Драматургия 1962 года

Литературный год… Подводя его итоги, обращаясь к произведениям поэзии, прозы, драматургии, прежде всего думаешь о том, насколько они отвечают высоким идейным задачам, стоящим перед советскими художниками, ленинским принципам народности и партийности, которые легли в основу метода социалистического реализма. Не случайно именно об этом – об активном гражданском пафосе, о верности реализму, о непримиримой борьбе с буржуазной идеологией – шел разговор на недавней встрече руководителей партии «и правительства с деятелями литературы и искусства. От советской литературы народ ждет произведений, помогающих ему в строительстве коммунизма. Наше искусство должно активно поддерживать новое и смело бороться против того, что мешает нашему движению вперед, воспитывать любовь к прекрасному, высокому, чистому. Обширно и плодоносно поле деятельности советского художника.

С этих позиций и следует рассматривать творческие итоги годовой работы драматургов, их устремлений и поисков. Только обратясь к жизни, можно разобраться в успехах и недостатках сегодняшней драматургии, в направлении ее развития, в том, как она осваивает большие темы современности.

Если взглянуть на театральную афишу, не придется долго искать названия новых пьес – их много, театры не могут пожаловаться на отсутствие премьер. Десятками новых спектаклей открывался новый сезон – о таком оживлении на театральной сцене радостно писала критика. И все-таки обилие премьер свидетельствует скорее о стремлении театров обновлять свой репертуар, нежели о серьезном творческом успехе драматургии. Она успела меньше прозы и поэзии не только потому, скажем, что ни один спектакль не вызвал такого взволнованного накала чувств зрителей, как многочисленные вечера поэзии, но прежде всего потому, что большие и сложные проблемы современности, герой наших дней, созидающий новое общество, не воплотились еще в драме с тем размахом и глубиной, с той силой художественного обобщения, каких они требуют и заслуживают.

Новых пьес много. Значительно меньше пьес хороших, способных по-настоящему увлечь и театр и публику, обогатить зрителей новыми жизненными представлениями, приоткрыть дверь в «незнаемое». Слишком мало золотых крупинок художества! А потребность в них огромная.

Чем глубже, тоньше, отточеннее искусство драмы, тем крепче контакт зала со сценическими героями, а следовательно, и их воздействие на публику. Нынче зритель лучше различает подлинное творчество и холодное ремесло, произведение выношенное, опирающееся на жизнь – от конъюнктурных скороспелок. Он понимает, когда писатель действительно идет в ногу со временем, а когда подстраивается, подлаживается под «моду». И сегодня уже труднее завоевать зрительный зал одной только «горячей» темой, актуальными иллюстрациями, натуралистическими слепками с жизни. Зритель требует высокого искусства, помогающего ему строить и жить, открывающего во всей сложности и величии тот мир, который он созидает. Признание получают произведения, где – иногда, может быть, не во всем удачно, не полностью, – осуществляется попытка проникнуть в самую суть изображаемых характеров, в философский и политический смысл явлений.

Высокие задачи, выдвинутые в Программе партии – программе чудесного преобразования человека и земли, восстановления ленинских норм партийной и общественной жизни, – не только изменили атмосферу в стране, подвели к качественно новому этапу коммунистического строительства, – в людях, в их сознании произошел духовный, нравственный переворот. И естественно, что большие проблемы народной жизни здесь, в сфере новых человеческих отношений, прежде всего должны быть центром внимания драматических писателей. Новый общественный облик советского человека, его нравственный и духовный мир – вот та главная цель, которая должна определять художественные искания драматургов. «…Человек не рождается сразу коммунистическим человеком, – говорил в своей речи на съезде писателей Н. С. Хрущев. – Такого человека никто еще не знает, и вы его не видели. Его нельзя выдумать – он будет создаваться в процессе построения коммунистического общества, в процессе завершения перехода от социализма к коммунизму».

Этот процесс становления нового в человеческом характере и ищешь прежде всего в пьесах современного репертуара. Хочешь видеть нравственное возмужание, внутренний – часто нелегкий и сложный – рост человека, воплотившего в себе трудности и радости времени… А часто сталкиваешься с невыразительными, бесцветными, духовно бедными людьми – нет в них никакого отсвета времени, нет той целеустремленности и интеллектуальной силы, которая отличает подлинных героев эпохи.

К сожалению, как раз на этом, главном направлении драматурги в пьесах 1962 года нередко терпели неудачу. Нам приходится начать разговор о драматургии прошлого года с анализа этих ее слабостей – очень важно понять истоки и причины досадных срывов, чтобы они не повторялись в будущем, чтобы на сценах наших театров чаще появлялись по-настоящему интересные, умные, духовно богатые люди современности.

