№9, 1984/Обзоры и рецензии

Движущаяся эстетика

Б. Ф. Егоров, Борьба эстетических идей в России середины XIX века, Л., «Искусство», 1982, 269 с.

Предметом исследования Б. Егорова является развитие эстетической мысли от европейской революции 1848 года до революционной ситуации в России накануне подготовки к крестьянской реформе.

Для изучения выбран переходный момент в общественно-литературной жизни России, ознаменовавшийся интенсивной борьбой эстетических идей. Б. Егоров стремится на основании вновь открытых документов или по-новому интерпретированных ранее известных «рассмотреть общее движение русской жизни, общественной мысли, искусства и критических оценок его в хронологической последовательности, от года к году» (стр. 4), осмыслить накопленный материал, уложившийся уже в монографическое исследование отдельных этапов развития одного мыслителя или литератора. Избрав пограничной чертой исследуемого периода 1861 год, Б. Егоров доводит до конца анализ жизненного и творческого пути Ап. Григорьева, но обрывает рассмотрение деятельности Анненкова.

В работе даны разъяснения по поводу используемой научной терминологии. Термин «эстетика» употребляется в расширительном смысле, «как совокупность взглядов на искусство, то есть в первую очередь как система теоретических воззрений» (стр. 5). В эстетическую систему включены и исторические, и критические суждения, поскольку в русской культуре вплоть до середины XIX века эстетическая теоретическая мысль была фактически неотделима от критической деятельности.

В исследовании Б. Егорова главное внимание уделяется именно журналистике и литературной критике, тесно связанной с выработкой новых теоретико-эстетических принципов. Дается определение литературной критики и сопутствующего ей понятия «нормативность» как «воздействие на анализ какой-либо эстетической, этической и т. д. нормы, идеала» (стр. 7). По мысли исследователя, норма – это идеал, приближенный к нуждам современной действительности. Для критики XIX века – проповедницы определенных идеалов, воспитательницы «читающей публики» – это действительно характерное качество (в дальнейшем исследователь неоднократно подчеркивает различные формы проявления нормативности эстетического мышления ведущих критиков тех или иных журналов).

Принципиальное значение приобретает тезис о специфике сочетания нормативности с историзмом: «…Историзм тяготеет к внеличному и внемодернизирующему рассмотрению явления в его исторической обусловленности другими факторами, поэтому стремится не к оценке по определенной типологической шкале, а к объяснению, а если и к оценке, то по шкале той эпохи. Нормативность же клонится к оценке то по субъективистской, то по вечной типологической шкале» (стр. 8). Такая постановка вопроса чрезвычайно важна, ибо в понятие вечных ценностей каждая эпоха вносит свои коррективы, как верно заметил автор, «иногда приводящие к диаметрально противоположным трактовкам так называемых вечных категорий» (стр. 8).

Структура работы отражает движение эстетических идей в пределах двух периодов: «мрачного семилетия» (1848 – 1855) и предреформенных лет (1855 – 1861). Отдельно выделены главки монографического характера, посвященные деятельности лидеров революционно-демократического лагеря Чернышевского и Добролюбова и наиболее ярких представителей из лагеря противников, в литературно-критической деятельности которых отразились противоречивые стороны идейно-эстетических исканий данного времени, – Ап. Григорьева и П. Анненкова.

Книга Б. Егорова концептуальна, изобилует множеством важных уточнений. Автору исследования удалось показать связь движения эстетических идей и форм их художественного воплощения. Исходя из центрального тезиса о том, что «эпоха зрелого Белинского не настолько еще отдалилась от пушкинской, чтобы быстро обмельчать, «раздробиться», но она уже достаточно усложнилась, общественные противоречия бесповоротно углубились, диссонансы жизни выступили на первый план, и после Лермонтова и Гоголя невозможно было оставаться цельным, гармоничным художником и мыслителем» (стр. 16), Б. Егоров убедительно показывает, как в эпоху «мрачного семилетия» почти приостанавливается развитие общественной жизни, мысли, литературы, эстетики и литературной критики. Со смертью Белинского из литературно-критической практики уходит его синтетический метод исследования художественных явлений с только ему присущим умением «охватить литературное движение в целом, подчеркнуть магистральные линии, найти связи данного произведения со школой, направлением, с общим развитием жизни, сделать далеко идущие идеологические выводы. До такой всеобщности и радикальности не мог подняться никто из современников Белинского» (стр. 17).

