Эренбург на войне

1. ВМЕСТЕ СО ВСЕМИ

Об этом периоде нашей истории, да и нашей литературы – не спорят. Его рамки ограничены июнем сорок первого и маем сорок пятого. «Тот самый длинный день в году с его безоблачной погодой нам выдал общую беду на всех, на все четыре года», – писал К. Симонов через тридцать лет после начала войны. И о том же вспоминал в своей мемуарной книге Эренбург: «Это был самый длинный день в году, и он длился очень долго – почти четыре года, день больших испытаний, большого мужества, большой беды, когда советский народ показал свою духовную силу».

Военная тема творчества Эренбурга – не просто один из этапов его литературной работы, период особый. Как-то автор этих строк заметил, что военные статьи Эренбурга, даже если он ничего, кроме них, не написал бы, обеспечили ему место в истории нашей культуры. В подобном допущении виден лишь один просчет: такого быть не могло. Эренбург потому и стал выдающимся публицистом войны, что его подготовила к этому вся прежняя работа, вся прошлая жизнь. Военные статьи писал автор «Хулио Хуренито», «Визы времени», «Испанского закала» и «Падения Парижа». Уже в годы войны была опубликована тысяча с лишним статей – в центральной и армейской печати, специально написанных для зарубежных изданий; вышло три тома военной публицистики писателя – «Война» и несколько десятков отдельных книжек.

В трехтомнике статьи и очерки собраны в отдельные разделы, статьи охватывают период с июня 1941 до апреля 1944 года (четвертый том «Войны» в свет не вышел).

Однако сейчас, оглядывая все сделанное Эренбургом в ту пору, понимаешь, сколь важно было бы собрать все им написанное и расположить в хронологическом порядке. Пусть при этом будут некоторые повторы, но выявится главное: как и сколько работал Эренбург в дни войны, как отразилась в его статьях война, ее движение, меняющееся сознание борющегося народа.

«Никогда я не испытывал такой связи с другими, как в военные годы… Я пуще всего дорожу теми годами: вместе со всеми я горевал, отчаивался, ненавидел, любил. Я лучше узнал людей, чем за долгие десятилетия, крепче их полюбил». Эренбург избегал оценок разных периодов своего творчества, считал, что не писателю об этом говорить, но в данном случае он определил главное: «вместе со всеми». Он говорил от имени миллионов, и читателями его были миллионы.

О военной публицистике Эренбурга сказали уже в разгар битвы – политические деятели, писатели, критики, многие и многие читатели. Изучение богатейшего наследия Эренбурга, в том числе и военных лет, продолжается. Если долгое время утверждалось, что писатель за четыре года опубликовал около четырехсот статей, то уже в середине 60-х нами была приведена другая цифра – «более тысячи». Последующая публикация статей, написанных для заграницы, позволила сделать уточнение – более тысячи трехсот. Сейчас можно утверждать определенно: более полутора тысяч. Такая осторожность, некоторая приблизительность подсчета связана с трудностью обследования всей фронтовой печати, а также зарубежных источников.

В первые дни войны советские люди, не дожидаясь повесток, шли в военкоматы, направлялись в райкомы и заводские партийные комитеты. Писатели, журналисты – одни, надев военную форму, другие без нее – становились военными корреспондентами. «…За мною приехали – повезли в «Труд», в «Красную звезду», на радио. Я написал первую военную статью. Позвонили из ПУРа, просили зайти в понедельник, в восемь часов утра, спросили: «У вас есть воинское звание?», я ответил, что звания нет, но есть призвание: поеду, куда пошлют, буду делать, что прикажут». Так вспоминал об этих днях Эренбург в книге «Люди, годы, жизнь». Тогда же в ПУРе ему предложили написать листовку. «Листовок было много, казалось бы, убедительных, а немцы продолжали продвигаться вперед».