Уже название пьесы М. Шатрова «Современные ребята» определяет время ее действия. Герои ведут разговоры о правде, поминают Хемингуэя и Брижжит Бардо, Фиделя Кастро и Ландау. Они «многое знают», «знают о Сталине» и даже то, что «можно быть членом партии и не быть коммунистом». Их речи категоричны («уж мы-то знаем!»).

Сцена, разделенная пополам. На одной стороне – московское молодежное кафе, на другой – маленький домик, рабочее общежитие на ангарском строительстве. Со столичной улицы зритель переносится в таежный край. Для чего этот прием? Чтобы противопоставить «городской суете» подлинную жизнь? Нет, у автора иная цель: то, о чем говорят на одной половине сцены, как бы получает продолжение на другой…

Володя проникнут скепсисом: «Ненавижу слова, они только и созданы для того, чтобы обманывать!» Его молодая жена Мариша хочет «во всем разобраться… наполнить слова содержанием». Мариша уезжает на стройку. Володя остается в городе, поступает работать в джаз, который играет по вечерам в кафе. Письма Володи Мариша разрывает, не читая: должен понять, что нужны не письма, а он сам. Володя в итоге понимает не только это, но и пагубность своего эгоизма, своей общественной пассивности – он едет к Марише в тайгу.

Это, так сказать, сюжетная канва. Исходный момент и результат. А что же соединяет их, что движет действием в драме? Но действия, в сущности, нет. Нет конфликта, внутренней борьбы, столкновения характеров. Есть рассуждения и разговоры, словопрения, оторванные от реальной почвы, от конкретных дел и поступков героев. Мир, в котором живут герои, оказывается крайне узким, категоричность их суждений – легковесной.

«…мы не те мальчики и девочки, которые обязательно в восемнадцать лет проходят стадию растерянности перед жизнью. Для нас она оказалась, в общем, такой же сложной, как мы ждали».

Но сложность эта оказывается весьма призрачной, ибо автор не сумел показать серьезность испытаний, перед лицом которых очутились герои пьесы.

Ребята объявили себя бригадой коммунистического труда. И вдруг – перерасход бензина. Просчитались – уверены герои. Но жуликоватый «шоферюга» Климов после поцелуя Мариши в приступе сентиментального раскаяния признается в краже бензина и возвращает за него деньги.

Это на стройке. А в городе идет поход за организацию джаз-клуба, за «современную красоту».

«Мы ненавидим позолоченные багеты, мы ненавидим плюш на окнах. Мы ненавидим песенки, от которых за версту несет пошлостью». Таков манифест городских ребят-студентов, играющих в джазе молодежного кафе, мальчиков в черных рубашках и с модными бородками.

Можно ненавидеть плюш и багеты. Можно носить модные бородки. Но когда ненависть к багетам становится едва ли не гражданским пафосом героев, а бородки чуть ли не единственным признаком их зрелости – это плохо. Разрыв между словами и реальными делами шатровских «современных ребят» ставит под сомнение серьезность и глубину отношения героев к обсуждаемым проблемам. Монологи и диалоги превращаются в назидательные высказывания, решительные декларации остаются, как правило, пустой фразой.

Внешние приметы жизни еще никогда не были самой жизнью. Даже самые точные аксессуары не в силах выразить характер времени, передать его пафос, его особенности. И тем более объяснить человека.«Современные ребята» М. Шатрова не дают нам представления о молодых людях, входящих в жизнь и созидающих ее, имеющих полное право повторить вслед за поэтом: «…на моей земле я не проживаю, а живу».

Этого ощущения полноты жизни со всей огромностью и трудностью ее задач, сложного, но отчетливого преломления времени в человеческих характерах, пафоса высокого гражданского и нравственного долга, иными словами – серьезности и значительности нового жизненного содержания не хватает многим пьесам о современности. Адресовать этот упрек приходится в равной мере как некоторым опытным драматургам, так и часто молодым, недавно вошедшим в драматическую литературу.

В отличие от героев М. Шатрова герои пьесы Ю. Эдлиса «Волнолом» не произносят длинных монологов, не дают себе пространных самохарактеристик и не рассуждают о мужестве и диалектике. Они проще.

Инженер Роман Самсонов приезжает на строительство нового порта. Его знакомство с рабочими происходит следующим образом:

«Роман (подходя к рабочим). Здравствуйте.

Тема. Шутишь!

Антон. Да нет, он, видать, человек серьезный, точно?

Роман. Точно.

Надя. При галстуке.

Ната. Низкооплачиваемый.

Тема. А что?

Ната. Штаны узкие – на материю не хватило.

Роман. Кончили?

Ната. Только разворачиваемся.

Роман. Ладно, подожду».

