Есть о чем поспорить

Публикуя выступления Ал. Михайлова и В. Огнева, редакция продолжает обсуждение проблем современной советской поэзии, начатое статьей В. Кожинова (см. «Вопросы литературы», 1970, N 7).

Кажется, новое поэтическое поколение привлекает наконец внимание текущей критики. Будущее нашей поэзии, которое всегда связывалось и связывается ныне с появлением молодых талантов, не может оставить равнодушным того, кто всерьез думает о литературе.

Выдвигая на обсуждение вопрос о новом поэтическом поколении, надо, однако, условиться насчет максимально объективной оценки творческого вклада предшественников, их роли в общем процессе поэтического развития. Тогда нам будет яснее, что же собой представляют молодые поэты конца 60-х и начала 70-х годов, связаны ли они с предшествующим поколением или развиваются совершенно самостоятельно и даже опровергая своих старших собратьев?

Эту мысль мне подсказала статья В. Кожинова «Новое поэтическое поколение», в которой содержится также попутная характеристика молодых поэтов конца 50-х и начала 60-х годов.

Начну с того, что вообще я всегда с интересом читаю выступления В. Кожинова. Они не повторяют некоторых сложившихся критических схем, дискуссионны и вызывают на спор. Такова же и упомянутая статья. Внешне она сдержанна, даже несколько суховата, но по существу полемична. Значит, есть о чем поспорить.

Но прежде чем спорить, надо отдать должное В. Кожинову за то, что он зорко подметил некоторые характерные явления в молодой поэзии, что он фактически опроверг свое же недавнее заявление о том, будто у нас вообще ныне нет в поэзии молодого поколения. Это признание очень ценно.

Диалектический и критический подход к собственным взглядам на определенное явление, который не так уж обиходен в нашей текущей критической литературе, заслуживал бы еще большего уважения, если бы сопровождался ссылкой, указанием на неточность прошлых суждений. Но даже и без этого видно, что В. Кожинов не настаивает на них, не упорствует и тем самым не усугубляет ошибки, а стремится поспевать за движением литературы, выявлять в ней нарождающиеся тенденции.

Теперь обратимся к самой статье, к тому, что менее всего в ней аргументировано. Предшествующее поколение поэтов здесь характеризуется в проходных суммарных оценках. Собственно, даже и таких проходных оценок мало, но поскольку на них основано противопоставление двух поколений, уточнить их крайне важно.

Выдвигая тезис о «совершенно новой поэтической волне» и подкрепляя его именами Эдуарда Балашова, Владимира Леоновича, Александра Плитченко, Бориса Примерова, Николая Рубцова, Александра Черевченко, Олега Чухонцева и Игоря Шкляревского, В. Кожинов первое их отличие от предшественников видит в том, что поэты новой волны сразу и начисто сняли разделение поэзии на «городскую» и «деревенскую».

«У поэтов предшествующего поколения, – пишет В. Кожинов, – было своего рода разделение труда: одни «отвечали» за городскую цивилизацию, другие за деревню, природу, «почву». И дальше: «Поэты новой волны в высших своих проявлениях стремятся видеть и ценить человеческий мир в целом».

В подтверждение критик цитирует и разбирает стихи Анатолия Передреева об «окраине», действительно превосходные стихи, ссылается на творческий опыт Н. Рубцова и Б. Примерова.

Тезис о «разделении труда» нетрудно опровергнуть, сославшись, скажем, на книги таких известных поэтов, как В. Гордейчев, В. Цыбин, О. Дмитриев, да и некоторых других, соединивших в своих стихах тему города и деревни. Но дело даже не в этом. Дело в том, что «разделение труда» было характерной особенностью далеко не всех поэтов и что теперь, как и несколько лет назад, некоторые авторы не хотят или скорее не могут еще «видеть человеческий мир в целом», и это относится, пожалуй, больше к поэтам сельской темы, видящим порою в городской цивилизации причину падения нравов и воспевающим только мир сельского жителя.

Перегоны, перегоны

Третий день.

Незнакомые вагоны

Третий день.

И закаты огневые,

И поля…

Велика она, Россия,

Мать-земля!

Веет рожью переспелой

Да травой…

О другом бы песню пел я, –

Нет другой.

(Курсив мой. – А. М.)

Эти строки принадлежат Владимиру Смирнову, и в искренности их я ничуть не сомневаюсь. Процитируем еще несколько строк из другого стихотворения:

Уведи, язык, до Киева

Или в прочий стольный град.

Только, знаешь,

Вороти меня,

Возврати меня

Назад, –

Где поют колодцы

В россии,

Где леса –

Со всех сторон,

Где поля мои

Колосьями

Мне ответят на поклон.

Поэт пишет о том, что знает и что любит. Но проскальзывающее в стихах противопоставление себя жителю «шумной улицы», который, не дай бог, начнет «учить поэзии меня!» – выдает в нем принципиальную замкнутость. И вот тут есть опасность надолго увязнуть в радиусе деревенской околицы и не выбраться даже до того холма, с которого Николай Рубцов увидел всю Россию, ощутив ее силу и величие («Видения на холме»).

В. Смирнова подстерегает и еще одна опасность – опасность самоповторения, если он решительно и смело не выйдет за пределы деревни. Я ни в коем случае не навязываю ему «городской» темы, она может возникнуть лишь из органической потребности выразить свой взгляд на иной, менее близкий поэту уклад жизни, но взглянуть на этот уклад более широко, без предвзятости – необходимо. Только в этом случае человеческий мир может открыться поэту во всей его полноте.

Опыт сегодняшних молодых поэтов еще не дает достаточных оснований говорить о снятии тематических разграничений, если считать, что они в какой-то мере проявлялись у предшествующего поколения, и противопоставление по этой линии недостаточно обосновано.

