Две «неудачи»: «Мера за меру» и «Анджело»

Есть исследовательские сюжеты, берясь за которые приходится даже не объясняться, а приносить извинения, предвосхищая вопрос: как, опять? разве не все уже сказано? Пушкин и Шекспир – из их числа.

Круг непосредственных связей не так уж и велик. Недавно это бытующее мнение прозвучало очень определенно: «Забавно… что… «отец наш Шекспир» всего дважды – с пятилетним перерывом – посещает Пушкина основательно – и оба раза в вынужденном заточении: в Михайловском («Борис Годунов») и в Болдине. Оба раза Пушкин устраивает, таким образом, нечто вроде театра для себя…»¹

В Михайловском, как известно, Пушкин подражает Шекспиру «в его вольном и широком изображении характеров» («Наброски предисловия к «Борису Годунову»»). И одновременно не может «воспротивиться двойному искушению… пародировать историю и Шекспира» в «Графе Нулине» («Заметка о «Графе Нулине»»).

Вероятно, даты этих памятных высказываний Пушкина (относящихся к 1830 году) и спровоцировали В. Перельмутера на хронологическую ошибку ². Ведь второй раз Шекспир «посещает Пушкина основательно» не в первую, а во вторую Болдинскую осень – в 1833 году, когда Пушкин переделывает пьесу «Мера за меру» в поэму «Анджело».

Вот и весь установленный круг творческих встреч Пушкина с Шекспиром. За его пределом – несколько знаменитых отзывов о пьесах, о характерах, «вольных и широких». И разумеется, чтение шекспировских текстов, возбуждающее вопросы: когда Пушкин прочел их впервые, когда смог перейти от французского прозаического переложения к оригиналу и в какой мере его понимал. Насколько позволяют имеющиеся сведения, предположения были сделаны и уточнены.

Что еще к этому прибавить?

В 1991 году в американском славистском журнале появилась статья едва ли не самого авторитетного западного пушкиниста Томаса Шоу «»Ромео и Джульетта», местный колорит и «сонет Мнишека» в «Борисе Годунове»» ³.

Что в ней нового? Возможность расширения пространства, в котором произошла встреча Пушкина и Шекспира. Для «Бориса» раньше привлекались хроники, трагедии, но не «Ромео и Джульетта».

Однако важнее установления новых связей – предложение нового подхода к материалу, идущего от того, как Пушкин, опираясь на французский перевод, на предисловие к нему (Гизо) и критику (лекции Августа Шлегеля), понял структуру стиха и драматическую функцию его различных элементов, в том числе сонетной формы.

Сонет звучит в этой польской сцене как знак местного колорита, польской европейскости. Пушкин даже оценил неизменно метафорическую, то есть двупланную, природу сонетного слова ⁴ и включил в него формулу двусмысленного приглашения, обращенного Мншпеком к кавалеру: «А между тем посудим кой о чем…» Польская усмешка над чуждостью России Европе и над ее теперешней униженностью: «Вся сцена показывает, что у этих двоих есть повод поздравить друг друга, повод отпраздновать и даже позлорадствовать, обдумывая, какие условия потребовать у Самозванца в обмен на польские войска и в особенности за согласие Мнишека выдать за него свою дочь» ⁵.

Статья Т. Шоу демонстрирует, что отношения Шекспира и Пушкина выяснены лишь на достаточно внешнем уровне. Уровень поэтической образности, ее осмысления и глубина ее понимания Пушкиным освоены пока что приблизительно. Вот почему, прежде чем рассуждать, что Пушкин мог взять из пьесы «Мера за меру» для своего «Анджело», необходимо перечитать Шекспира и убедиться: современное шекспироведение совсем недавно приблизилось к смыслу, угаданному в пьесе русским поэтом.

РЕПУТАЦИЯ И СЮЖЕТ

Самое известное высказывание о поэме «Анджело» принадлежит Пушкину. Оно дошло в передаче П. Нащокина (записано П. Бартеневым): «Читая Шекспира, он пленился его драмой «Мера за меру», хотел сперва перевести ее, но оставил это намерение, не надеясь, чтобы наши актеры, которыми он не был вообще доволен, умели разыграть ее. Вместо перевода, подобно своему «Фаусту», он переделал Шекспирово создание в своем «Анджело». Он именно говорил Нащокину:

«Наши критики не обратили внимания на эту пьесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал»» ⁶.

Мнение критиков с тех пор несколько смягчилось, но в нем навсегда застыло недоумение: зачем была предпринята переделка «неудачной» шекспировской пьесы, почему Пушкин так высоко оценил свою поэму (в пику всеобщему неприятию?), да поэма ли «Анджело»?

Так что пушкинскую поэму (будем ее называть именно так, несмотря на серьезные жанровые разногласия) с шекспировской пьесой объединяет не только сюжет, но и сложившаяся репутация.