Эренбург видел фашизм, знал, какой ценой оплачивается малодушие. Свою работу писатель не мог отложить на завтра. Его первая военная публикация «Час настал» появилась 25 июня в газете «Труд». Статья, датированная 22 июня, – «Священная освободительная война», – вышла в свет в августе (журнал «Новый мир», N 7 – 8).

25 июня Эренбург появился впервые в редакции «Красной звезды» на Малой Дмитровке. Редактор газеты Д. Ортенберг позже вспоминал: «Сутуловатый, с взлохмаченной черной головой, подсиненной сединами, он выглядел старше своих лет. Лицо его показалось мне очень усталым, в нем была хмурая сосредоточенность; серые глаза смотрели прямо, я бы сказал, сурово… Вечером Илья Григорьевич принес мне первую статью для газеты. Она называлась «Гитлеровская орда». Прочел я его статью… и отправил в набор».

26 июня статья была напечатана. С этого дня вся основная работа публициста велась для этой газеты. Но сверх того он писал для «Правды», «Известий», «Сталинского сокола», «Комсомольской правды», «Труда», «Московского большевика», «Учительской газеты», «Литературы и искусства», «Гудка», «Красного флота», тульской газеты «Коммунар», «Ленинградской правды», писал для фронтовых, армейских и дивизионных газет, а также для журналов «Большевик», «Партийно-политическая работа в ВМФ», «Огонек», «Красноармеец», «Знамя», «Смена», «Краснофлотец», «Новый мир», «Спутник агитатора», «Война и рабочий класс» и других органов советской и зарубежной печати. Речь идет об оригинальных статьях. Назвать же газеты и журналы, перепечатавшие выступления Эренбурга в дни войны, практически невозможно. Помимо всего этого нужно провести серьезное обследование всей мировой печати тех лет.

В июле и августе сорок первого только в центральной прессе появлялось ежемесячно по тридцати и более статей Эренбурга; за июнь – декабрь – почти сто пятьдесят статей. Такую работу нельзя было не заметить, не запомнить. Уже летом, в первые недели войны, газет со статьями писателя ждали фронтовики, а осенью, в глухую для критической работы пору, об этих статьях говорилось как о важном общественно-литературном явлении.

«Статьи эти, – утверждала Е. Книпович, – будут жить еще долго, будут жить и тогда, когда враги, которых они бьют, будут уже навсегда уничтожены. И сейчас читатель, перелистывая книгу Эренбурга, может сказать: «Вот писатель, который нашел свое место, свой пост в великой обороне родины, сумел быть нужным своей стране в час грозного исторического испытания». А что может быть выше этой похвалы для художника наших дней?»

Е. Книпович давала серьезный анализ эренбурговской публицистики, писала о широте кругозора Эренбурга, «синхронизме» в восприятии действительности, говорила о портретах целых народов, данных в этих статьях, указывала на литературные традиции, которые писатель продолжал. Статья эта написана (и опубликована) в 1941, когда о масштабе военной работы Эренбурга нельзя было судить. Тем значительней выводы, сделанные критиком.

Спустя год у А. Мацкина был уже куда больший материал, возможность увидеть «писателя в строю» (так и называлась статья). Эренбург написал к тому времени сотни статей, вышли его отдельные книги и брошюры.

Отклик критика появился в дни Сталинграда. В нем главная мысль – о непрерывности работы писателя, ее действенности и долговечности. «Пропаганда Эренбурга сильна тем, что как бы по- разному он ни говорил, он всегда говорит об одном и том же… Повторяя, Эренбург не повторяется». Критик писал об эренбурговской логике, конкретности аргументации («еще и еще документы, фотографии, письма»), о том, почему не стареют эти статьи. «На войне быстро стираются слова, но слово Эренбурга не знает износу, оно всегда кстати. Это достоинство не только писателя, но и политика – в пестроте дня уловить его злобу, самое главное из того, что случилось. Будущему историку Отечественной войны придется внимательно изучать фельетоны Эренбурга. Сегодня их читает вся страна и армия… все, кому дороги судьбы страны и кому удалось раздобыть московскую газету».

