№2, 2006/Книжный разворот

Е. Ю. Полтавец. «Война и мир» Л. Н. Толстого на уроках литературы

Школьное преподавание литературы сегодня не просто в кризисе, а уже в тупике – и это ни для кого не секрет. В свое время по разным причинам так и не был услышан призыв филологов преодолеть представление о «»китайской стене», которая, якобы, отгораживает «высокую», «академическую», вузовскую науку о литературе от изучения литературы в школе»1. И вот результат – лишившись прежнего идеологического статуса, литература все никак не может найти своего места в системе школьных знаний; отсюда маргинализация предмета, его постепенное вытеснение на обочину учебной программы. Но из этого не следует, что задача внедрения филологии в школу перестала быть актуальной. Напротив, в нынешней ситуации, когда сокращаются часы, отведенные на литературу, и над сочинением как экзаменационным жанром нависла угроза отмены, филологи и учителя еще больше должны стремиться к объединению усилий – чтобы спасти предмет.

Именно эта цель, как представляется нам, вдохновила Е. Полтавец на создание методической книги о «Войне и мире» Л. Толстого; в пособии, адресованном учителям, ее установка – «опираться на работы М. Бахтина, Е. Мелетинского, С. Аверинцева, Б. Гаспарова, В. Топорова и других литературоведов с большой буквы, а не просто удивляться им» (с. 358). Надо сказать, что Е. Полтавец во всеоружии подошла к задаче филологического прорыва: здесь и двадцатилетний опыт работы в школе, и недюжинная научная эрудиция, и исследовательская хватка. Как следствие, в книге немало ценных методических советов и остроумных наблюдений над текстом «Войны и мира».

Е. Полтавец не раз напоминает учителям, что произведения, входящие в школьную программу, – «не публицистика, не учебник истории, а художественный текст!» (с. 358). И, конечно, она не ограничивается декларациями, пытливо исследуя толстовский «лабиринт сцеплений», находя в нем новые, неожиданные повороты. Так, автор пособия проницательно отмечает, что «лейтмотивом сцен в избе является слово «решение»» (с. 151 – речь о «избяных» сценах в Филях, Мытищах, Леташевке), что есть прямая связь между историко-философским отступлением о «дубине народной войны» и словами князя Андрея о желании им дуэли с Анатолем («не может «голодный человек не броситься на пищу»» – с. 67). Е. Полтавец вносит существенный вклад в трактовку образов Андрея и Пьера, подчеркивая в первом «небесное» (непротивление, неучастие, отрешенность, созерцательность, открытость потустороннему), а во втором – «земное» (рационализм, активизм, стремление к переустройству мира).

Многие интерпретационные решения Е. Полтавец могут вызвать возражения литературоведов и учителей. Протестуя против слишком «реалистической» трактовки толстовской эпопеи, она настаивает на необходимости обращения к ней как к пророческому, сакральному тексту. Автор пособия вполне сознает опасности, связанные с таким подходом к «Войне и миру». «В этой книжке о Толстом много спорного и, может быть, неожиданного» (с. 358), – так Е. Полтавец предупреждает возможное несогласие коллег. А в предисловии неслучайно предпосылает своему труду эпиграф из О. Уайльда: «Кто пытается проникнуть глубже поверхности, тот идет на риск» (с. 3).

Возможные обвинения в ложном прочтении толстовского текста или насильственном, волюнтаристском «вчитывании» в него своих идей не останавливают Е. Полтавец. Она с первых страниц своего труда утверждает, что «Война и мир»»ближе всего к Библии» (с. 7); в дальнейшем об этом говорится еще более определенно: это «новое Писание ради спасения человечества» (с. 134). От первой посылки автор пособия переходит к следствию: если «Война и мир» – священный текст, то и каждая его деталь должна рассматриваться прежде как часть символического (мифологического, магического) шифра.

Методист твердо и смело держится избранного «экзегетического» курса. Всегда ли оправданы эти смелость и твердость? Не являются ли натяжками утверждения, что Андрей и Пьер (а также и Петя Ростов) – апостолы, что титул «князь» применительно к Андрею Болконскому «может указывать на ассоциации с каким-то сверхсуществом» (с. 59), что буква «А» в его имени (то есть «альфа») – означает начало новой религии (с. 62), а его фамилия – «волхование» (с. 79), что образ дуба означает «мировое древо», то есть Голгофу (с. 75)? Сомнения такого рода усиливаются тогда, когда Е. Полтавец распространяет свой подход на другие тексты, входящие в школьную программу, – когда, например, она уверяет, что «налицо ассоциация» крепостной девочки Пелагеи с дантовской Беатриче, а у ее хозяйки Коробочки – с волшебницей Цирцеей (с. 99).

Но даже несогласие с концепциями этой книги не мешает оценить энергию и энтузиазм ее автора в борьбе со школьным шаблоном и скукой готовых методических рецептов.

А. РЕПИН

  1. Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь: Книга для учителя. М.: Просвещение, 1988. С. 3.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 2006

Цитировать

Репин, А. Е. Ю. Полтавец. «Война и мир» Л. Н. Толстого на уроках литературы / А. Репин // Вопросы литературы. - 2006 - №2. - C. 372-373
Копировать