«Мера за меру» была поставлена при дворе 26 декабря 1604 года. В предшествующем марте умерла королева Елизавета и на трон взошел – Яков I, родоначальник династии Стюартов. В его коронации приняла участие и шекспировская труппа, которая с тех пор из-под покровительства лорда-камергера переходит под покровительство самого короля и именуется его слугами (king’s men).

Больше при дворе пьесу не ставили. Других прижизненных сведений о ней нет. Были постановки во второй половине XVII и в XVIII веке, но в викторианском театре она окончательно предана забвению. Со средины XX столетия отношение к ней резко меняется: «Мера за меру» привлекает критиков, театральных и кинорежиссеров. Пьеса-неудачница едва ли не выдвигается в один ряд с великими трагедиями.

В Первом Фолио 1623 года, где шекспировские пьесы были собраны вместе, «Мера за меру» (там впервые напечатанная) отнесена к разряду комедий. Тогда это последняя по времени шекспировская комедия. Но комедия ли это? В ней так много мрака, греха, смертельной опасности, что делающий комедию комедией счастливый финал едва ли способен разрешить атмосферу.

В пьесе так много серьезности (не случайно одно из жанровых определений для поздних шекспировских комедий – «serious»). Нравственный закон с категоричностью религиозной драмы (единственный у Шекспира случай!) заявлен в названии – «Мера за меру» и действует на всем протяжении пьесы. Этот закон предполагает отнюдь не строгость его применения, поскольку заглавная фраза пьесы в Нагорной проповеди «стоит не изолированно, а как часть <…> знаменитого поучения Христа о христианском милосердии» ⁷, и именно так воспринималась в шекспировскую эпоху.

Слова эти обращены не к тому, кого судят, а к тому, кто судит: «Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Матф. 7:1-3).

Обычный признак счастливого финала – заключение брака, венчающего действие. Здесь объявлено сразу о четырех предстоящих свадьбах, но возникают сильные сомнения в добровольности и желанности такого поворота событий для многих брачующихся. Один из браков вообще совершается по приказу и в наказание.

Как всегда, Шекспир не придумывал сюжета, а взял его готовым. Сюжет восходит к новелле итальянца Джиральди Чинтио из сборника «Сто новелл» (1565). Непосредственным источником для Шекспира послужила пьеса англичанина Д. Уетстона «Промос и Кассандра» (1578). Возможно, сюжет имеет в своей основе какое-то реальное событие ⁸. Еще скорее он представляет собой «бродячий сюжет», подкрепленный нередкостью лежащей в его основе ситуации. Разве такая уж редкость неправедность судьи, предлагающего сделку своей просительнице: изменение приговора в обмен на ее любовь?

Впрочем, в шекспировской пьесе содержится не один сюжетный мотив, имеющий фольклорно-повествовательную основу. «Как признает большинство исследователей, в этой пьесе есть три хорошо известных фольклорных темы: скрывшийся правитель (disguised ruler), неправедный судья и постельная подмена (bed trick)» ⁹.

Добросердечный герцог Вены Винченцио (его имя указано только в списке персонажей, а в дальнейшем он именуется просто – Герцог) сокрушенно наблюдает плоды своей доброты:

Свобода водит за нос правосудье.

Дитя бьет мамку. И идут вверх дном

Житейские приличья.

I, сц. 3; перевод Т. Щепкиной-Куперник ¹⁰.

Герцог полагает, что ему, допустившему падение нравов, не пристало его исправить. Слишком страшным для народа было бы пережить перемену всего правления. Герцог решает временно скрыться под предлогом необходимого отъезда, а власть временно передать Анджело, вельможе, известному своей строгой праведностью.

Анджело незамедлительно дает ход суровым, давно не соблюдавшимся законам. Один из них предписывает смерть за прелюбодеяние. Первой жертвой должен пасть молодой благородный человек Клавдио. Он любит Джульетту и любим ею. Они мечтают о браке, но из-за некоторых сложностей получения ею приданого откладывают его. Тем временем Джульетта ждет ребенка.

Клавдио должен умереть. Его последняя надежда в том, что его сестра, прекрасная Изабелла, собирающаяся оставить мир и уйти в монастырь, пробудит милосердие Анджело. Ей удается большее – она пробудила любовь в человеке, о котором удалившимся Герцогом сказано:

Граф Анджело и строг и безупречен,

Почти не признается он, что в жилах

Кровь у него течет и что ему

От голода приятней все же хлеб,

Чем камень.

I, сц. 3.

Ему вторит беспутный Луцио, ту же мысль из двусмысленной похвалы переводя в сниженную остроту. Откуда произошел Анджело? «Кой-кто считает, будто из русалочьей икры; другие полагают, что от брачного союза двух вяленых рыбин. Одно не подлежит сомнению – моча у него застывает льдом тут же на истоке; это я знаю наверное» (III, сц. 2; перевод О. Сороки).