Еще будет написана книга «Эренбург на войне». В ней неизбежен разбор всего, что сказала о военной публицистике писателя тогдашняя критика. Обратимся к наиболее авторитетным высказываниям. Тут важно – и кому принадлежат эти оценки, и как они сделаны.

Подводя итог четверти века советской литературы, Алексей Толстой наряду с романами, повестями, рассказами вспоминал и газетные статьи. Об Эренбурге он сказал: «Его гневная, кипящая ненавистью, сатира на фрицев – не осиное жало, но смертельная пулеметная очередь. Его маленькие статьи, вырезанные из газет, можно найти приколотыми спичкой к стенке блиндажа на переднем крае».

В 1943 в Ленинграде вышла книга Эренбурга, посвященная блокадному городу. В предисловии Николай Тихонов писал об авторе: «Он пишет так же безостановочно, как безостановочно сражаются на фронте… Его любят, и эта любовь заслужена. Он не пренебрегает маленькой заметкой, если в ней можно раскрыть большую правду. Он пишет много, страстно, никогда он не пишет прохладно. Жар его статей обжигает…» Как и Толстой, Тихонов был мастером публицистики. Тем важнее их признания. Говоря о «боевой непрерывности» работы Эренбурга, о его «невероятной известности» среди бойцов, Тихонов утверждал: «Его статьи не умирают на другой день после написания. Они обладают даром живучести, потому что говорят немногими словами о многом, что живет не один день».

Сейчас можно подумать, что все эти статьи написаны одновременно, а разделяют их многие месяцы. И в сорок первом, и в сорок четвертом «работоспособность, равная таланту» (Е. Петров), умение «делиться своим сердцем с читателем» (К. Симонов) позволили Эренбургу стать «глашатаем… скромных, простых людей в выцветших от ветра и дождя гимнастерках» (В. Гроссман), занять такое заметное место в душах солдат. Товарищи по оружию – журналисты, писатели – понимали, что слово Эренбурга доходило до самой широкой аудитории – бойцов переднего края. «…Для них лилось Эренбурга перо и сводки Информбюро» (И. Сельвинский).

Но и сам Эренбург своими откликами на работу писателей, статьями и выступлениями о долге искусства в годину войны позволяет понять его собственную публицистику. У него не могло быть случайных откликов, обычного перечислительного ряда, он называл лишь тех, кого считал образцом поведения в дни войны. Это были те, кто не щадил себя, погиб, как А. Гайдар, Ю. Крымов, Е. Петров, это были те, кто обращался к народу в самое трудное время. Через четыре дня после гибели Петрова, 6 июля 1942 года, на митинге памяти писателя Эренбург сказал: «Любовь к родине требует больших поступков, и в дни войны Евгений Петров оказался среди писателей одним из самых горячих патриотов. Он делал для победы все, что только мог… Его имя будет связано с героическими днями обороны Севастополя. Этим знаменем покрыт его далекий гроб».

Говоря об Алексее Толстом и Гроссмане, Петрове и Симонове, Эренбург был меньше всего рецензентом и критиком, он лишь отмечал то, что и для него казалось естественным в боевой обстановке. «В дни войны Алексей Толстой оказался на посту… Толстой не ушел в молчание, не ждал, не ссылался на отчужденность муз от музыки боя. Толстой говорил в октябре 1941 года, и Россия этого не забудет». «Он писал не для славы статьи свои, а писал потому, что он хотел, чтобы наша страна победила». Эренбург сам в те дни каждый день говорил с бойцами, знал, какого напряжения это стоит. И он тоже «писал не для славы».

