«Единственная задача писателя – писать правду…»

По доброй традиции в Венгрии принято отмечать большие юбилеи знаменитых писателей специальными номерами журналов. И на первую крупную дату в венгерском литературном календаре этого года – 100-летие со дня рождения Лайоша Надя (1883 – 1954) – самые разнообразные периодические издания откликнулись публикацией многочисленных материалов. Литературная Венгрия воздала дань уважения своему классику, одному из крупнейших прозаиков XX века. Это было естественно и закономерно в отношении такого мужественного писателя, каким был Л. Надь: можно утверждать, что из прозаиков, всей душой принявших Венгерскую советскую республику 1919 года, именно Л. Надь и после подавления Венгерской коммуны был безукоризненно стоек, тверд, верен прогрессивным убеждениям, сложившимся в бурные 10-е годы. Обозревая пройденное, в 1949 году он писал: «На всем своем писательском пути я непоколебимо стоял на том, чтобы писать только то, что я чувствую и думаю, каковы бы ни были последствия».

Л. Надь известен как смелый новатор, как обновитель устойчивых литературных форм: он явился создателем особой формы новеллы и родоначальником и одним из наиболее талантливых представителей венгерской социографии – широкого литературного течения с середины 30-х годов до наших дней. Однако современность писателя не только в его непосредственной связи с социографической литературой. Последние десятилетия подтвердили прозорливость Л. Надя-сатирика, глубоко убежденного в том, что нравственные недуги человека не уйдут в прошлое сразу же после утверждения народной демократии, что на борьбу с ними потребуется уйма времени и сил. Многие тогда не поняли искренности намерений автора, что навлекло на него подозрения, стало основой разного рода необоснованных слухов и догадок. Как писал недавно А. Бор, распространилось мнение, что Л. Надь – «болезненно-пессимистичный тип, который упрямо не видит хорошего, красивого, лишь плохое и отвратительное» («Элет эш иродалом», 26 февраля 1982 года). Поэтому, хотя он и признан, читают его, как Ж. Морица или М. Фюшта, мало, он оказался «за кругом» (К. Будаи, «Элет эш иродалом», 8 октября 1982 года). В ряде работ борется с этими расхожими мнениями Л. Иллеш¹, пытается объяснить их в своей монографии Т. Тарьян², а Ю. Коньа, признавая их существование и как бы соглашаясь с ними, пишет во вступлении к своей книге, что Л. Надь «ждет своего открытия» ³. И даже среди юбилейных материалов проскальзывает мысль, что писатель не получил должного признания как при жизни, так и после смерти (об этом пишет, в частности, большой почитатель творчества Л. Надя Я. Силади в журнале «Уй ираш», 1983, N 2 и др.).

Между тем подобные утверждения некоторых венгерских исследователей и критиков воспринимаются с известным недоверием. Публикации о Л. Наде свидетельствуют об обратном. Так, на смерть писателя крупнейший в те годы журнал «Чиллаг» (1954, N 12) откликнулся специальным номером; 75-летие со дня рождения Л. Надя было широко отмечено венгерской «Литературной газетой» («Элет эш иродалом», 7 февраля 1958 года); П. Кардош напечатал в 1958 году монографию о жизни и творчестве писателя; в 1964 году была издана книга воспоминаний с обширным библиографическим приложением; о Л. Наде писали такие известные литературоведы, как Л. Бока, Д. Бёлёни, Л. Иллеш, А. Комлош, И. Шётер… Благодаря усилиям Я. Силади, Ш. Чонтоша и других начиная с 1976 года ежегодно в различных периодических изданиях публикуются новые, по разным причинам не известные ранее его художественные произведения (незавершенный роман 1929 года «Всемогущие деньги», комедия 1936 года в трех действиях с прологом «Американец», несколько новелл разных лет), письма, документы, бросающие дополнительный свет на личную и творческую судьбу писателя. В 1980 году, задолго до юбилея, появились две упомянутые книги о Л. Наде: Т. Тарьяна – в серии «Великие венгерские писатели», Ю. Коньа – в серии работ о венгерских писателях XX века «Лики и исповеди».

