Филология из полицейского Досье

Непристойное происшествие, разыгравшееся не так давно на страницах почтенной американской газеты «Нью-Йорк таймс», имеет свою предысторию….Среди великих художников нашего века, доставлявших опекунам общественного мнения на Западе немало огорчений и беспокойств, пожалуй, одно из первых мест занимал еще при жизни и занимает по сей день Бертольт Брехт. Вот уже по меньшей мере 15 лет, как вокруг его имени кипят страсти не только эстетического свойства, причем его врагов отделяет от его друзей не только различие художественных вкусов. Всемирное признание, которым пользуется творчество этого выдающегося мастера социалистического реализма, триумфальное шествие его пьес по подмосткам Нью-Йорка и Москвы, Парижа и Варшавы, Лондона и Праги, Милана и Афин не говоря уже о театрах стран немецкого языка), – все это вызывало то затаенное глухое раздражение, то вспышки откровенной злобы у всяческих профессиональных антикоммунистов из реакционной печати, особенно западногерманской.

В течение последних десяти лет кампании травли Брехта в Федеративной Республике Германии затевались трижды – после провала фашистского путча в Берлине 17 июля 1953 года, после поражения контрреволюции в Венгрии в 1956 году и, наконец, после закрытия границы в Берлине 13 августа 1961 года. Объясняя связь этих явлений, прогрессивный западногерманский публицист Андре Мюллер остроумно сослался на такую, встречающуюся в быту, психическую аномалию: приходит мужчина домой, избивает жену, крушит мебель, пинает ногой собаку и в заключение швыряет в окно клетку с канарейкой. В чем дело? Психиатры объясняют так: этот человек испытал какую-то тяжелую неудачу, понес жестокое поражение, но виновнику случившегося он отомстить не в силах. Между тем клокочущая в нем слепая ярость требует выхода, и вот она изливается в форме безобразного и бессмысленного дебоша.

Зачинщиками такого дебоша выступили в августе – сентябре 1961 года театральные критики по профессии, клеветники по призванию Фридрих Люфт, Вальтер Карш, Карл Апфель и другие. С гиком двинулись они в поход, требуя от интендантов (художественных руководителей театров) бойкота Брехта, изъятия его пьес из репертуара. Он – «лауреат Национальной премии так называемой Германской демократической республики, лауреат Международной премии мира» ¹, – писал Карл Апфель, стремясь в самом «страшном» виде представить Брехта западногерманским обывателям. «Было бы величайшей глупостью не распознать в Брехте убежденного большевика» ², -вторил критик из западноберлинской газеты «Телеграф». Организаторы кампании выступали с публичными доносами на интендантов, обвиняя их в политической неблагонадежности и призывая к административным мерам против них; они провоцировали обструкции и скандалы в театрах. Дирекция театра в городе Ульме получила даже анонимное письмо с предупреждением, что, если назначенная премьера пьесы Брехта не будет отменена, театр будет взорван.

К чести большинства театральных деятелей ФРГ следует заметить, что они не поддались шантажу и угрозам. Интенданты 66-ти театров опубликовали коллективный протест против грубых посягательств на «духовную и художественную свободу» сценического искусства. Этот мужественный поступок вызвал новый взрыв ярости. Достаточно процитировать статью некоего господина Фольбрахта из гамбургской «Бильдцейтунг»: «…эти «полезные идиоты» заранее запланированы в тотальном наступлении Москвы. Каждый концерт Давида Ойстраха, каждая телевизионная передача, при которой наши собственные свободные станции транслируют программу Московского государственного цирка, каждая премьера Брехта, – все это ослабляет к чертовой матери нашу внутреннюю готовность к сопротивлению, которая нам куда нужней, чем все эти интенданты» ³.

Ничего не скажешь – красноречивое (правда, выдержанное в испытанном стиле геббельсовской элоквенции) признание! Оно было предельно откровенным выражением определенной точки зрения, которой, однако, в последующие дни было суждено потесниться и уступить место другой. Ибо до тех пор, пока организаторы кампании добивались бойкота Брехта, они, естественно, поносили его как «коммуниста», «креатуру Ульбрихта» и т. д. Когда же окончательно выяснилось, что бойкот провалился, что Брехт не только удержал, но даже усилил свои позиции в репертуаре западногерманских театров, то пришлось совершить тактический поворот на 180°. Генриха Дитмара, например, вдруг осенило: «Нет сегодня лучшего оружия против коммунизма, чем Брехт» ⁴. И тогдав реакционной пропаганде все настойчивее стал провозглашаться тезис о том, что, мол, Брехт, если по-настоящему разобраться, вовсе и не был коммунистом и марксистом, напротив – он стоял в резкой оппозиции к ГДР, и в странах социалистического лагеря его творчество замалчивается или даже предается гонениям.

Разумеется, против такого, мягко выражаясь парадоксального, утверждения нетрудно выдвинуть множество неопровержимых возражений. И вот хотя бы первое из них, элементарное, само собой напрашивающееся:

1. »Stuttgarter Zeitung», 9.IX.1961. [↩]
2. »Der Telegraf», 30.IX.1961. [↩]
3. Цит. по Andre Muller, Kreuzzug gegen Brecht, Berlin, 1962, S. 47.[↩]
4. «Neue Ruhrzeitung», 2.X.1961.[↩]