Обмельчали и литературно-критические жанры. Жанр литературного обозрения, доведенный Белинским до совершенства, увядает в литературно-критической практике его последователей. Поздний Белинский стремился к типологизации, выявлению общего и закономерного для многих сходных явлений, умея придать своей концепции статус единого редакционного мнения. Анализируя деятельность «Отечественных записок» в период «мрачного семилетия», Б. Егоров выявляет черты раздробленности единого общего редакционного мнения на ряд индивидуальных точек зрения.

В текст исследования логически вписываются миниатюрные творческие портреты критиков, чья деятельность изучена еще недостаточно или подвергалась анализу в другом аспекте: А. Галахова, П. Кудрявцева, Е. Эдельсона, Т. Филиппова, Б. Алмазова, – а также глубокие психолого-социологические исследования идейной эволюции А. Дружинина, общественно-литературной позиции Тургенева.

В созвездии ярких критиков последующего периода как бы раздробился универсальный гений мыслителя и критика Белинского, не уничтожился, не иссяк, а именно раздробился, вспыхнув в творчестве каждого лишь одной своей стороной, но достаточно сильно, страстно, ищуще и в то же время строго индивидуализированно.

Сильной стороной работы является обстоятельность и документированность исследования, благодаря чему стало возможным прояснение сложных ситуаций, создавшихся на данном этапе в журналах «Отечественные записки», «Современник», «Библиотека для чтения» и «Москвитянин», выявление причин, повлиявших на позицию некоторых критиков (Галахова и Дружинина). В связи с движением общественной мысли (в период «мрачного семилетия») происходит переориентация писателей, читателей и критиков на поэзию, популяризируется фельетон, отличающийся необыкновенной социальной и эстетической терпимостью, нередко переходящей в равнодушие. Интересно было бы сопоставить фельетоны эстета Дружинина с фельетонами «натуральной школы».

В книге мотивирована связь общественно-политической ситуации в России конца «мрачного семилетия» с «возобновлением в литературе темы простого народа, главным образом – крестьянской темы, почти запретной в первые годы «мрачного семилетия» (стр. 63). При этом исследователем проделана кропотливая работа по выявлению противоречивых и исключительно сложных позиций (на примере анализа различных мнений о романе Д. Григоровича «Рыбаки») в понимании «такой многогранной темы, как народ» (стр. 66). Убедительно показано, как различие эстетических программ приводило Б. Алмазова, С. Дудышкина, В. Зотова и других к «подчинению чужим нормативам», но в то же время отмечается факт отставания литературы в освоении центральной проблемы времени, так как «создатели произведений о народе руководствовались, главным образом, принципами ранней «натуральной школы», выработанными чуть ли не десять лет назад» (стр. 69). Сочувственный отзыв Чернышевского о «Рыбаках» автор объясняет тактическими соображениями критика, его стремлением поддержать демократические тенденции в русской литературе. Именно в период журнальной полемики о народе и специфике отражения народной темы в литературе был возрожден теоретико-эстетический интерес к идиллии.

Совершенно новым моментом в истории развития жанра «светской повести» является представленный в работе анализ эволюции «светской» темы в различных повествовательных жанрах. По мнению исследователя, так называемые «светские» жанры – «порождение «мрачного семилетия» (стр. 64). Это не совсем точная мысль. В этот период жанр «светской повести» был как бы возрожден (подобно идиллии). Ведь известны «светские повести» 20 – 30-х годов. В этом жанре писали Марлинский («Испытание», «Фрегат «Надежда»), В. Одоевский («Княжна Мими», «Княжна Зизи»), Н. Полевой, Н. Павлов, О. Сенковский и другие, имеются незавершенные опыты Пушкина, достижения жанра в сфере изображения конкретного быта и определенного типа общественных отношений использует Лермонтов в драмах «Странный человек» и «Маскарад», а также в «Княгине Лиговской».

