьяне-даме. Ведь никакое восстановление пропущенной главы не изменило бы несветскости героини, буде таковая была ей присуща. Спасая репутацию великого поэта от упрека в необоснованном перерождении героини, пушкинисты прибегали к различным объяснениям. Ю. Лотман, например, в своих «Комментариях» цитатой из романа «Пэлем» Э. Бульвер-Литтона стремился доказать естественность, простоту, в дальнейших его рассуждениях даже народность дворянской культуры, позволившие Татьяне из сельской глуши органично войти в светский мир [Лотман 1995: 712].

А между тем, при всем уважении к Катенину, ему следовало бы внимательнее читать роман. И нет надобности защищать Пушкина от его нападок. Никаких деревенских добротных башмаков Татьяна под бальным платьем, бесспорно, не носила. Пушкин дал настолько ясные указания на ее происхождение и воспитание, что современниками они прочитывались без труда.

Брак родителей Татьяны был заключен не позднее 1796 года (обоснование даты чуть ниже). Ее мать, в ту пору настолько юная, что предавалась еще романтическим мечтаниям о щеголе-гвардейце, не могла быть старше 15–16 лет. В более «зрелом» возрасте подобные мечтания казались бы в ту пору настолько смешными (вспомним «Разборчивую невесту»), что быстро изживались барышнями. Она получила утонченное, хотя бы внешне, воспитание, говорила и писала по-французски, что особенно подчеркнуто в романе как некая редкость. И справедливо: Пушкин хорошо представлял себе реалии времени. В ее поколении, выросшем до эпохи, когда Французская революция наводнила Россию эмигрантами-аристократами, становившимися гувернерами русских детей, французское светское воспитание было уделом немногих. В Москве барышня могла получить его только в просвещенной семье, причем далеко не бедной! Небогатые дворяне не могли бы позволить себе траты на дорогих до революции воспитателей, непросвещенные не смогли бы их найти или не поняли бы полезность образования. Семья Pachette-Прасковьи не только просвещенная, но и родовитая, что ясно из описания их прочного положения в московском обществе, данного в 7 главе. Часть родственников титулована, что само по себе ничего не значит (титулы в Российской империи как таковые не особенно ценились, бывали вполне бедные и почти деклассированные князья), но свидетельствует о древнем и подлинно благородном происхождении: княжеские титулы исконно русские, в отличие от графских или титулов светлейших князей, появившихся только в петровское время. С какой же стати обеспеченное, родовитое и культурное семейство стало бы насильно выдавать замуж девицу столь юного возраста? Пусть не годится ее избранник — гвардии сержант, но разве нельзя поискать кого-то ей не противного? Время-то терпит!

Нынешнее представление, будто бы в XVIII веке семнадцатилетние барышни уже считались старыми девами, основано на литературных штампах. Почти современнице Прасковьи Лариной Елизавете Корсаковой (по мужу Яньковой) было за двадцать (в начале 1790-х годов), когда ее отец год за годом отказывал жениху: «Спешить нечего, Елизавета еще не перестарок» [Рассказы… 1989: 48]. Когда же наконец дал согласие на брак, ей было уже 25 лет. Ее старшая сестра вышла замуж еще позже.

Причина навязывания родителями Прасковьи ей в мужья Ларина очевидна: матримониальные достоинства жениха. Требовалось приличное имение, но его одного для Москвы тех лет недостаточно. Времена, когда Отечественная война и вызванная ею инфляция подорвали крепостные хозяйства и родовитый Фамусов начал лебезить перед безродным Скалозубом, еще не наступили. Родственные связи как дополнение к состоянию — возможно, хотя создается впечатление, что Татьяну возят «по родственным обедам» только к материнской родне. Впрочем, тут нет достоверных данных. Главной приманкой для честолюбивых москвичей была, бесспорно, близость ко двору, могущая принести выгоды всем отпрыскам обширного семейства. И именно этот факт выявляется из биографии Дмитрия Ларина. Он бригадир, то есть получил свой чин еще при Екатерине Великой, поскольку это звание было отменено вступившим на престол Павлом I. Выходить в отставку бригадиром неразумно, тем более в екатерининские времена, когда непрерывно шли очень полезные для продвижения в чинах военные кампании. Через несколько лет даже без участия в войнах можно было выслужить полного генерала, что гораздо почетнее и приличнее для отставного дворянина. (Я хочу сказать, что в отставку можно было выйти и в 25 лет корнетом, но останавливаться в шаге от генеральских эполет было бы просто глупо.) Какая же причина могла вызвать отказ Ларина от службы? По сути, одна.

После женитьбы «разумный муж уехал вскоре в свою деревню». Муж XVIII века, бросающий службу и уезжающий из столицы хоронить себя в деревне исключительно ради защиты жены от соблазнов света, — немыслим. Это полностью противоречило бы менталитету эпохи. Для людей того времени разрыв с хорошим обществом был едва ли не страшнейшим наказанием. Недаром ссылка в имение использовалась императорами как жестокая кара и именно так и воспринималась. Ситуация, описанная в фонвизинском «Бригадире», где прозябают по деревням отставной судья с напрасно вышедшей за него модницей-женой и бригадир, свидетельствует (отчасти это сказано) об их вынужденной отставке. И их хвастовство своим 5 классом должно было вызывать хохот понимающих современников-зрителей несоответствием между их гонором и реальным малопочетным существованием.