Главный песенник

Я близко познакомился с Михаилом Васильевичем Исаковским в 1942 году, когда приехал повидаться со своей семьей в татарский городок Чистополь, ставший ненадолго крупным литературным центром. В Чистополе находились тогда в эвакуации семьи многих живых и погибших писателей-фронтовиков.

Чистополь был тогда невелик, и не удивительно, что в день приезда я встретился на улице с Фединым, Пастернаком и Исаковским. Оказалось, он живет в соседнем доме.

В то время и в тех условиях по-особому складывались отношения между людьми. Едва знакомые прежде, мы оказались сближенными войной, нам обоим не просто хотелось, необходимо было встретиться. Я получил приглашение на чаек и постучался вечером к Исаковскому. Оказалось, что у него за столом уже сидит гость – Борис Леонидович Пастернак. Перед ними на тарелке лежали медовые соты. Человеку, не представляющему себе обстановку военных времен, может показаться странным сочетание этих двух писателей, но я не удивился. Я знал, что недавно уехавший из Чистополя Александр Фадеев соединил здесь своей дружбой самых разных людей, вот, наверное, он и замкнул на себе двух непохожих друг на друга поэтов.

Во всяком случае, Исаковский и Пастернак сидели за столом в бревенчатой избе, в той части, которая в деревнях именуется залом. За дощатой перегородкой тихо разговаривали женщины.

Нет сомнения в различии, во всяком случае, биографий и эстетических позиций этих двух советских поэтов, но у них была такая общая черта, как предупредительность и внимательность к людям, – вот они и были друг к другу внимательны.

Литературные дружбы не всегда долговечны и порой дают причудливые сочетания. Но зачем я так долго об этом говорю, словно извиняюсь?

Я увидел двух больших поэтов вместе и обрадовался, и сейчас тепло на душе от воспоминания… Как было бы хорошо, если бы дружба и связи военной поры не разрушались под ударами последующих событий. Может быть, если бы берегли мы свои дружбы, обошлось бы без многих обидных происшествий. Порой невнимание и равнодушие окружающих толкают человека на ложные шаги…

Исаковский пригласил меня за стол, пошутив, что соты на базаре он купил, исключительно чтобы ускорить приобретение пасечником самолета или танка для фронта. Потом и Михаил Васильевич, и Борис Леонидович попросили меня рассказать обо всем, что там – под Москвой и Харьковом, Пастернак вздыхал, мычал и ахал, а Исаковский проявил удивительное знание фронтовых дел, куда более подробное и точное, чем мои впечатления.

В частности, он говорил о Московской битве, всей ее стратегии, развитии и завершении. Он знал, например, что Юго-Западный фронт своим правым флангом поддерживал Западный (речь шла о боях в районе Ельца). И Пастернака, и меня очень удивляли деловые и простые рассуждения Исаковского. Он вообще умел, не упрощая, очень просто говорить о сложных вещах. Мне он и раньше, и потом казался исключительно штатским человеком, он и был им, но обладал аналитическим мышлением, находившим применение в разных областях.

Знание военной обстановки, понимание ее перспективы было для слабого здоровьем поэта как бы заменой невозможности пребывания на фронте. Но была у него и другая способность воевать, и он ее блестяще использовал. Он воевал стихом и песней, Я знаю, что многие читатели-воины и читатели в тылу полагали и уверенно считали, что Исаковский находится на фронте, черпает в боевой обстановке настроение и сюжеты. У поэзии своя причастность – это не всегда непосредственное участие.

Михаил Васильевич был человеком сдержанным; может быть, глубокая скромность не позволяла ему бурно радоваться, прилюдно волноваться или выражать горе так, чтоб было заметно, Но однажды я видел его в состоянии восторга. Это было уже не в первую встречу, а позже, в Москве, когда вызваны были на какое-то совещание поэты. Приехали с фронтов Твардовский, Тихонов, Прокофьев, Симонов, и все рассказывали Исаковскому о «катюше», о том, что имя из песни дано гвардейским минометам, причем не поименованы они приказом, а названы так народом. И теперь название стало почти официальным!

Как чудесно было видеть радость Исаковского! Значит, песня на фронте, песня воюет! Он был счастлив.