Творческое наследие писателя также широко известно читательской публике: с 1955 по 1959 год было издано одиннадцать томов собрания его сочинений, в последующие годы печатались его избранные и отдельные произведения, с 1982 года под редакцией Ю. Коньа выходит полное собрание сочинений Л. Надя. Уже изданы ставшие библиографической редкостью «Дикарь», «Гранд-кафе «Будапешт», «Три дочери лавочника», автобиографический роман «Бунтарь»… А начало этому изданию положили социографические произведения, объединенные в одном томе с общим названием «Деревня и город». Центральное место в этом томе занимает «Кишкунхалом», о котором А. Йожеф еще в 1934 году писал Л. Надю: «Это шедевр, дружище! Больше, чем философия, и больше, чем поэзия…»

Хорошо известен писатель и в Советском Союзе. Вслед за рядом публикаций в 1963 году новеллы Л. Надя были изданы отдельной книжкой с содержательной вступительной статьей И. Липпаи. В 1976 году в «Библиотеке венгерской литературы» также вышел том его избранных произведений, который помимо рассказов включает лучший роман писателя «Ученик» и «Дневник, написанный в подвале» (вступительная статья известного венгерского ученого, большого знатока творчества Л. Надя – Л. Иллеша). Все эти публикации на русском языке хотя и неполно, но все-таки в общих чертах представляют советским читателям писателя, для которого служение справедливости и правде, последовательная критика удручающей социальной действительности буржуазной Венгрии стала не только главным творческим кредо, но и законом жизни, привычкой и даже, по утверждению некоторых современников, чертой характера.

Если говорить о наиболее заметных работах последних лет, то надо сказать, что их авторам удалось добавить новые штрихи к портрету Л. Надя, восполнить наметившийся было пробел в освоении его богатого наследия: Л. Иллеш в сугубо научной монографической статье решает многие сложные проблемы творческого развития Л. Надя; Т. Тарьян, мастерски владея разнообразными приемами литературоведческого анализа, в своей книге убедительно показывает новаторство Л. Надя, воссоздает его художественный мир на фоне движения истории и характерных черт литературного процесса Венгрии первой половины нашего столетия; очень близка ей по своему воплощению и книга Ю. Коньа, где облик писателя складывается преимущественно из документальных материалов (свидетельств современников, критических оценок, высказываний самого писателя и т. п.), которые умело интерпретирует прекрасно владеющий материалом исследователь. Эти работы вместе с юбилейными публикациями позволяют прояснить некоторые сложные моменты жизни и творчества Л. Надя. Выделим из них три: отношения с редактором журнала «Нюгат» Э. Ошватом; проблемы, связанные с публикацией репортажей о поездке писателя на Первый съезд советских писателей; восприятие его творчества в послевоенные годы.

Известно, что имя Л. Надя впервые появилось на страницах социал-демократической газеты «Непсава», где с декабря 1907 года он начал печатать свои рассказы. Его вступление в литературу по времени совпало с зарождением так называемого движения «Нюгата» – журнала, объединившего с 1908 года широкий круг писателей, жадно стремившихся к обновлению литературы, духовной жизни, приобщению страны к ведущим идеям Запада. Напечататься в журнале было трудно, но почетно и практически означало если не признание, то пристальное внимание критики и читательской публики. И в начале 1908 года восторгающийся Горьким начинающий писатель, желающий выставить напоказ скрытую ложь, несправедливость, «мерзости жизни», предложил редактору «Нюгата» Э. Ошвату две новеллы, которые не были приняты. Пытаясь как можно глубже проникнуть в суть имевшего продолжение конфликта, понять мотивы, которыми руководствовался редактор, Ю. Коньа приходит к выводу, что, хотя Э. Ошват и был удивлен самоуверенностью начинающего писателя (Л. Надь заявил, что его «не интересует ничье мнение»), скорее всего свое решение он принял, потакая вкусам буржуазной публики.

Через несколько недель в «Непсаве» появилась новелла Л. Надя «Вдовы», которая произвела на редактора «Нюгата» такое сильное впечатление, что он предложил новую встречу, и после этого журнал в первый же год издания напечатал три рассказа молодого писателя. Так установилась «малопродуктивная», по оценке Л. Надя, связь с журналом, о котором в своих воспоминаниях он отозвался с категоричным осуждением. «Нюгат», по его мнению, «был литературным отражением развивающегося промышленного капитализма и банковской жизни, служил вкусам, вернее, интересам нового, капиталистического строя… Сотрудники «Нюгата» не заблуждались на этот счет и признавали социально-мировоззренческую определенность журнала».

