№8, 1984/Жизнь. Искусство. Критика

Дорога к единству

Полвека исполнилось Союзу советских писателей СССР. При этой мысли взор обращается к 17 августа 1934 года, когда в Колонном зале Дома Союзов М. Горький вступительным словом открыл Первый всесоюзный съезд советских писателей. В те годы понятие «советский писатель» уже обрело свое гражданское право, закрепилось в сознании людей как синоним нового социального типа художника, рожденного Октябрьской революцией, выпестованного в жарких схватках на фронтах гражданской войны и строительстве новой, социалистической жизни.

Когда возникло это понятие? Всеми ли была осознана новаторская, социально – психологическая, человековедческая суть слов «советский писатель»? История свидетельствует о том, что дорога к истине не была укатанной, прямой. Встречались мнения, которые нам теперь покажутся странными, даже забавными по своей наивности и неожиданности.

В интересной, новаторской по содержанию книге Л. Тимофеева «По воле истории» справедливо указано, что понятие «советская литература» впервые возникло в 1923 году1. Л. Тимофеев не называет фамилию автора работы, в которой прозвучали слова о советской литературе. По всей вероятности, он имел в виду статью В. Дубовского «Литература советская и пролетарская» 2, опубликованную в газете «Правда». Не забудем: после победы Великой Октябрьской социалистической революции не прошло и шести лет. Было нелегко разобраться в сложном, противоречивом процессе литературного развития, выработать четкие формулы и понятия, с полной ясностью раскрывающие особенности того нового, что родилось на свет и с дерзновенной силой пробивало себе путь в грядущее. Неясностей было много, бытовали подчас примитивные, умозрительные представления о том, что такое советская литература, какой неведомый дотоле исторический рубеж обозначает она в отечественной словесности.

Автор статьи «Литература советская и пролетарская», увы, был весьма далек от такого понимания идейно-художественного своеобразия советской литературы, коим вооружены мы – ныне живущие. В. Дубовский считал, что по своему общественному, идейному содержанию советская литература стоит намного ниже литературы пролетарской, что советская литература – это литература классов, слоев и прослоек, имевшихся в советском обществе, преимущественно классов и прослоек непролетарских. Советская литература в «общем охвате» – это, дескать, литература советской интеллигенции, «советской буржуазии», принявшей революцию, литература крестьянства, вернее, крестьянской интеллигенции, литература, если угодно, советского разночинца и т. д. Автор статьи считал, что пролетарская литература, представляющая собою самостоятельный и высший художественный феномен, призвана оказывать давление на литературу советскую, постепенно окрашивая в свои тона ее прилегающие края; пролетарская литература так же своеобычна, специфична и «самостоятельна», как сам творец и носитель ее, класс пролетарский, среди других классов общества. Далее автор приходил к такому заключению: пролетарская литература – единственная носительница в наше время коммунистического начала, подлинных зачатков коммунизма. Она «есть тот основной ствол искусства, который превратится на грядущем рубеже в начальный ствол искусства чистого коммунизма». Было бы грешно приписывать автору статьи защиту теории Пролеткульта. По этой теории социалистическое искусство имел право создавать лишь пролетариат, решительно отбросив прочь все завоевания культуры прошлого. В. Дубовский не стоял на столь узкой, огороженной со всех сторон строгими указателями тропочке. В его суждениях нет характерного для пролеткультовцев сектантства и отчужденности от всех иных литературных потоков в социалистическом обществе. Заслуга автора статьи в том, что он впервые в литературоведении и критике употребил понятие «советская литература», хотя и толковал его слишком однобоко – как лишь первоначальную ступень новой литературы. Ей, по утверждению автора, не хватало той широты, многомерности мировоззрения, коими обладала лишь пролетарская литература, идущая впереди, выполняя функцию своего рода лоцмана.

Подобное понимание социальной природы и функции советской литературы не было исключением. Так, в журнале «Революция и культура» была опубликована корреспонденция «Дом татарской культуры». Из нее явствует, что в состав Дома татарской культуры в Казани входили «две значительные писательские организации: «Общество татарских советских писателей», объединяющее всех татарских писателей, стоящих на советской платформе, и «Татарская ассоциация пролетарских писателей», объединяющая исключительно пролетарских писателей» 3. Это кажется странной оговоркой; в самом деле, чем же отличаются «советские писатели», стоящие на советской платформе, от «исключительно пролетарских писателей», тоже, понятно, разделявших платформу советской власти? Но автор писал о том, что было на самом деле: «советская литература» считалась «ниже сортом», чем «пролетарская литература».