Обращаясь к другим писателям, зовя их в газету, требуя «постоянно думать, как нам сильнее разить врага», Эренбург высказывал свое кредо. «Можно ли, не обладая гражданским мужеством, призывать других к самоотверженным подвигам? Можно ли, будучи холодным, разжечь в других огонь?» Он отвечал на эти вопросы личным примером. Потому и чувствовали «жар его статей», «раскаленную добела иронию», что свою ненависть к фашизму, свою боль и надежду он выражал в этих статьях, заметках, очерках, фельетонах,, не думая ни о чистоте жанра, ни о возможных повторениях, ни о чем, кроме «ближайшей и насущнейшей задачи» – «говорить не уставая, своим голосом, со всем рвением и яростью: фашизм должен быть уничтожен».

2. ЛЕТОПИСЬ МУЖЕСТВА

Военная публицистика Эренбурга – отражение войны, ее характера и чувств народа – сама стала значительным явлением. О ней писали не только исследователи журналистики и литературы, но и полководцы, дипломаты, военные историки. Если бы Эренбург мог в те дни молчать неделю- другую, если бы он ждал «накопления материала», ждал повода для своего выступления, печатался несколько раз в месяц или несколько десятков раз в год – изменилось бы качество его публицистической работы. Он говорил «не уставая, своим голосом».

Поводом для его статей была сама война. На фронте могло в иные периоды не происходить «ничего существенного» – существенным, тревожащим душу писателя был факт оккупации наших городов, гибели наших людей.

Эренбург вел разговор с бойцами (через газеты и листовки – и получал отклики), он обращался к западному читателю (английскому, французскому, шведскому, американскому – лишь Юнайтед пресс передавало его статьи для 1600 газет в США), он регулярно выступал по радио – и для наших слушателей, и для заграницы.

Его статьи доходили до захваченной врагом территории и издавались там подпольно, их перепечатывали партизанские газеты. Есть свидетельство, что об этих статьях знали даже узники лагерей смерти.

Менялись жанры (статья, корреспонденция, памфлет, заметка), менялся адресат (бойцы Сталинграда и нейтральные шведы, дети оккупированных районов и ленинградцы-блокадники). Постоянным было горение, отражающее накал борьбы.

Свыше шестидесяти отдельных изданий произведений Эренбурга вышло в 1941 – 1945 годах. Это могла быть одна статья или большой сборник «Война» (три книги). Но материал столь велик, что можно было бы собрать (хронологически, тематически) еще не одну книгу.

Была книжка «Ленинграду», могли быть – «Сталинграду», «Украине». Можно собрать очерки о Московской битве или фронтовых поездках писателя. Не только материалом разнились бы эти издания, но и характером самих статей, менявшихся и по форме и по стилю в зависимости от хода войны. Эренбург не изменял себе. Но осень сорок первого требовала иных слов и красок, чем осень сорок четвертого. Выделяя первые полтора года войны как самые сложные для публицистической работы, Н. Грибачев писал: «…Чем измерить муку журналиста, когда ему приходится писать в пору поражений и отступлений? Где добыть проникновенное слово, как объяснить разбитым, измотанным, голодным, плохо вооруженным людям, что это лишь временное явление, а впереди их ждет слава и победа?»

Эренбург сразу вступил в бой. Его статьи лета сорок первого – не комментарий к сводке, в которой одно направление сменяло другое, но существенное дополнение. Сводки говорили: они наступают, они идут на нас. Публицист разъяснял, кто угрожает нам, кто они, эти «бешеные волки», – Гитлер, Геббельс, Гиммлер, да и «простые» фашисты от генерала до унтер-офицера и ефрейтора. Эренбург разоблачал, высмеивал, писал о духовной убогости расовых теоретиков и практиков фашизма. Но он не приуменьшал опасности, не ограничивался общими словами. Он был конкретен и неутомим в своем разговоре с бойцами.

