Духовное единство, творческое взаимодействие
Е. Горбунова, Перед лицом новой действительности. Заметки о литературном взаимодействии. «Советский писатель», М. 1974, стр. 397.
Наше литературоведение и критика все более целеустремленно исследуют закономерности развития многонациональной советской литературы. В книге Е. Горбуновой, обозначенной в подзаголовке как «заметки о литературном взаимодействии», процесс взаимного духовного познания и обогащения советских литератур предстает как весьма богатое, яркое, динамическое явление, выражающее самую сущность интернационалистской культуры развитого социализма.
Е. Горбунову интересуют как общие черты взаимосвязей искусства и общественного развития, качественного обновления литератур советских республик «перед лицом новой действительности», так и своеобразие пути той или иной литературы народов СССР к новой художественной образности, социалистическому миропониманию. Как известно, метод социалистического реализма отличает углубленное внимание к духовному миру человека-труженика, живущего интересами общества, познание личности, творческое и социальное формирование которой проходит в условиях утверждения социалистических норм человеческого общежития. Вот это качество искусства нового мира, позволяющее увидеть судьбы советских литератур в непрестанном движении и развитии, и становится для Е. Горбуновой своеобразным показателем идейно-эстетической ценности произведений.
Исследователь рассматривает их прежде всего с точки зрения открытия новых реальных качеств «социально-исторического человека» (М. Горький), преобразователя, творца. И потому в произведениях, казалось бы далеко отстоящих друг от друга, находит внутреннюю близость, общие «глубинные сущностные токи».
Идейно-художественные открытия литовского советского романа, успехи многонациональной советской драматургии в годы Великой Отечественной войны, расцвет литератур малых народностей Е. Горбунова правомерно связывает не только с продолжением национальной художественной традиции. Такие выдающиеся факты художественной жизни обусловлены и тесным взаимодействием, сближением всех наших национальных культур, плодотворным влиянием русской советской классики. Они находятся в одном типологическом ряду, духовном единстве с произведениями М. Горького, М. Шолохова. На этом пути творческого взаимодействия литературы народов СССР расширяют свои художественные горизонты, достигают подлинного новаторства, творческого размаха. «Кажется, будто бы «домашний» благовоспитанный молодой человек наконец-то переступил порог своего родного хутора, и его пытливому взору впервые открылся огромный мир, полный движения, перемен, человеческих волнений, взлетов и отчаяния», – так характеризует Е. Горбунова облик нового литовского романа, распахнутого (в духе Горького) навстречу жизни, полной борьбы и преобразований.
Творческое взаимодействие – и это тоже важный аспект исследования – не проходит односторонне, по схеме – от большого к малому. Интересны страницы, где автор размышляет о преобразованиях поэтического языка, поэтического видения мира в творчестве Н. Тихонова и Б. Пастернака под воздействием грузинской поэзии. «Не потому ли большинство тихоновских переводов, – заключает Е. Горбунова, – по мнению самих грузин, – это произведения именно грузинской, а не какой-либо иной поэзии, так строго в них сохранена национальная специфика, ритмическое и фонетическое своеобразие каждого мастера…»
Автор обращает внимание и на такое «радостное, но и вполне закономерное» явление, как рост молодых литератур. Преодолев «историческую дистанцию», они создали такие ценности, которые сегодня нередко «задают тон», обогащают не только советскую, но и мировую художественную практику. Жаль, что Е. Горбунова ограничилась в основном лишь «фиксацией» этого знаменательного факта: названная проблема созрела для серьезного анализа, детальной характеристики, что позволило бы всесторонне обосновать верный вывод автора о том, что «плодотворная и непрекращающаяся обоюдность межнационального духовного общения» – один из основных источников эстетического богатства многонациональной советской литературы.
Критик отнюдь не делает вид, будто начинает с нуля, идет по «нехоженым тропам». То, что найдено и в большей или меньшей степени изучено, становится отправной точкой для дальнейших самостоятельных размышлений автора работы. Вполне обоснованно, например, вписана в книгу глава «Новая наука о новой литературе», посвященная литературно-критическому наследию Фадеева в области исследования литератур народов СССР.