Каково должно быть грядущее советской литературы, куда она призвана идти, на какие устойчивые основы опереться, что воспринимать от прошлого, что отвергать? Эти и многие другие вопросы беспокоили всех. Рапповцы, по всей вероятности, были убеждены в том, что своими схоластическими, тощими теоретическими формулами борются за установление тесной, неразрывной связи между литературой и жизнью, за построение «Магнитостроя литературы», о котором столь увлеченно писали многие в 30-е годы.

Лефовцы, если верить их декларациям и теоретическим высказываниям, были озабочены тем же, хотя между рапповцами и лефовцами существовала очевидная разница. Чем должен заниматься художник слова, когда в движение приведены миллионы людей со своими отнюдь не похожими друг на друга судьбами? Лефовцы не требовали переложения законов материалистической диалектики на язык искусства. Это, говорили они, не соответствует законам литературного творчества. Чтобы быть ближе к жизни, литература призвана перестать быть литературой, освоить новые воспитательные и эстетические функции. Канонические структуры литературных, в особенности же беллетристических, произведений нужно разрушить, изобрести новые способы воссоздания действительности, могущие уберечь литературу от прихотливой, капризной игры воображения, вымысла, фантазии. Свою войну с беллетристикой, «художественным сочинительством» лефовцы оправдывали тем, что это даст возможность вплотную приблизиться к действительности, уловить пульс времени, замечать и немедленно фиксировать в произведении все, что видит, с чем сталкивается ежечасно, ежедневно писатель.

В 1929 году в издательстве «Федерация» под редакцией одного из видных теоретиков Лефа Н. Чужака вышел сборник критических статей под названием «Литература факта». Пафос и смысл сборника состоял в отстаивании заземленного, эмпирического, абсолютно приближенного к фактам и явлениям действительности «реализма», в безоговорочном отрицании всякого «литературного сочинительства». Лефовцы убеждали: наступает эпоха «литературы факта», беспристрастно точной, объективной подачи материала как он есть. Изжили себя жанры романа, повести, лирического стихотворения, эпопеи. Изображение переживаний героев, исследование их души, их идейно-эмоционального внутреннего мира – все это, говорили лефовцы, кануло в Лету. В человеческом воображении качества реальной действительности подвергаются деформации, писатель описывает не факт, не события, как они были и есть, – он пересотворяет, преображает их сообразно с собственным видением и чувствованием; оттого мир, созданный в литературном произведении, не в силах служить средством изменения мира реального, объективного. Беллетристика – это созданный своевольной фантазией художника красивый мираж, и только. Лишь непосредственное, освобожденное от всяких художественных наслоений, чисто эмпирическое восприятие действительности откроет ясный путь для познания бытия как оно есть, как оно существует в качестве цепи мгновений. Лефовцы советовали: нужно заострить внимание на вещах, на производственных процессах, на материальных основах жизни, перенести центр тяжести с «психологических копаний», с изображения радости, печали, самодвижения чувств героев – на переживание производственного процесса. История делания вещи – это и есть история жизни. Факт понимался лефовцами тоже как вещь, изолированная от человеческого чувственного восприятия. Это была ошибочная теория. Вряд ли есть нужда сегодня говорить о ее социально-философской несостоятельности. «Литература факта», конечно же, не имеет ничего общего с документальными произведениями. Документализм современной советской литературы опирается на совершенно противоположные эстетические принципы. Документализм, безусловно, не означает элементарного копирования жизни, абсолютно точного воспроизведения всех фактов, имевших место в действительности, их пассивного повторения. Хороший документалист должен быть талантливым, проницательным писателем, умеющим видеть не только лежащее на поверхности, но и скрытую связь фактов и событий, видеть, как существующие в жизни разрозненно и отдаленно друг от друга факты приходят в движение, образуют единую цепь. Факт словно увеличивается в весе, становится крупнее, значительнее. Документалист должен быть талантливым, многосторонне и далеко видящим литератором. Приверженцы «литературы факта» выступали против подобных принципов, излишне технизируя и упрощая процесс творчества, отнимая у литературы то, чем она незаменима и могущественна, – силу эмоционального воздействия на читателя, функцию воспитания, преобразования человеческой личности.

Советская литература, лучшие ее представители не шли по этому неверному пути. Создавались произведения огромного значения, отмеченные глубиной психологического анализа, художественной мощью и многообразием, запечатлевшие на своих страницах незабываемые битвы за обновление человека, раскрывающие гуманистический смысл совершаемых в жизни перемен и преобразований. Я имею в виду произведения М. Горького, В. Маяковского, М. Шолохова, А. Серафимовича, А. Фадеева, Д. Фурманова, Л. Леонова, К. Федина, Н. Тихонова, А. Суркова, П. Тычины, В. Сосюры, А. Головко, Я. Купалы, Я. Коласа, А. Ширванзаде, Г. Леонидзе, Г. Гуляма, С. Айни, Б. Кербабаева, С. Вургуна и многих других талантливых художников слова народов СССР. Зрела и созрела могучая жизнетворящая энергия для художественного изображения тех новых человеческих взаимоотношений, которые все сильнее, все увереннее пробивали себе путь в жизненных конфликтах, в ожесточенной борьбе со всем старым, обветшалым, вынужденным уступать дорогу новому.