Возможно, на такую оценку этого ведущего органа буржуазного либерализма оказал влияние характер отношений Л. Надя с журналом и новое столкновение с Э. Ошватом в 1909 году. Прочитав большую новеллу «В конторе Грюна после обеда», редактор вернул ее Л. Надю и сказал, что он «не сторонник такого натуралистического крошева», а кроме того, «плевать в лицо обществу – не искусство».

Ю. Коньа обстоятельно разбирает, почему и в чем был неправ Э. Ошват, приводит убедительные свидетельства того, что Л. Надь очень ценил это произведение, считал его образцом «верного отражения действительности», новеллой, в которой каждое слово, каждая строчка несут смысловую нагрузку. И в монографии Ю. Коньа, и в монографии Т. Тарьяна делается вывод, что после отказа напечатать этот рассказ отношения писателя с Э. Ошватом стали прохладными. Правда, Т. Тарьян, будто пытаясь как-то оправдать редактора, замечает, что позднее Л. Надя все-таки печатали в «Нюгате», а кроме того, он «не смог сойтись и с другими сотрудниками» журнала. Последнее суждение могло бы восприниматься как попытка солидаризироваться с теми оппонентами, которые считают писателя неуживчивым, нелюдимым, если бы автор тут же не уточнил: «Было бы заблуждением считать, что Лайош Надь от природы был неспособен к устойчивым связям. Мало у кого из писателей было столько друзей и почитателей, как именно у него в начале творчества и в поздние годы».

О расхождениях во взглядах, о разных представлениях о прекрасном и сути искусства только вступающего в литературу писателя и одного из редакторов ведущего журнала буржуазной оппозиции известно давно (об этом пишут и И. Липпаи и Л. Иллеш). Однако Ю. Коньа с таким тщанием рассматривает всю подоплеку горячности Э. Ошвата, что этот эпизод творческой биографии писателя вырастает до хрестоматийного примера ограниченности буржуазного либерализма, который в Венгрии представлял и ревниво охранял журнал «Нюгат». Именно поэтому неуютно чувствовал себя в нем не только Л. Надь, но и Ж. Мориц, почти не печатался А. Йожеф…

Если о столкновении с Э. Ошватом широко известно, то о поездке Л. Надя вместе с Д. Ийешем на Первый съезд советских писателей и об опубликованных в 1934 году репортажах знают только специалисты. Например, о дневниковых записях Л. Надя, озаглавленных «Десять тысяч километров по земле России», во вступительной статье И. Липпаи к сборнику новелл совсем ничего не сказано, а Л. Иллеш их лишь упоминает. Между тем известно, что публикация этих во многих отношениях неверных, незрелых заметок о поездке, едкие, колкие замечания об отдельных явлениях советской жизни вызвали недоумение и удивление даже у его друзей в стане левой оппозиции. К чести Л. Надя надо отметить, что он прекратил публикацию своих репортажей, уничтожил рукопись и позднее осуждал себя за эту ошибку.

Выяснение всех обстоятельств, предшествующих и сопутствующих появлению репортажей Л. Надя, немаловажно, так как этим эпизодом открывается трудный, противоречивый этап творческого развития писателя (1934 – 1945). Его позиция в эти годы, его заблуждения и промахи, как нам кажется, предопределили те осложнения, с которыми он столкнулся в послевоенные годы.

Как же сегодня воспринимается этот период жизни Л. Надя? На Первый съезд советских писателей были приглашены из Венгрии поэт Д. Ийеш и прозаик Л. Надь, представлявшие демократическое направление. Д. Ийеш и Л. Надь, учитывая политическое положение в Европе и в Венгрии, перед отъездом решили не делиться с обществом своими впечатлениями, какими бы они ни были. К сожалению, для немолодого, раздражительного, подозрительного Л. Надя первые впечатления были неблагоприятными, в чем немалую роль сыграло незнание русского языка; к тому же не сложились отношения с писателями венгерской эмиграции, которые отнеслись к некоторым его замечаниям и вопросам как к проявлению «мелкобуржуазного» сознания и, по словам Д. Ийеша, учили Л. Надя «диалектическому мышлению». Одно ему было просто непонятно, другое казалось необычным, непривычным (например, то, что после работы люди учились, повышали квалификацию или занимались в кружках художественной самодеятельности). В течение двух месяцев он много разъезжал, многое видел и многое ему нравилось: сознательность людей, дешевое жилье и обслуживание, масштабы строительства. Как пишет Т. Тарьян, «несомненно, он стремился к объективности, пытался видеть и хорошее, ценное, но даже к хвалебным замечаниям примешивается критика. Он радуется возросшему спросу на книги, но раздражается тем, что раскупаются ж слабые произведения, забывая, что огромная страна лишь в это время торжествует победу над безграмотностью и что уже сам факт умения писать, читать был большим достижением».