Конечно, «фадеевская» часть книги далеко не полно отражает связи этого писателя с литературной жизнью и литературами советских республик, но довольно обстоятельный очерк взглядов А. Фадеева, в этой области позволяет согласиться с выводом автора: «Нет, в сущности, ни одного сколько-нибудь значительного вопроса межнационального литературного взаимодействия, которого так или иначе не затронул Фадеев».
Из всех аспектов, затронутых Фадеевым-теоретиком, Е. Горбунова выделяет один, но очень перспективный методологический принцип, который он активно обосновывал и развивал: «Формы социалистического реализма – чрезвычайно разнообразны», причем главный критерий эстетических достоинств формы писатель видел в правдивости, глубине познания и осмысления социально-исторических закономерностей жизни.
Идеи социалистического интернационализма и гуманизма, считал А. Фадеев, обновляют, поднимают на новую ступень национальную литературу как с точки зрения содержания, так и с точки зрения формы – «формы, выражающей правду жизни», насыщенной содержанием, значимой.
«Прогнозы» и решения А. Фадеева в науке о многонациональной советской литературе, на наш взгляд, стали весьма удачным опорным пунктом в книге, теоретическим основанием при анализе разнообразий жанров и национальных художественных форм драматургии периода Великой Отечественной войны, а также при детальном, широком исследовании автором мощного взлета литовской советской литературы.
Правда, выбор автором столь разных явлений – драматургия войны и современный литовский роман – нам представляется произвольным и, так сказать по ходу дела превращает монографическую работу в сборник статей по тематике, более знакомой автору.
Очевидно, чувствуя это нарушение исследовательского «жанра», Е. Горбунова во вступлении к анализу драматургии периода войны несколько искусственно приподымает, возвышает ее над другими литературными сферами. Обосновывается это, в частности, и тем, что воздействие драматических форм на зрителя шло «непосредственно», «прямым путем» – через многочисленные передвижные театры и бригады.
Но разве не «прямым путем» воздействовала на читателя поэзия Н. Тихонова и О. Берггольц в блокированном Ленинграде или поэма «Василий Теркин» со страниц «Правды»? И намного ли «опережают» лучшие драматические произведения (о заведомо слабых речь не идет) повести А. Бека и Л. Леонова? И разве не вызывали у читателя непосредственный повышенный интерес и пьеса «Русские люди» К. Симонова, и его стихотворение «Жди меня»?
Конечно, «недооценивать роль» драматургии в советском многонациональном искусстве «просто несправедливо», – здесь Е. Горбунова права. И все же несомненно: в годы героических испытаний «повышенный интерес» читателя вызывали все виды искусства, так же как и «стремительное движение», творческий подъем. Это общелитературный процесс.
Думается, вернее было бы говорить о том, что драматургия, обычно «тяжелая на подъем», в суровую годину выравнялась с прозой и поэзией и в своих лучших проявлениях, таких, как пьесы Л. Леонова, А. Корнейчука, К. Симонова, Вс. Вишневского и других, шла с ними в одном атакующем ряду.
Само по себе исследование драматургии выполнено с подлинным знанием дела, с тонким чувством процесса, движения, множественности явлений. В поле зрения автора – произведения, написанные на русском, украинском, белорусском языках, драматургия Средней Азии, народов Кавказа.
При этом Е. Горбунову интересуют и причины, породившие ряд слабых произведений: будь то «радужный оптимизм», пристрастие некоторых драматургов к эмоционально-преувеличенным эффектам или некритическое использование фольклорных средств типизации, нередко заслонявших «условно-аллегорической системой образности новые, современные черты в национальной жизни и миропонимании».
В целом же драматурги разных национальностей, в чем убеждает работа, добились органического соединения «масштабности изображаемых исторических событий с глубоким проникновением в духовный мир современника – героя и труженика войны». Военная ситуация в самых разных драматических жанрах осмысливалась как смертельная схватка «национал-шовинистической идеологии с идеологией социалистического интернационализма и гуманизма».