Песни стали его представителями на всех фронтах и в тылу, но можно еще сказать, что у Исаковского был на войне свой личный представитель. Конечно же, речь идет о Твардовском. Мне не раз приходилось видеть, как светлел лицом Александр Трифонович, стоило только вспомнить или только упомянуть Исаковского. Для Твардовского он всегда был дороже всех, оставался учителем и непререкаемым авторитетом. Впрочем, старший никогда, во всяком случае в те времена, не пользовался своим главенством. До меня Твардовский успел побывать в Чистополе, и Михаил Васильевич рассказывал Пастернаку и мне, какой радостью была для него встреча с другом.

А теперь его волновало: как там Саша?

Я подробно говорил про наше воронежское житье, про выезды на передовую и возвращения в редакцию. Обстановка военная не требовала объяснений, – я уже сказал, что Исаковский знал ее лучше меня, во всяком случае под более широким утлом обзора. А сейчас нужны были детали, подробности, веселые эпизоды, стихи и особенно – эпиграммы. Мало кто знает, что Михаил Васильевич был мастером пародии, эпиграммы, стихотворной шутки. Характер их применения мог оставаться внутренним, домашним, но качество всегда было высочайшим, что называется – на уровне лучших образцов. Бывали эпиграммы злые, острые, ернические – всякие, но непременно остроумные и изящные. Почему свои успехи в этом жанре Исаковский долго не делал достоянием широкого читателя? Думаю, по скромности. Как-то не с руки ему была хлесткость и резкость. В песнях и стихах некоторые юмористические ноты звучали, но не смех, а улыбка была свойственна поэту-собеседнику. Можно вспомнить «И кто его знает…», «По росистой луговой…» и даже «Дан приказ: ему – на запад…» – эти песни таили в себе и дарили людям добрую улыбку.

Некоторые сочинения фельетонного характера Михаил Васильевич все же опубликовал, – но под сильным нажимом друзей и редакторов, – в таком сугубо академическом издании, как том Большой серии «Библиотеки поэта». (Надо заметить, что Исаковский был первым и до сих пор остается единственным поэтом, удостоившимся при жизни чести издания в этой серии.)

Как-то в дачном поселке Внуково, где мы соседствовали, вероятно в 1965 году, он показал мне верстку и прочитал эпиграмму на самого себя, как раз касающуюся Большой серии. Рифма к серии была ерническая, эпиграмма остроумная и печальная. Не знаю, сохранился ли ее черновик, но в печати она не появилась.

– Впрочем, и в «Библиотеку поэта» вошла, из великого множества сочиненных поэтом, лишь одна-единственная «персональная» эпиграмма – на Александра Безыменского. Михаил Васильевич тогда, в 1965 году, сказал мне, что вставляет эпиграмму, вонзенную в «Безмена» (так мы между собой именовали Безыменского) еще в 1930 году, исключительно как образец, а выбрал ее для печати потому, что Безыменский обладает редким качеством – не обижаться на эпиграммы, предпочитая нанести ответный укол.

Но сколько эпиграмм, и довоенных, и сочиненных Исаковским в последние свои годы, сколько компанейских шуточных стихотворений осталось за пределами книг! Думаю, можно еще составить отдельный томик, он, несомненно, войдет в историю литературной жизни и откроет читателю еще одну грань таланта Исаковского. Эпиграмма может быть саркастической, может быть и грубой. В характере Исаковского – лирические эпиграммы, редкая модификация жанра, непосредственно связанная с «основным» творчеством поэта.

Еще до песенной своей славы, в не предназначавшихся для песен стихах, Исаковский наметил линию, проходившую впоследствии по многим страницам нашей советской поэзии:

Девушки читают

не романы – «романы»

И хранят в альбомах

нежные стихи.

Его улыбка светла, сдержанна и даже кажется немного грустной. Именно она оказалась ключом ко многим сердцам, сделала читателями тысячи людей, не ведавших, что для них в жизни могут стать насущными стихи.

Может, не так уж хорошо быть основателем будущего штампа, но, конечно же, от Исаковского пошли в стихах и песнях робкие поиски подступов к сближению, взаимная неловкость героев лирики. Не в укор будь сказано, и Твардовский пил из этого родника, шел тропинкой друга в редких своих любовных стихах. Строки песни Исаковского:

Я на свадьбу тебя приглашу,

А на большее ты не рассчитывай, – сочетаются с сюжетом известного стихотворения Твардовского «На свадьбе»: