Достоевский «крупным планом»
Ю. Г. Кудрявцев, Бунт или религия (О мировоззрении Ф. М. Достоевского), Изд. МГУ, 1969, 171 стр.
Книгу «Бунт или религия» написал не литературовед, а философ. В самом этом факте ничего удивительного, разумеется, нет: наследие Достоевского издавна привлекает философов. Однако исследователи нередко забывали, что мировоззрение писателя, его идеи выражаются, как правило, не в законченных и четких формулировках, логически завершенных категориях, а в образной системе, в поэтической структуре художественных произведений. Слов нет, Достоевский, как и Лев Толстой, был и незаурядным публицистом. И все-таки человечество вряд ли прислушивалось бы к взволнованному голосу Достоевского с таким напряженным вниманием, не будь он гениальным художником.
При анализе произведений Достоевского, пишет Ю. Кудрявцев, еще не удавалось в должной мере охватить и его художественное мастерство, и философские воззрения. Это действительно так. Но сам вопрос: «Чему отдать предпочтение?» – в конечном счете риторический, так как наследие писателя суть едино.
Ю. Кудрявцева Достоевский интересует прежде всего как социолог, который «занят общесоциологической проблемой личности» (стр. 10). Но если его коллеги, философы, чаще всего, скажем деликатно, не очень считались с эстетической природой искусства, то Ю. Кудрявцев в отличие от них настаивает: «Отрыв художественного творчества от миросозерцания неверен вообще, применительно же к такому социальному писателю, как Достоевский, он неверен в квадрате» (там же). При этом исследователь не ограничивается, как это бывает, декларацией: он умеет глубоко проникнуть в художественную структуру романов Достоевского и понять характеры их героев.
Рецензируемая книга привлекает нетрадиционностью решений. Автор не прячется за авторитетные цитаты, не дает окончательных ответов. Книга насквозь полемична, но нигде автор не повышает голоса, не впадает в прокурорский тон. Правда, и об этом нельзя умолчать, случается, что строгая продуманность и стройность концепции оборачивается схематизмом.
«Личность и общество» – вот главная проблема творчества Достоевского, она в центре внимания ученого, который исследует пути и средства ее решения, предложенные великим русским писателем. Раскрывается отношение Достоевского к «атеистическому методу» и к «методу православному». Сразу отметим, что в отличие от большинства своих предшественников Ю. Кудрявцев, признавая, что первый – революционный – метод был отвергнут романистом, не считает, что он отвергнут в пользу второго – религиозного.
Отдельные оценки, содержащиеся в критическом обзоре литературы о Достоевском, нам показались неточными. Напрасно, например, высказывания Горького о Достоевском рассматриваются как разрозненные «замечания», якобы не касающиеся проблемы личности и общества. У Горького было свое, довольно устойчивое и вовсе не лишенное основательности понимание этой проблематики в творчестве автора «Бесов» и «Братьев Карамазовых», которое игнорировать не следует. Вряд ли можно упрекать Л. Гроссмана в «преувеличении реакционных аспектов творчества Достоевского». Непоследовательность обнаруживается и в подходе к известной книге М. Бахтина.
Во введении справедливо утверждается, что М. Бахтин, высказав глубокую мысль о полифоничности, многоголосии романов Достоевского, не прав, абсолютизируя невмешательство автора в поведение и оценку действий его героев. А в первой главе Ю. Кудрявцев солидаризуется с утверждением, будто романы послесибирского периода обладают одной особенностью: «в них нет авторского решения идеологических споров» (стр. 84). Писатель одновременно как бы находится на стороне противостоящих героев. Действительно, его герои «спорят на равных». Как правило, Достоевский не нарушает социальной и психологической правды во имя своего тенденциозного замысла. Об этом в связи с концепцией М. Бахтина писал, как известно, Луначарский; Но о каком «невмешательстве» может идти речь, если романист, по признанию самого Ю. Кудрявцева, «оценивает» и «осуждает», «отвергает» и «доказывает», «критикует» и опять же «осуждает»?
В целом введение и вся первая – полемическая – часть работы правильно ориентируют читателя. Современные буржуазные идеологи, пишет Ю. Кудрявцев, выделяют в философском наследии Достоевского круг определенных идей, которые, по их мнению, вполне согласуются с их собственной философской концепцией, пытаются возвести русского писателя в сан чуть ли не основателя разрабатываемой ими теории и использовать его наследие в своих целях. Немало страниц своей книга автор посвятил доказательной критике реакционного истолкования Достоевского. Наибольшей и несомненной удачей является раздел о писаниях Н. Бердяева. Ю. Кудрявцев убедительно показывает его бессилие решить «одну из основных проблем века, проблему личности» (стр. 127).
В книге говорится о вреде предвзятого подхода к противоречивому мировоззрению писателя, которым грешила догматическая критика, о необходимости принципиального и хорошо аргументированного анализа наследия Достоевского. И надо согласиться: недиалектичный подход к творчеству такого сложного и противоречивого писателя, как Достоевский, непродуктивен, априорное признание его мировоззрения сплошь реакционным – антинаучно. Догматическая и откровенно буржуазная точки зрения в чем-то существенном даже смыкаются. Этот серьезный вывод фундаментально обоснован Ю. Кудрявцевым. Исходным при анализе догматической концепции служит утверждение: «…Одним из существенных пороков этой концепции является отождествление миропонимания отдельных героев Достоевского с миропониманием самого автора, слишком большое преувеличение отдельных сторон творчества и мировоззрения писателя» (стр. 18).
Все это так, и нужно поддержать Ю. Кудрявцева, когда он ратует за научную основательность, против субъективистских крайностей в трактовке Достоевского. Но справедливости ради отметим, что и сам исследователь, отстаивая свою позицию, подчас тоже невольно перегибает палку.
Начнем с того, что позицию философа, исследующего мировоззрение Достоевского, ослабляет пренебрежение к идейной эволюции писателя. Ю. Кудрявцева можно понять: он стремится воссоздать образ Достоевского-мыслителя в его сложном единстве и противоречивой целостности. При этом, конечно, имеется в виду, что речь идет о «динамичном Достоевском» (стр. 169). Но движение его мысли, процесс ее формирования не прослеживаются. Судя по всему, автор считает этот вопрос малосущественным. А зря. О качественных отличиях «послесибирского периода» – главного в жизни и творчестве писателя – но сути, ничего не сказано. Напротив, исследователь не признает идейного кризиса, того «перерождения убеждений» (см. стр. 133), о котором в 1856 году сам писатель говорит неоднократно. Эти признания, наряду с верноподданническими заявлениями вчерашнего петрашевца, рассматриваются всего лишь как тактический маневр. В итоговой части книги по этому поводу без обиняков сказано: «Каторга не изменила существенно мировоззрения Достоевского, она очистила его от многих наивных утопий, заставила более критически подходить к вопросу о методах и средствах решения коренных общественных проблем» (стр. 160).
Ю. Кудрявцев наносит ущерб историзму своего исследования, обходя факты, свидетельствующие о том, что каторга существенно изменила мировоззрение писателя. Достаточно обратиться хотя бы к художественным произведениям и публицистическому творчеству Достоевского 60-х годов. Ученый вправе сосредоточить свое внимание на итогах идейного развития, на конечных выводах, к которым пришел писатель. Но нельзя забывать, что к ним вел длинный и извилистый путь.
Автор книги решительно возражает против навешивания на Достоевского-мыслителя ярлыка реакционера. Он, в частности, доказательно опровергает, по сути, клеветнические утверждения, будто писатель «за сносную сумму» продавал свои убеждения то Каткову, редактору «Русского вестника», то князю Мещерскому, издателю ретроградного «Гражданина» (см. стр. 36 – 37).
Ю. Кудрявцев ратует за освобождение науки от примитивных, скороспелых, односторонних суждений о Достоевском. Но трудно признать основательными те страницы книги, где речь идет о «тактических шагах» или даже «тактическом методе» (стр. 133) писателя. Исследователь подчеркивает, что поставленный официальным обществом в тяжелое положение, Достоевский учил: «хитрите не для низкой, а для высокой цели» (стр. 132). Правда, Ю. Кудрявцев оговаривается: «Я не даю здесь оценку: хорошо это или плохо. Давать абстрактные оценки – дело нетрудное и бесполезное. Но писатель действовал по этому принципу: не лукавить в главном и допускать хитрости в неглавном» (стр. 133). Между тем здесь затрагиваются взаимоотношения Достоевского и Победоносцева. Вопрос очень важный. Как не было, настаивает автор, идейной близости, идейного родства между писателем и Катковым, так и не было «дружбы» с Победоносцевым. Да и последний в те времена «еще не проявил себя как Победоносцев, чье имя стало нарицательным» (стр. 134). Верное наблюдение: «Победоносцев – за статус-кво, Достоевский – против. Они разнятся, как лед и пламень, и не только сточки зрения психологии, но и идеологии» (стр. 135). Но сказанным не исчерпывается сложная проблема. Общеизвестно, что взаимоотношения между обер-прокурором синода и создателем «Братьев Карамазовых» не были ни кратковременными, ни случайными.