Известно, что Белинский полемизировал с С. Шевыревым, который дал жанровое определение «светская повесть» широкому кругу произведений. «…Внашей эстетике, – писал критик, – не упоминается о «светских» повестях». Белинский был прав лишь частично: термин, действительно, еще не прижился, зачастую употребляется не по назначению (предметом полемики стала оценка повести Н. Павлова «Ятаган», явно не удовлетворявшей требованиям жанра «светской повести»), но в то же время такой жанр был уже сформирован, успешно развивался (кстати, в соответствии с представлениями критика о жанре как системе признаков). В 40-е годы в связи с ростом демократических тенденций в русской жизни и литературе, формированием реализма «светскую» тематику потеснили тема разночинца, изображение крестьянского героя, социологическая проблематика «натуральной школы». Казалось, что здесь обрывается история жанра. Б. Егоров прослеживает его дальнейшую судьбу, объясняет причины возрождения и, что особенно важно, с документальной достоверностью восстанавливает картину угасания. После мягкой доброжелательной иронии А. Дружинина, И. Панаева по поводу «светской темы» снисходительные оценки А. Галахова и С. Дудышкина, затем – более строгие суждения Тургенева (по поводу романа Е. Тур «Племянница»), которые перерастают уже в резкие высказывания Ап. Григорьева о «великосветских писателях». Наконец, в уничтожающей критике молодого Чернышевского, вступившего в полемику с С. Дудышкиным, был окончательно дискредитирован жанр и связанный с ним круг проблем.

К числу новых моментов можно отнести попытку автора книги исследовать истоки эстетической позиции представителей «чистого искусства» путем анализа общественно-психологической сущности так называемой «эстетической триады» (Дружинин, Боткин, Анненков). В результате в облике Дружинина раскрываются ранее неизвестные черты не только утонченного эстета, но и весьма сметливого, расчетливого буржуа, автора статьи «Заметки о садоводстве в Петербургской губернии»

(«Журнал садоводства», 1856, N 12), достигшего «с трудом завоеванного «счастья» (стр. 81). «Купеческая «материальность» и эгоизм Боткина долгие годы подавлялись высокими идеалами… – замечает автор, – а Анненков вообще был относительно гармонической личностью и служение ближнему не являлось для него насилием над собственной природой…» (стр. 81). В отношении Анненкова этот тезис, безусловно, справедлив, так как многие факты деятельности Анненкова свидетельствуют о своеобразии его позиции в обществе критиков-эстетов.

В исследовании раскрываются попытки «друзей-предателей» (как называл их Белинский) ревизовать основополагающие принципы революционно-демократической эстетики Белинского. Дружинин, например, желая сохранить общественный статус-кво, готов был негодовать не только на демократическое движение, но и на либералов-«общественников», пользуясь при этом «воспринятыми от Белинского принципами общественной идейности».

В литературных спорах данного периода Б. Егоров выделяет две центральные проблемы: проблему народности литературы и искусства и проблему положительного героя. При этом отмечаются заслуги славянофилов в повторной после 40-х годов постановке вопроса о народности.

В последние годы перед реформой сама жизнь вынуждала защитников «искусства для искусства» перестраиваться, соединять собственно эстетические интересы с социально-политическими. Показательны и симптоматичны в этом смысле действия М. Каткова. Выступив в 1856 году в «Русском вестнике» с программной статьей «Пушкин», критик вклинился «в самую гущу борьбы между Чернышевским и Дружининым, или – более широко – между «Современником» и «Библиотекой для чтения» (стр. 85). Б. Егоров вскрывает эклектизм мышления критика, который, ловко лавируя между борющимися сторонами, и в социально-политической сфере, и в области эстетики не был самостоятелен.