Едва ли не в каждом материале – документы: публицист использовал письма, взятые у пленных и убитых немцев, приказы гитлеровского командования, статьи из фашистских газет. Он комментировал снимок – окровавленный паспорт замученной русской девушки, приводил список разбитых вражеских частей («Мертвые дивизии»). Да, он разжигал ненависть – вместе со всеми нашими писателями, со всей нашей пропагандой. Только отрешившись от благодушия, только увидев подлинное лицо фашизма, можно было стоять насмерть. «Свобода или смерть?» – не только название одной статьи Эренбурга. Об этом он говорил в течение всей войны, особенно ее первых полутора лет. И говорил с откровенностью, диктуемой самими событиями. «В жизни народов, в жизни каждого человека бывают суровые часы. Нужно уметь глядеть правде в глаза. Над нашей родиной нависла опасность… Мы знаем, что теперь поставлено на карту: наша свобода, наша жизнь, наше будущее. Мы защищаем право свободно дышать. Мы защищаем мир и счастье наших детей».

Это опубликовано 5 июля, через два дня после выступления Сталина, сказавшего, что мы потеряли. Эренбург не комментирует речь, но пишет после нее – и тогдашний читатель это ощущал. Пишет человек, знающий войну («я видел Верден»), пишет о войне долгой и суровой. Все эренбурговские статьи первых военных месяцев убеждали в длительности выпавших нам испытаний. Он высмеивал врага, говорил о его духовном убожестве, о том, что гитлеровцев ждет отрезвление, но «для этого потребуется еще много дней, много снарядов, много бомб, много пуль».

Летом сорок первого, в дни немецкого наступления, Эренбург думал о далекой поре, когда война вернется в Германию. «Эта война придет к ним. Они не спрячутся от нее ни в какие подвалы. Они начали. Мы кончим». Важно было сказать об этом нашему солдату в те дни, по каким-то штрихам определить, как подкрадываются сомнения к дотоле уверенному в себе фашистскому воинству. И говорить непрестанно – о психологии и практике фашизма, о грабежах и насилиях, реквизициях и убийствах, чинимых оккупантами на нашей земле.

В этих статьях призыв к беспощадной борьбе с врагом. «Спорить с ними? Да, штыками. Опровергать их ложь? Пулями».

Когда публицист выступает в печати почти ежедневно, есть опасность, что его слово потеряет свою остроту. С Эренбургом этого не случилось. Он говорил об одном по-разному. И дважды в течение войны – осенью 1941 и в июле-августе 1942 – статьи Эренбурга звучали с таким накалом, что их не могли заслонить последующие его выступления. Эти статьи больше других перепечатывали местные и фронтовые газеты (каждую по двадцать и более раз), они «тиражировались» листовками, их передавало наше и зарубежное радио. И хотя невозможно выбрать, процитировать лучшие статьи из полутора тысяч – любой отбор в этом случае недостаточен, – все-таки статьи, написанные в дни смертельной опасности, когда каждый день решал многое, определяют место Эренбурга на войне. Это был душевный боезапас, который пришел вовремя.

Теперь мы знаем, что 10 октября шла вторая неделя Московской битвы. Тогда слово «Москва» еще не было произнесено. Писали об Орле и Вязьме. В этот день появилась статья «В суровый час». Она написана как листовка, она стала листовкой. Она также стала оружием. «Настал час простых чувств и простых слов. Гитлер бросил в бой все свои силы, Он не считает потерь…

Враг прорвался к Орлу. Враг грозит каждому из нас… В этот суровый час Красная Армия защищает нашу родину. Если немцы победят, не быть России». «Если немцы победят…» Страшно было само это предположение. И пусть Эренбург сказал дальше: «Они не могут победить», – о мере опасности сказано было прямо.

И раньше бывало не легко. И в августе, когда фашисты шли к Ленинграду. И в сентябре, когда пал Киев («Гнусные чужеземцы захватили Киев. Это – горе каждого из нас. Это – горе всего советского народа», – писал Эренбург). И все же в октябре нам грозило самое страшное.