Ю. Кудрявцев отнюдь не занят апологетикой Достоевского. Он говорит – и говорит неоднократно – об ущербности мировоззрения писателя и о том, в чем она, эта ущербность, конкретно проявляется. Не выдавая религиозные искания Достоевского за безобидные, он признает, что они приносят общественной мысли вред, аналогичный тому, который приносили, например, богостроительство и богоискательство, на которые Ленин указывал в известных письмах Горькому. «Но все-таки эти искания у Достоевского шли не от желания вместе с «батюшкой-царем»»накинуть узду на народ», а от желания снять узду с народа» (стр. 158).
Со всем этим следовало бы согласиться. Но приходится сказать и о том, что при обращении к художественным образам, призванным подтвердить его концепцию, Ю. Кудрявцев иногда допускает ошибку. Мы помним, что он решительно возражал тем, кто ставит знак равенства между писателем и его героями, их миропониманием. Однако в заключительной части своей книги он очень нечетко проводит грань между объективным смыслом произведения или образа и субъективными намерениями художника. «Любовь Мышкина недейственна, она ничего не изменяет, а поэтому немного и стоят», – подводит итоги исследователь. Но верно ли, что «к этому выводу пришел сам Достоевский»? (стр. 152). Это ли именно – «смирением мир не переделаешь» – хотел писатель сказать образами Мышкина или старца Зосимы? Или так «сказалось», ибо перед нами образы, созданные великим реалистом, могучим психологом, человековедом, отразившим важные стороны объективно существовавшего социального мира? Такая же подмена происходит, как нам показалось, при анализе «богоборческого» протеста отчаявшейся Катерины Ивановны или рассказа «Мальчик у Христа на елке».
Механизм взаимодействия субъективного и объективного в искусстве, замысла и исполнения, авторского намерения и его реализации в художественном творчестве не так прост, чтобы от него можно было отмахнуться.
Во второй главе рецензируемой книги концентрированно излагается решение Достоевским проблемы личности и общества. Да, утверждает Ю. Кудрявцев, Достоевский осуждал тех бунтовщиков, которых он изобразил в своих художественных произведениях. Этот очевидный факт сам по себе споров не вызывает. Но почему осуждал? Во имя чего? «Может быть, Достоевский боялся революции, боялся за себя, за судьбу своей личности? Ведь были и такие доводы» (стр. 131).
Прямота постановки проблемы и серьезность ответа, который предлагается, несомненно, вызывают сочувствие. Нас вовсе не хотят убедить в том, будто Достоевский питал особые симпатии к революционным идеалам тех лет. «Причина неприятия бунта как метода решения проблемы личности лежит в самих известных Достоевскому общественных течениях. Достоевский не принимает революцию за ее «бесовство», под которым он понимает что угодно, но только не заботу о благе народа, о благе личности» (стр. 138). Далее эта мысль уточняется, дается детальная классификация разновидностей «бесовства» в современном писателю революционном движении, которые Достоевский бескомпромиссно осуждал. И делается вывод: Достоевский не принимает в борьбе за решение проблемы личности пути и методы мелкобуржуазных форм социализма. Их-то он включает в раздел «бесовства», им говорит свое «смирись» (см. стр. 145 – 146). Революционное движение в целом, уточняет Ю. Кудрявцев, писатель не считал «бесовским». Хотя в его произведениях вы не найдете другого образа борца, кроме как в бесовском одеянии, он не отождествлял социализм с «бесовством», а, напротив, «довольно определенно проводит водораздел между ними» (стр. 146). Недаром же романист заставляет Петра Верховенского в «Бесах» признаться: «Я мошенник, а не социалист».