Расстановка сил ясна. Энергичный, волевой начальник участка и недисциплинированная, отстающая бригада. Под его воздействием бригада должна выйти в передовые.

Так оно и происходит. «Была бригадка, стала бригада». Строители празднуют победу и отдают должное Самсонову, которого автор устами парторга Акопова характеризует следующим образом: «Вот он – волнолом. Дальше всех в море ушел, один, и удары волн на себя берет, первый, за всех». В пьесе это иллюстрируется весьма наглядно. Сначала Роман берет на себя ответственность за незаконные наряды, которые выписывал его предшественник, и обязуется выплатить крупную денежную сумму. Затем в финале герой бросается в бушующие волны моря, чтобы зажечь погасший маяк. Чем кончился этот поединок со стихией, мы не знаем, но остались дела героя, говорит автор, «прижилась его песня».

Человек, память о котором останется жить, как хорошая песня, сумевший зажечь в других волю, честное, ответственное отношение к делу, – это характер вполне современный. В образе, созданном драматургом, угадываются поразительные возможности такого характера, его обаяние. Но насколько бы достовернее, реальнее и сильнее был герой пьесы, если бы автор глубже раскрыл взаимоотношения Романа с окружающими, показал подлинную силу его благородного примера.

Так ли уж велики усилия Романа, направленные на то, чтобы сделать бригаду хорошей? Ведь уже история с фальшивыми нарядами показала высокую сознательность рабочих, их полную готовность к перестройке – все «ломать – железно». А одно известие о переводе бригады с ответственного участка на второстепенный вызвало целую бурю протеста.

Как легко и просто перековываются дерзкая, разбитная Натка, спекулирующая заграничными тряпками, и ее дружок Вова – парень с темным прошлым. Натка словно тяготится славой лихой портовой девчонки, куда с большим удовольствием вспоминая стишки, разученные еще в детском садике, чем «моряцкие песни». Достаточно было появления Романа, чтобы она решительно изменилась. Вове тоже не по себе от темной компании, и он с величайшей готовностью откликается на предложение Романа порвать с дружками.

Здесь, как и в пьесе М. Шатрова, отсутствует то, что составляет нерв драмы, – общественно значимый и серьезный конфликт.

И еще об одном просчете некоторых драматургов приходится говорить в связи с итогами прошлого года. Он тоже имеет отношение к драматическому конфликту – речь идет о примирительной позиций героев там, где не может быть мира; они не вступают в бой со злом и нечистью, – в лучшем случае они лишь презирают и негодуют.

Название новой пьесы О. Стукалова «Окна настежь» выражает жизненное кредо героини, которая хочет «жить с окнами настежь». Вместе со своей героиней Наташей драматург восстает против «векового, мудрого и нормального благоразумия», против житейского расчета, обывательщины, приспособленчества.

Благородный гнев автора понятен. Мы тоже не можем принять житейской «мудрости» матери Наташи – Варвары Тимофеевны (она, как и некоторые другие персонажи пьесы, вызывает скорее ассоциации с образами Островского, нежели напоминает о современных жизненных прототипах), – «мудрости», оборачивающейся обманом, фальшью. Мы понимаем брата Наташи – Кирилла, которому претит обывательский дух в доме, закрытом шторами от живого солнечного света. Нам чужд Лавровский – Наташин муж – с его эгоизмом, пошлостью и цинизмом. Отвратителен официант Павел, для которого не существует никаких моральных норм и гражданских устоев. Дурное, мерзкое, ничтожное обнажено, словно выставлено напоказ.

Ну, а дальше? Достаточно ли сказать: вот он, этот затхлый мир, в котором мне не по себе, – и поставить точку? Верно ли, обнаружив противника, не бросить ему вызов, не объявить войну?

– Сиди и не ершись, парнишка. Стоит ли ершиться?

– Да ну их…

Этой формуле и следуют герои О. Стукалова. Кирилл, «понемногу остывая», «добродушно» признается в любви к тем, кого только что громил. «Привык», – поясняет он. Врач Балочкин участливо и «мирно» уговаривает подлеца Лавровского проявить благородство.

А Наташа, та самая Наташа, про которую говорили: «Вот наша девушка идет, наше время…»?

«Отряхнусь и – как с гуся вода. Только бы отряхнуться…» Заметьте: не схватиться насмерть, не победить, а «только бы отряхнуться…».

Улетает летчица Наташа, оторвавшись от земли, на которой остались Варвары Тимофеевны, Лавровские, Павлы… «Ну их». Важно, что взлетела в небо Наташа, что «в уши бьет не сквозняк, а чистый ветер»… Полноте! Откуда он, чистый ветер, если герои бегут от борьбы, если они отворачиваются от зла или идут с ним на мировую, забывая, что «только тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой».

Идет на бой…