Авторы последних публикаций о Л. Наде цитируют опубликованные части путевого дневника писателя и широко привлекают свидетельства современников: Д. Ийеша, И. Ваша, Т. Барабаша, В. Лазара, И. Витани и др. И все-таки нельзя пока утверждать, что все обстоятельства поездки в СССР и публикации репортажей выяснены, что можно делать окончательные выводы. Напротив, до сих пор остается неясным, например, почему все-таки обет не печатать ничего о поездке был нарушен сначала Д. Ийешем, а затем Л. Надем? Кажется неубедительным предположение, что своими репортажами последний хотел оказать поддержку подвергавшемуся атакам прессы Д. Ийешу, – непонятно, зачем было Л. Надю принимать удар на себя? Мнение о том, что прозаика обидели соотечественники в Москве и это, став причиной его разочарования, вызвало публикацию серии репортажей, также не выдерживает критики: тогда как объяснить письмо Л. Надя жене от 28 августа 1934 года, свидетельствующее о том, что писатель помышлял об эмиграции в СССР? Можно предположить, что из-за этого письма, которое, как пишет Т. Тарьян, читали в полицейском управлении, поездка имела для писателя какие-то пока неизвестные нам последствия… Современники вспоминают о растерянности и подавленном моральном состоянии Л. Надя в то время.

Так, В. Лазар пишет, что на его недоуменный вопрос о причинах публикации репортажей Л. Надь ответил: «…Я был и нахожусь в тяжелой депрессии, совершенно без денег, и у меня такое чувство, что следят за каждой написанной мной буквой…». Возможно, дадут какие-то новые сведения еще не расшифрованные и не опубликованные дневники писателя, которые он вел в течение десятилетий. Поэтому литературоведение пока не в силах со всей определенностью истолковать мотивы публикации Л. Надем своих записок. Ясно, что опробованный им ранее прием детального, скрупулезного рассмотрения общественных явлений, который подводил читателя к суровым обобщениям или сопровождался осуждающими или обличительными выводами, не очень подходил для дорожных впечатлений: пристальному рассмотрению здесь подвергались беглые, невыверенные, вырванные из контекста советской действительности наблюдения, что невольно привело к искажениям, передержкам, неверным оценкам, явилось, по словам Ю. Коньа, «политической ошибкой».

Все это осложнило отношения Л. Надя с друзьями, оказало отрицательное влияние на душевное состояние писателя и на восприятие его произведений. После возвращения из СССР Л. Надь все больше устраняется от активной деятельности, становится сторонним наблюдателем, придерживается собственного «особого мнения». Пишет он в эти годы много, в большинстве своем романы. Правда, по словам Т. Тарьяна, вместо прежней «агрессивности» в его произведениях стала доминировать «терпимость», и писатель изображает «страдания забитого, беззащитного человека, лавирование изворотливого мелкого буржуа, беспомощность интеллигента, художника». Между тем анализ его творческого наследия этих лет убеждает в справедливости принципиального вывода Л. Иллеша о том, что, «несмотря на временную растерянность, на усталость, Лайош Надь никогда не изменял своим демократическим взглядам…».

Эту мысль подтверждают не только многие новеллы («Египетский писец», «Мировая война лысых и волосатых», «Приют на одну ночь»), но и роман «Ученик», который создавался в годы войны и был опубликован только после Освобождения. В этом произведении, отражающем впечатления студенческой юности писателя, ясно слышится острая социальная критика.

Литературоведческие работы последних лет дают довольно полное представление о жизни Л. Надя и особенностях восприятия его творчества в Венгрии в послевоенные годы. В первые месяцы после Освобождения писатель ведет активную жизнь: вступает в коммунистическую партию, с большим воодушевлением сотрудничает с несколькими журналами и газетами, печатает новые рассказы, статьи, фельетоны.