О разграничении в публицистике и художественных произведениях Достоевского «бесовства» в революционном движении и истинного социализма говорится многократно как о «несомненном факте» (см. стр. 150), – это важный тезис книги. Но именно в его обосновании Ю. Кудрявцеву недостает той гибкости, диалектичности, абсолютной верности фактам, которая отличает его работу в целом.
Оставим в стороне специальный вопрос, «в пользу ли православия отрицается бунт «бесов» у Достоевского?» (стр. 150). Ю. Кудрявцев не соглашается с такой постановкой вопроса: и в религиозных исканиях романиста, как известно, обнаруживаются неразрешимые противоречия. Но только ли революционерам без созидательной программы «показывал язык» подпольный человек Достоевского, отрицая будущее – «хрустальный дворец»? (см. стр. 145).
Советские ученые (в частности, М. Гус в своей монографии «Идеи и образы Ф. Достоевского», с отдельными положениями которой Ю. Кудрявцев убедительно полемизирует) показали, что писателю довелось «наяву» сталкиваться не только с полуфантастическими мечтами утопистов, но и с реальными требованиями рабочего класса, с его революционными программами и организациями. Известно отношение Достоевского к «интернационалке» (так он презрительно называл Интернационал), его реакция на Парижскую коммуну. Можно ли было обходить в серьезной работе факты подобного свойства?
И еще одно, на наш взгляд, необходимое замечание. Накал острой, беспощадной, подчас действительно изобиловавшей полемическими «излишествами» идейной борьбы 60 – 70-х годов, активнейшим участником которой был Достоевский, в книге «Бунт или религия» несколько приглушен. О реальном содержании полемики «Времени» и «Эпохи» с «Современником», по сути дела, ничего не сказано, если не считать справедливого осуждения резкого, местами грубого тона статей Антоновича. В объявлении о подписке на журнал «Время» действительно провозглашено уважение к «искренним друзьям народа», но какое содержание вкладывалось в это понятие? Сказать только, что в поздних записях в «Дневнике писателя»»довольно четко разделены Достоевским «чистая» идея и «улица» – бесовство» (стр. 149), – значит еще мало сказать о позиции автора «Дневника». – Обойдена тема «Достоевский и Щедрин», хотя она и лежит на магистрали изучаемой Ю. Кудрявцевым проблемы. Отношение же Достоевского к Чернышевскому, как вождю революционной демократии 60-х годов, было не таким уже «бесконфликтным», каким оно может показаться, судя по беглым и не совсем внятным заявлениям на сей счет, содержащимся в книге.
Автор прав, говоря, что догматическая критика в прошлом породила «довольно абстрактный взгляд не только на тех идеологов, которые считались нашими врагами, но и на тех, кто считался нашими идейными друзьями по революционной борьбе. Первых изображали сознательно ошибающимися с самого младенческого возраста, вторых не ошибающимися никогда» (стр. 46). Сложностями и противоречиями эпохи Ю. Кудрявцев объясняет не только колебания Достоевского, но и непоследовательность Чернышевского, И это методологически верно. Прогрессивные мыслители в споре с Достоевским не всегда были правы, случалось, что и они допускали «передержки». Но мы бы сами допустили непростительную ошибку, если бы нивелировали качественные, чтобы быть точнее – классовые отличия между идеологами, представлявшими в идейной борьбе 60 – 70-х годов враждебные лагери. В любом случае нельзя абстрагироваться от конкретно-исторического смысла борьбы, которая велась вокруг мировоззрения и творчества Достоевского.
Мы остановились на нескольких аспектах проблематики, которая разрабатывается в книге «Бунт или религия». Повторяем, перед нами серьезная работа, заставляющая читателя думать, искать, возражать, не соглашаться. Может даже показаться, что автор намеренно вызывает на спор. Но этот спор не бесплоден, он не уводит в сторону от главного.
В этой книге Достоевский дан «крупным планом». Работа Ю. Кудрявцева – современная и своевременная работа, она помогает оттачивать ваше идеологическое оружие. Не соглашаясь с отдельными положениями, которые ее автор выдвигает и отстаивает, мы полностью разделяем ее утверждающий пафос. Заключительные абзацы о Достоевском – вашем союзнике в борьбе двух систем, против эксплуатации человека человеком, против «бесовства» в революционном движении, за общественный прогресс – подкреплены всем предшествующим анализом. К таким выводам ученый пришел в результате тщательного исследования мировоззрения писателя.