ЧТО ОБУСЛОВИЛО СОЗДАНИЕ ЕДИНОГО СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ

В 30-е годы происходили величайшие по своему значению преобразования в жизни советского общества. Индустриализация и коллективизация сельского хозяйства имели не только экономическое и оборонное, но и социальное и духовное значение. Все теснее смыкались в единство две созидательные силы – рабочий класс и трудовое крестьянство, – смыкались на базе социалистических идеалов. Заработала гигантская человеческая энергия, открылись окна всем добрым помыслам, всем прекрасным человеческим стремлениям и дерзаниям.

Жизненная волна, поднятая энергией Коммунистической партии, размыла, опрокинула обветшалые устои, унесла шлак, хлам, оставшиеся от прошлого, помогла людям яснее, четче различить сущность новой жизни. Зародилось, окрепло социалистическое сознание, сломавшее перегородки между отдельными классами и прослойками советского общества, Победа социалистической экономики означала победу и социалистической идеологии, ибо распалась, исчезла почва – классовая, материально-производственная, порождавшая взаимное непонимание и отчуждение между представителями различных социальных слоев. Плацдарм социалистической идеологии, социалистического мироощущения стал просторнее. Пролетарский, или иначе социалистический, взгляд на жизненную «бучу», на взаимоотношения людей, на ценности бытия стал близким и для людей, непосредственно не принадлежавших к пролетариату. Пролетарское сознание перестало быть исключительным свойством лишь масс пролетарских. Этот процесс проницательно заметил Маяковский. В стихотворении «Послание пролетарским поэтам» он писал:

Многие

пользуются

напостовской тряскою,

с тем

чтоб себя

обозвать получше.

– Мы, мол, единственные,

мы пролетарские…

А я, по-вашему, что –

валютчик?..

Я меряю

по коммуне

стихов сорта,

в коммуну

душа

потому влюблена,

что коммуна,

по-моему,

огромная высота,

что коммуна,

по-моему,

глубочайшая глубина.

Произведения литературы и искусства, созданные в первой половине 30-х годов, свидетельствовали о том, что советская литература выросла и окрепла. В творчество многих писателей, формально не числившихся в рядах пролетарских художников слова, ворвались очистительные сквозняки. Произошла коренная ломка мировоззрений, сознания, представлений о смысле и назначении жизни человеческой. Жесткое деление писателей по социальным признакам – пролетарский, крестьянский, попутчик, союзник – уже не соответствовало реальному содержанию творчества таких мастеров слова, как К. Федин, М. Шолохов, А. Толстой, Л. Леонов, М. Шагинян, П. Тычина, Л. Киачели, Г. Ибрагимов, М. Гафури и других, формально не состоявших членами ассоциаций пролетарских писателей и зачислявшихся – не без опасений и раздумий – в ряды «попутчиков».

Еще в начале 1932 года Н. Тихонов писал: «Отмирает тип писателя-затворника, писателя-одиночки, писателя-эстета для немногих. Расширяется читательское поле до размеров, никогда не бывших» 4. Он зорко уловил возрастание роли художественной литературы в духовной жизни советского народа, расширение зоны взаимного понимания, взаимной «слышимости» между писателем и читателем, небывалое увеличение круга читателей. Ленинская мечта о приобщении трудящихся масс к культуре, о приобщении не избранных одиночек, а всего народа, одевалась плотью.

Произведения советской литературы, созданные в преддверии постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций», знаменательны тем, что в них весомо, зримо выражен пафос изменения действительности, художественно возвеличены гуманизм, демократичность тех взаимоотношений между людьми, которые постепенно складывались в социалистическом обществе.

Время летело, не зная остановки, не зная передышки. Люди менялись во времени, как в походе:

  1. См.: Леонид Тимофеев, По воле истории, М., «Современник», 1979, с. 95.[]
  2. »Правда», 29 июня 1923 года. []
  3. «Революция и культура», 1929, N 13, с. 55.[]
  4. »Литературная газета», 4 января 1932 года. []

Цитировать

Ломидзе, Г. Дорога к единству / Г. Ломидзе // Вопросы литературы. - 1984 - №8. - C. 19-41
Копировать