Анализируя литературно-критическую деятельность Каткова, Б. Егоров приходит к выводу, что «чем ближе подходила Россия к 1861 году, тем меньше думал Катков о «чистом искусстве» и тем больше литературная критика в «Русском вестнике» становилась антиисторично нормативной» (стр. 87).

Шовинистическим идеям Каткова о подчинении всех народов России «русской народности» революционно-демократическая эстетика противопоставила пафос идейного, общественного искусства, трактующего идею народности в традициях Белинского и в дальнейшей ее интерпретации Чернышевским и Салтыковым. «Кольцов был поэт по преимуществу народный, принимая это слово не в смысле национальной исключительности, а в смысле сочувствия к интересам массы человечества, рассматриваемой с точки зрения касты» 1, – писал Салтыков в статье о Кольцове.

Б. Егоров последовательно прослеживает путь формирования эстетической категории народность: от романтических представлений о ней как отражении национального духа, через трактовку ее как «показ в произведении народного быта и характеров» и, наконец, до социально-классовой концепции народности, наиболее полно сформулированной в статье Добролюбова «О степени участия народности в развитии русской литературы».

В спорах о положительном герое еще в большей степени обнаруживается противоречивость позиций различных критиков даже внутри одного лагеря, что свидетельствует о резком обострении идейно-эстетической борьбы в канун реформы.

Позиция Чернышевского в полемике с Дудышкиным, на наш взгляд, объяснена в книге недостаточно. Автор считает, что Онегин – Печорин – Бельтов – Рудин – герои одного литературного ряда, и «Чернышевскому было важно подчеркнуть не сходство, а отличие в героях одного плана» (стр. 111).

Дело в том, что в этой полемике Чернышевский выступил как прямой продолжатель и защитник концепции Белинского.

Разъясняя позицию Белинского, он подчеркивал, что пушкинский, лермонтовский и герценовский герои – «все эти три типа были изображены, как идеалы» 2. Сопоставляя Онегина, Печорина, Бельтова и Рудина, критик доказывает, что это «люди, составляющие совершенный контраст один другому», к тому же «Рудин изображен вовсе не идеалом». Ошибка Дудышкина, по мнению Чернышевского, вызвана тем, что критик, считая необходимым «примирять идеал с его обстановкою», «спутал в один портрет черты совершенно различных людей» 3. Чернышевский видит ошибку в том, что повести Тургенева отнесены «к той же литературной школе, как «Герой нашего времени»… После того и «Гамлет», вероятно, покажется написанным под влиянием литературной школы, к которой принадлежал Лермонтов, – ведь Гамлет тоже лишний человек». По мысли Чернышевского, Тургенев «изображал своего Вязовкина, Рудина и проч. вовсе не идеальными, а простыми людьми», Дудышкин же этого не понял и принял ошибочно каждое слово героя за «выражение понятий самого автора» 4.

Но Б. Егоров совершенно прав, подчеркивая накал борьбы, давление различных «нормативностей» в трактовке проблемы положительного героя. Важна мысль об усилении позиций революционно-демократической критики (лагеря «Современника»), совершенствовании ее меч ода, оказавшего заметное влияние на оппонентов. Справедливо указывается на издержки ожесточенных журнальных битв, выразившиеся в появлении в «критическом методе антиисторичных нормативных элементов, главным образом по отношению к литературе прошлого, но иногда и к современным произведениям» (стр. 123).

Книга Б. Егорова широко аргументированный труд, богатый новым материалом, в равной мере важный для литературоведов и специалистов-эстетиков, углубляющий представления современной науки о характере идейно-эстетических исканий в русской культуре и литературе прошлого.

г. Донецк

  1. «Русский вестник», 1856, ноябрь, кн. 1, с. 150. []
  2. Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч. в 15-ти томах, т. IV, М., Гослитиздат, 1948, с. 699.[]
  3. Там же, с. 700.[]
  4. Там же, с. 698, 701.[]

Цитировать

Шаблия, М. Движущаяся эстетика / М. Шаблия // Вопросы литературы. - 1984 - №9. - C. 225-231
Копировать