Выше уже говорилось, что мысль свою В. Кожинов обосновывает ссылкой на стихи А. Передреева, Н. Рубцова и Б. Примерова. Здесь тоже необходимо существенное уточнение. Когда-то мне приходилось цитировать те же стихи Б. Примерова и Н. Рубцова в подтверждение той же, в общем, мысли,что эти поэты стремятся на простор более широких обобщений.

У Б. Примерова это связывалось с новым укладом жизни, он печально констатировал: «Только весь я навсегда городской, совсем пропащий для крестьянского труда». У Н. Рубцова дело до разрыва не дошло.

В деревне виднее природа и люди.

Конечно, за всех говорить не берусь!

Виднее над нолем при звездном салюте,

На чем поднималась великая Русь.

Таково его убеждение, и оно, вероятно, имеет силу закона в познании жизни для Николая Рубцова. Ведь не случайно же, когда лирический герой его, поплавав в дальних морях, возвращается домой, то это возвращение показано как избавление от беды: «Я словно летел из неволи на отдых, на мед с молоком…» И после этого – вздох облегчения, умиротворенность, вся полнота счастья в поистине колдовских строчках:

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Не менее остро переживает «промежуточное» положение между городом и деревней вологодский земляк Рубцова – Александр Романов.

Весь день в движенье равномерном

Я с городом наедине.

Но только ночь – и вновь деревня

Тоскует и поет во мне.

И телемачта ночью синей,

Что мне над крышами видна,

Нередко чудится рябиной,

Которая красным-красна.

Но тот находит спасительный выход в иронии, дезавуируя паломническо-деревенские стихи. Обыгрывая расхожую тему исцеления от рефлексии и прочих недугов современной цивилизации, поэт сталкивает своего героя со старым пасечником Василием. Водица из деревенского родничка, кросна, трепала, божницы и прялки не вдохновили героя, не вылечили его от рефлексии, а дед, намекнув на «ушибы» и «обиды» горожанина, говорит ему:

Вот тебя тоска и мучит:

Дела требует она…

Слово – это тоже дело. Вот и ищут поэты, серьезные поэты, чей талант возрос на благодатной сельской ниве, выхода в широкий мир. А о том, как трудно бывает преодолеть обаяние первого, детского и отроческого еще узнавания мира, связанного с деревней и природой, говорит новая книжка Н. Рубцова «Душа хранит». Вот ее заглавное стихотворение.

Вода недвижнее стекла.

И в глубине ее светло.

И только щука, как стрела,

Пронзает водное стекло.

 

О, вид смиренный и родной!

Березы, избы по буграм

И, отраженный глубиной,

Как сон столетий, божий храм.

О, Русь – великий звездочет!

Как звезд не свергнуть с высоты,

Так век неслышно протечет,

Не тронув этой красоты:

 

Как будто древний этот вид

Раз навсегда запечатлев

В душе, которая хранит

Всю красоту былых времен…

И вот еще строки из стихотворения «Привет, Россия…»:

Привет, Россия, – родина моя!

Сильнее бурь, сильнее всякой воли

Любовь к твоим овинам у жнивья,

Любовь к тебе, изба в лазурном поле.

 

За все хоромы я не отдаю

Свой низкий дом с крапивой под оконцем…

Как миротворно в горницу мою

По вечерам закатывалось солнце!

 

Как весь простор, небесный и земной,

Дышал в оконце счастьем и покоем,

И достославной веял стариной,

И ликовал под ливнями и зноем!..

О чем говорят эти стихи? Прежде всего о том, что В. Кожинов поторопился с утверждением, будто новое поэтическое поколение «как бы сразу» снимает разграничение между «деревенской» и «городской» темой, что процесс этот сложен и, по-видимому, длителен, что органическое вживание в большой мир, в частности у Н. Рубцова, может происходить и без освоения «городской» темы.

Н. Рубцову совершенно чужды получившие некоторое распространение плоское противопоставление деревни городу, кичливое любование своим крестьянским происхождением. Он искренне переживает «промежуточное» состояние, но душа его по-прежнему принадлежит деревне, не может расстаться с нею, не может впустить в себя иной уклад и испытать при этом то же состояние умиротворенности и покоя, которое выразилось в теперь уже знаменитых строчках: «Тихая моя родина! Ивы, река, соловьи…»

Кто знает, что повлек бы за собою, что дал бы выход к новым темам Николаю Рубцову, поэту сильного дарования, поэту на редкость органичному… И хочется подвигнуть его на это, и боязно: а что будет, если порвется пуповина, питающая поэта соками взрастившей его вологодской земли?.. Но ведь пуповину рвать надо. Истинный поэт – родившись им – не может уже принадлежать только своей матери-кормилице.

И мне хочется повторить то, что я уже говорил об этом поэте не так давно: дарование Николая Рубцова выше всякого рода регламентации. Как оно будет развиваться, неизвестно, но бесспорно одно: в радиусе деревенской провинции ему тесно. Должно пройти какое-то время, чтобы традиция крестьянской поэзии в творчестве Рубцова раздвинула горизонты познания до тех пределов, которые соответствуют незаурядному дарованию этого поэта.

Деревенская муза и сегодня вдохновляет некоторых даровитых поэтов нового поколения, еще не сумевших вырваться на необъятный простор России, увидеть ее в пылу преображения. Связанный с деревней рождением, юностью, началом биографии, но избравший себе другую стезю в жизни, такой поэт может и погрустить возле отчего порога, и испытать чувство вины перед родной деревней, но, оставаясь серьезным, он не станет кокетничать, играть роль этакой жертвы обстоятельств, роль человека, насильно отторгнутого от деревни и брошенного в водоворот городской греховности.