Последние издания стихотворений Тютчева

Ф. И. Тютчев, Стихотворения. Письма, Гослитиздат, М. 1957, 615 стр.

Ф. И. Тютчев, Полн. собр. стихотворений, «Библиотека поэта» (Большая серия), «Советский писатель», Л. 1957, 412 стр.

Вышли в свет два новых издания стихотворений Ф. И. Тютчева. В сборник, выпущенный Гослитиздатом, кроме стихотворений, включены также письма поэта, представляющие большой историко-литературный и биографический интерес.

Разные ключи подбирали исследователи для того, чтобы раскрыть необыкновенное единство и столь же необыкновенную противоречивость творческого облика поэта. Может быть, не единственно возможный, но очень удачный ключ выбрал автор вступительной статьи к одному из названных изданий (Гослитиздат) К. Пигарев: «Много писалось об идеалистичности взгляда поэта на мир, о романтичности его философского восприятия природы, – утверждает он. – Гораздо важнее, однако, та художественная правда, с которой передавал поэт свои впечатления и переживания» (стр. 23).

В 1836 году Тютчев писал о только что вышедших «Стихотворениях» В. Бенедиктова: «В них есть вдохновение и, что служит хорошим предзнаменованием будущего, наряду с сильно выраженным идеалистическим началом, наклонность к положительному, вещественному и даже чувственному. Беды в этом нет… Чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле». Эти слова поэта К. Пигарев использует для определения особенностей его собственного творчества: «Поэзия самого Тютчева, раскрывающая «целый мир» мыслей и чувств, корнями своими связана с «землей» – и в этом ее сила» (стр. 19).

Исследователь показывает сложную, иногда почти парадоксально противоречивую психологическую природу тютчевского творчества. Любовь к «земному», к жизни, почти физическое ощущение «преизбытка жизни» – и еще более острое от этого осознание мимолетности человеческого бытия, в сравнении с которым единственной живой реальностью представляется Тютчеву природа;, ощущение «внутренней тревоги», чувство «тоски и ужаса» перед временем, пространством, разделяющим людей, перед смертью и самое главное – перед «минутами роковыми» истории, перед революцией, которая столь же сильно влечет к себе поэта, как и отталкивает, – таково «страшное раздвоение» человека, посетившего «сей мир в его минуты роковые». Это «тревожное, мятущееся мироощущение поэта», по мнению К. Пигарева, как бы противостоит его консервативному мировоззрению. Недаром резкими творческими взлетами отмечены для Тютчева и 1830 и 1848 – 1849 годы. Именно такой подход к поэту позволяет понять, как могли совмещаться в его сознании резкое осуждение «самовластья» с устойчивыми монархическими убеждениями или ироническое презрение – к «свету» и светской жизни с постоянным влечением к ней.

Не конструирование философской системы поэта на основании его стихотворений, а выяснение художественной правды его поэзии – такой путь избирает для себя исследователь. Не случайна поэтому самая высокая оценка, данная им лирике Тютчева 50 – 60-х годов, так называемому «денисьевскому циклу»: «В этих стихотворениях, заключающих гениальные по своей психологической силе обобщения личного душевного опыта, поэт достигает полного «равновесия» художественной правды и чувства «глубокой человечности», столь ценимого им самим в искусстве».

О «трудном», двойственном и противоречивом характере Тютчева-человека говорит Б. Бухштаб, автор вступительного очерка «Ф. И. Тютчев» в издании «Библиотека поэта». Вся жизнь поэта – история его увлечений и страстей, отношение к службе, вся его поэзия с ее тягой к «страшным переворотам», к «страшному крушению мира» в революциях, его интерес к философии Шеллинга, по справедливому утверждению Б. Бухштаба, – все это подтверждает мнение о Тютчеве, высказанное когда-то его дочерью в своем дневнике: «Он совершенно вне всяких законов и правил. Он поражает воображение, но в нем есть что-то жуткое и беспокойное».

Противоречивый и двойственный облик поэта действительно должен был ставить его «вне всяких законов и правил» света, с которым он был так тесно связан по своему образу жизни. Парадоксальными кажутся поэтому и его охранительные славянофильские теории, и защита православия, и другие социально-политические идеи. «Несоответствие между социально-политическими идеями, которые Тютчев проповедовал устно, письменно и печатно, и всем его внутренним обликом требует ответа на вопрос: каково же значение этих идей в духовном мире Тютчева? Думается, что эти идеи были для него, так сказать, убежищем от самого себя, от мучительного сознания раздвоенности, разорванности, хаотичности своего существа», – к такому выводу приходит Б. Бухштаб.

Как и К. Пигарев, Б. Бухштаб не хочет трактовать стихи Тютчева «как звенья некой философской системы». «Нужно другое: понять, какие впечатления и чувства стоят за его, иногда «тезисообразными», поэтическими мыслями», – пишет он.

Однако при анализе поэзии Тютчева исследователь фактически отходит от этого своего принципа, воссоздавая на материале тютчевских стихов если и не философскую систему, то во всяком случае систему тематических и эмоциональных «комплексов»; при этом поэзия Тютчева рассматривается вне ее эволюции, как некое раз и навсегда сложившееся статичное целое. В поэзии Тютчева обнаруживаются «три основных эмоциональных комплекса, реализованные в трех картинах мира: это, условно говоря, «блаженный» мир, «мертвый» мир и «бурный» мир. Первые два всегда даны с одними и теми же эмоциональными ореолами, последний – в сложном сочетании притяжения и отталкивания». Эта часть статьи Б. Бухштаба получилась наиболее интересной, однако эволюция тютчевского творчества исчезла из поля зрения исследователя.

Можно упрекнуть автора еще и в том, что объяснение особенностей поэзии Тютчева только двойственностью его психологического мироощущения и социального мировоззрения ведет к изолированию творчества Тютчева от живого историко-литературного процесса, от истории развития русской поэзии 20 – 60-х годов XIX века. Собственно, этот упрек относится и к К.