Этот человек и пленился Изабеллой. Он признается себе:

Распутнице еще не удавалось

Ни чарами природы, ни искусства

Хотя б немного взволновать мне кровь,

Но побежден я девушкой невинной.

II, сц. 2.

Анджело предлагает Изабелле сделку: ее любовь за спасение брата. Разрешить этот второй фольклорный мотив – неправедного судьи – помогает введение третьего. Все устраивает Герцог, никуда не уезжавший, но под видом монаха продолжавший следить за всеми событиями и держать в руке ход интриги. Он предлагает Изабелле согласиться на предложение Анджело, но вместо нее отправляет на ночное свидание благородную Марианну. Она когда-то была помолвлена с Анджело, однако со смертью брата потеряла приданое. Анджело, сославшись на порочащие ее слухи, расторг помолвку. Марианна, однако, по-прежнему любит его и соглашается на подмену.

Подмена, как видим, постоянный мотив в этой пьесе: Анджело подменяет Герцога; Марианна подменяет Изабеллу… Эта вторая подмена сама по себе не спасла бы Клавдио, так как Анджело решился нарушить лишь нравственный закон, но не правосудие, каким его понимал: он отдал приказ в любом случае казнить Клавдио. Вмешался Герцог, успевший отдать другой приказ и подменить (третья подмена!) голову Клавдио, которую потребовал представить ему Анджело, головой скончавшегося в горячке морского разбойника.

Не так давно обративший внимание на череду подмен X. Дил сделал вывод о том, что картина мира в этой шекспировской пьесе театрализуется в соответствии с учением Кальвина о том, что Бог являет себя отраженным в зеркале творенья и учит человека распознавать «в мастерской мирозданья» знаки его славы и присутствия ¹¹.

Это далеко не единственный вариант прочтения пьесы в свете христианской идеи. Если столетие назад классик шекспироведения А. Брэдли полагал, что на вопросы шекспировских трагедий невозможно ответить «на языке религии» ¹², то с тех пор ситуация резко изменилась. Все настойчивее Шекспира вписывают в бурный контекст Реформации. Отрабатывается версия его католицизма. В Анджело видят разоблачение пуританства, но в то же время «Мера за меру» оказалась в одном из индексов книг, запрещенных католической церковью.

В этой пьесе само название не позволяет пройти мимо христианской идеи. Как Шекспир (вместе со своей эпохой) понимал эту заповедь: в духе милосердия («не судите») или в духе воздаяния каждому по его грехам?

В отношении пьесы «Мера за меру» общепризнано лишь одно: ее сегодняшнее понимание восходит к работе еще одного классика Шекспир сведения – Д. Уилсона Найта, прочитавшего ее в сопоставлении со средневековым жанром моралите, где Герцог выступает в качестве ее Божественного начала, а Анджело в качестве ее человеческого героя – Everyman## См.: Knight W. G. The Wheel of Fire: interpretations of Shakespearean Tragedy.

1. Перельмутер В. Записки без комментариев // Арион. 2002. N 2. С. 73. [↩]
2. В какой-то мере эта ошибка оказалась пророческой – предсказанием того, что в первую Болдинскую осень в творческом сознании Пушкина Шекспир занимал гораздо большее место, чем было принято думать: см. печатаемую ниже статью М. Елиферовойо»ПовестяхБелкина». [↩]
3. Shaw J. Thomas. Romeo and Juliel, Local Color, and «Mniszek’s Sonnet» in Boris Godunov // Slavic and East European Journal. 1991. N 1. [↩]
4. См.: Шайтанов И. О. Жанровое слово у Бахтина и формалистов // Вопросы литературы. 1996. N 3. С. 89 114. [↩]
5. Shaw J. Thomas. Op. cit. P. 24. [↩]
6. А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1974. С. 195. [↩]
7. Pope E. М. The Renaissance Background of Measure for Measure // Twentieth century interpretations of Measure for Measure/Ed, by G. L. Geckle. Englewood Cliffs. New York, 1970. P. 51. [↩]
8. В приложении к английским изданиям в числе источников приводят письмо, присланное из Вены в 1547 году и повествующее о происшествии в одном городке близ Милана. См. издание пьесы в серии «The New Arden Shakespeare» под редакцией Д. У. Левера. На русском языке история сюжета наиболее подробно изложена А. Смирновым в примечаниях к пьесе в издании: Шекспир У. Полн. собр. соч. в 8 гг. Т. 5. М., 1960. С. 633-641. [↩]
9. Frye N. Measure for Measure/Worthrop Frye on Shakespeare. New Haven and L., 1986. P. 141. [↩]
10. В дальнейшем при цитировании данного перевода имя переводчика не указывается. ^[↩]
11. Diehl H.«Infinite Space»: Representation and Reformation in Measure for Measure // Shakespeare Quarterly. 1998. V. 49. N 4. P. 397. ^[↩]
12. Bradley A.C. Shakespearean Tragedy. L., 1965. P. 17. ^[↩]