Подлинное новаторство, скажем, таких разных вещей, как «Русские люди» К. Симонова или «Минникамал» М. Амира, Е. Горбунова справедливо видит в том, что в этих произведениях с большой художественной силой выявлено «новое, современное в поведении человека, в образе его мыслей и чувств». В сознании героев «родина отождествлялась с понятием советского общественного строя, советского образа жизни, советской морали и нравственности».
Сильная сторона этой главы – выявление общего пафоса многонациональной советской драматургии тех лет. Она предстает в огромном разнообразии жанров и форм. Однако, возможно, из-за того, что анализ ведется от пьесы к пьесе, здесь меньше, чем в других разделах, автор обращает внимание на самый процесс творческого взаимодействия, обмена культурными ценностями.
Мы вовсе не ориентируем исследователя на скучные поиски внешних влияния и подражаний, а имеем в виду действительно творческое взаимодействие, которое, несомненно, имело место в этой области и которое, как нам кажется, остается почти без внимания в истории советской многонациональной драматургии.
В этом плане представляется весьма удачной глава о литовской прозе. Мы видим радикальное обновление литературы Советской Литвы, обогащение и развитие ее национально-самобытных традиций. Уже в довоенной литовской прозе, подчеркивает Е. Горбунова, в творчестве таких писателей, как П. Цвирка, А. Венцлова и других, «накапливалось и вызревало социалистическое миропонимание», раскалывающее «мнимую общенациональную гармонию».
Взлет современного литовского романа (к этой мысли убедительно подводит ход размышлений исследователя) стал возможным потому, что литовские писатели «всем своим духовным зрением» обратились к новой жизни, к новому человеку, к революционным преобразованиям и потрясениям. Чувство широты жизни, глубина исторических обобщений, обострение социальной конфликтности сюжета характеризуют идейно-художественное своеобразие литовского романа. Качественные жанрово-структурные изменения литовской прозы прослеживаются в творчестве таких художников, как М. Слуцкис, А. Беляускас, Й. Авижюс и др. Речь идет и об усилении удельного веса психологических средств типизации, смещении временных и психологических планов повествования, ассоциативности мышления, символике деталей, «диффузии» эпического и лирического начал и т. д.
«Лиро-эпическая проза» – так обозначает Е. Горбунова жанр новых романов Й. Авижюса и М. Слуцкиса. Прямо скажем, обозначение довольно общее, и, очевидно, будут найдены более точные определения. Но самый характер лиризма и эпики, сложное взаимопроникновение этих двух начал в литовской романистике прослежены с конкретной убедительностью. Показано, как в творческих исканиях углублялось понимание эпичности и лиризма, как «общечеловеческий пафос», масштабная проблематика новой действительности снимали традиционное противопоставление, привели к единству этих начал в литовском романе, подготовили его к «следующему шагу».
Было бы неверным закреплять подобные процессы только за литовской прозой или представлять их в каком-то застывшем виде. Литовский роман рассматривается в книге как часть целостного и живого организма всей советской многонациональной литературы. Е. Горбунова горячо и принципиально полемизирует с теми, кто хотел бы свести творческое взаимодействие к «арифметическому» сложению или вычитанию. Не приемлет исследователь и некоторых ошибочных суждений, в которых литература или жестко замыкается в «национальные границы», или – другая крайность – теряет всякую национальную специфику.
Диалектика здесь в том, что чем глубже и всестороннее мы проникаем в специфику той или иной литературы, социалистической по содержанию, национальной по форме, тем более постигаем силу духовного единства, общности идейно-творческих задач советского искусства.
Пристальное внимание к тенденциям развития литовского романа помогло Е. Горбуновой уловить существо новых требований жизни к литературе: история раздвигает «масштабы художественного миропонимания до масштабов исторической современности», которая «вместе с человеком поднимается над горизонтом эпохи, широким взглядом охватывает универсальное единство действительности и личности».
В то время, когда писалась книга, о новом качестве художественного синтеза современной прозы можно было говорить в порядке «рабочей гипотезы». Прошло не так много времени, и вот уже наше литературоведение и критика начали обстоятельное исследование этих реально утверждающихся явлений.