В эти годы Л. Надь создает такие замечательные произведения, как повесть «Деревня», рассказы о детях, которые, хотя и оцениваются критикой ниже лучших его творений 20 – 30-х годов, свидетельствуют о стремлении писателя откликнуться на свершения эпохи демократических преобразований, нарисовать красивые, достойные подражания человеческие отношения и судьбы. Скоро приходит и всенародное признание: в 1948 году он одним из первых получил высшую литературную премию имени Л. Кошута, переиздаются лучшие его произведения прошлых лет, критика называет Л. Надя «крупнейшим современным прозаиком», «живым классиком».

Однако с самого конца 40-х годов – начала 50-х обстоятельства несколько изменились, появились некоторые осложнения в восприятии его творчества. «После сборников, вобравших в себя наследие предыдущих периодов, – подчеркивает Т. Тарьян, – литературная общественность, а также читатели ждали ряд новых произведений, отражающих облик и дух преобразованного мира». Но, с одной стороны, у немолодого, больного писателя не было сил для осуществления какого-либо крупного замысла (в это время он больше находился в больнице, чем дома); с другой стороны, в силу своих убеждений он не мог покривить душой и рисовать только праздничные, идиллические картины. Вспомним, что свой «Дневник, написанный в подвале» – одно из первых произведений, напечатанных в освобожденной Венгрии, он закончил словами: «Да, покоя еще не будет, борьба продолжается. Нужно постоянно быть начеку. Долго, быть может, всю жизнь». Поэтому, обращаясь к изображению будней, Л. Надь проявлял нетерпимое отношение к любым отрицательным явлениям. Как пишет Л. Иллеш, «он продолжал разоблачать затаившиеся по углам тени старого мира и не проходил мимо тех недостатков, которые замечал в новой действительности», что несколько не соответствовало общему настроению в послевоенной Венгрии. И тогда писатель обращается к мемуарному жанру. Из задуманных четырех он успел написать только два автобиографических романа: «Бунтарь» (1949) и «Беглец» (1954).

Однако, как уже отмечалось, не мемуаров ждали от Л. Надя. Как заметил Л. Иллеш, «последние годы жизни писателя были омрачены тенью непонимания. Не всем были по вкусу такие его качества, как уважение к факту, неприятие напыщенных фраз и легковесной романтики».

Эти обстоятельства сказались на втором томе автобиографического романа: в нем он больше оценивал эпоху (1919 – 1934 годы), чем собственный творческий путь. И все-таки возникли трудности с публикацией этого произведения, которое увидело свет уже после смерти писателя.

В последний год жизни (1954) к Л. Надю пришел первый сценический успех – получила большое признание его драма «Прибыл новый гость», созданная на основе известной новеллы «Май 1919 года». Писатель задумал создать сценический вариант романа «Ученик», но этому уже не суждено было сбыться. До последних мгновений он жил литературой, стремился к общению с людьми, к теплому участию. Не случайно среди: его друзей и знакомых мы встречаем Аттилу Йожефа и Дюлу Ийеша, Петера Вереша и Пала Сабо, Яноша Кодолани и Фридеша Каринти, Калмана Шандора и Жужи Тури…

Следует подчеркнуть, что, оценивая жизнь, творчество, восприятие Л. Надя в Венгрии, авторы монографий и других публикаций широко привлекают воспоминания современников, оценки текущей критики, материалы литературных дискуссий.

Споры, которые велись вокруг творческого наследия и личности писателя, улеглись около двадцати лет назад. «Сегодня, – пишет во вступительной статье к избранным произведениям писателя Л. Иллеш, – мы считаем Лайоша Надя одним из крупнейших прозаиков поколения Эндре Ади – Жигмонда Морица, замечательным нашим сатириком, мы видим в нем выдающегося боевого творца венгерской социалистической прозы».

г. Ленинград

1. См., например, его последнюю по времени публикацию на русском языке: Л. Иллеш, Творческий путь Лайоша Надя. – В кн.: «Великая Октябрьская социалистическая революция и венгерская литература», М., «Наука», 1979, с. 163 – 181.[↩]
2. Tarján Tamás, Nagy Lajos, Budapest, «Gondolot», 1980, 258 old.[↩]
3. Кónya Judit, Nagy Lajos, Budapest, «Szépirodalmi Könyvkiadó», 1980, 232 old.[↩]