Диалог литературной теории с критикой

«Актуальные проблемы методологии литературной критики. Принципы и критерии», М., «Наука», 1980, 340 с.

Понять, согласно каким принципам и в каких формах живет современная литературная критика, овладеть методологией литературно-критической деятельности – на достижение этой цели и направлен коллективный труд «Актуальные проблемы методологии литературной критики», подготовленный ИМЛИ (ответственный редактор Г. Белая).

Продолжая и развивая идеи предыдущего выпуска этой серии трудов отдела комплексных теоретических проблем ИМАИ – «Современная литературная критика. Вопросы теории и методологии» (М., «Наука», 1977), посвященного более общим аспектам литературно-художественной критики («Место критики в общественной жизни и науке», «Цели и границы критики»), сборник 1980 года прямо повернут к «истории современности». Эта его обращенность выражается и в том, что основным? материалом для анализа, интерпретации и оценки в книге послужила советская литературная критика последних двух десятилетий (1960 – 1970-е годы) в текущем литературном процессе. И в том, что в центре внимания авторов оказались актуальные и «открытые» проблемы методологии литературной критики: взаимодействие критики и искусства в литературном процессе, с одной стороны, критики и социальной действительности – с другой; взаимосвязь литературной критики со смежными областями культуры; критерии литературно-критического анализа и возможности интерпретации художественных произведений (прозы, драмы, поэзии); обогащение критики новыми понятиями, инструментарием.

По своей обращенности к принципу историзма рецензируемая книга тесно смыкается еще с одной коллективной монографией отдела комплексных теоретических проблем ИМЛИ – «Методология современного литературоведения. Проблемы историзма» (М., «Наука», 1978). Связь эта не случайна: своеобразие современной литературной критики, как и современного литературоведения, может быть выявлено лишь с помощью исторического подхода. При сопоставлении всех трех названных нами монографий, подготовленных в ИМЛИ, отчетливо прослеживается стройная программа теоретико-методологических исследований литературных» проблем в историческом освещении, последовательно осуществляемая учеными в последние годы.

Литературно – художественная критика, быть может, как никакое другое явление культуры, исторична. Исторически изменчивым является предмет литературной критики – историко-литературный процесс; исторические интерпретации и оценки произведений искусства настоящего и прошлого также несут на себе печать идей и пристрастий своего времени; появление в критическом анализе определенных понятий и принципов, отстаивание критиками тех или иных эстетических, этических, социологических и прочих концепций – все это продиктовано временем критического прочтения художественных произведений, общественными потребностями исторического момента, условиями идеологической борьбы, развертывающейся на данном этапе, – не только проблематика, но и методология критики исторически обусловлена. Не удивительно, что и сам принцип историзма рассмотрен авторами книги «как движущаяся категория» (этому в сборнике посвящена работа А. Чагина).

«Объективное, обоснованное освещение вопроса современного движения в литературе немыслимо вне общей исторической основы, опирающейся на длительные искания мировой художественной мысли, – пишет В. Щербина, открывая статьей «Критика и жизнь» коллективный труд. – Необходимо находить верное соотношение абсолютного и относительного в развитии художественной и эстетической мысли, видеть грани, разделяющие временное, пристрастное, неистинное, снятое ходом истории, от прочного, истинного, выдержавшего испытание временем» (стр. 30). Высказанное здесь требование: при оценке современных явлений опираться на социальный и культурно-исторический опыт общества – фундаментальное положение научного историзма, – относится не только к работе самих критиков, непосредственных участников литературно-художественного процесса, но и к историкам критики, ее теоретикам и методологам. Не случайно авторы сборника, анализируя преимущественно современную литературную критику, вместе с тем обращаются за конкретными примерами и к литературно-критическому наследию революционных демократов, и к деятельности критиков-марксистов дооктябрьского периода, извлекают уроки из журнальных баталий 20-х и 50-х годов, а не ограничиваются анализом советской и зарубежной критики недавнего времени.

Вместе с тем «точка зрения современности» позволяет исследователям выстроить весь материал в виде определенного ценностного ряда, и возможность установления такой последовательности вытекает из принципа историзма. «В марксистской критике в качестве Исходной мировоззренческой позиции выступают принципы историзма, которые предполагают рассмотрение явлений: а) в их развитии, б) в их связи с другими, в) в свете опыта современности – использование исторически высших форм для понимания предшествующих» (стр. 115), – подчеркивают Ю. Борев и М. Стафецкая, выступающие в сборнике со статьей «Социология, теория и методология литературной критики». Здесь нам представляется принципиальным выделение «опыта современности» не просто как наиболее животрепещущего, актуального, но и как в определенном смысле исторически высшего уровня общественного развития (то есть содержательно более богатого, организованного, универсального) – по сравнению с предыдущими этапами этого развития, ушедшими в далекое или недавнее прошлое.

Объяснение «исторического превосходства» настоящего над прошлым, совершенно необходимое для теоретика, анализирующего историко-литературный процесс, в принципе совсем не обязательно для литературного критика, Зачастую критику вполне достаточно ощущения «исторической правоты», или, как это еще называют, «чувства времени», – того субъективного жизненного убеждения которое, собственно, и складывается из социального, научного и художественного опыта современности у каждого критика. «Нацеленность критики на литературное произведение… – отмечают Ю. Борев и М. Стафецкая, – будет успешной в том случае, если критика одновременно будет осмыслять себя как определенную, конкретно-историческую форму мысли» (стр. 109), В противном случае критик, рассматривая произведение исключительно с точки зрения своей современности, рискует увидеть в нем лишь то, что ему самому представляется важным или интересным, – в свете собственного опыта.

Авторов коллективной монографии объединяет осознанное стремление – совместить четкость Конкретно-исторических критериев при оценке развития критики с масштабностью теоретических обобщений. Важность такого подхода говорит сама за себя: каждому, кто причастен к изучению тех или иных аспектов истории культуры, ясно, насколько непросто увязать в одно непротиворечивое целое конкретный историзм анализа, быстротекущую «злобу дня» и всеобщие методологические универсалии, даже если все эти аспекты филологического знания сосредоточены вокруг одного явления – литературной критики.

До сих пор считалось как бы само собою разумеющимся, что теоретик литературы работает с бесспорным в ценностном отношении, а значит, с исторически устоявшимся материалом; литературная же современность признавалась полем деятельности одних критиков, не нуждающихся, подобно теоретикам, в особой рефлективной дистанции по отношению к своему предмету. Коллектив «Актуальных проблем…» поступил смело, прикоснувшись к литературному «опыту современности» вплотную, без дистанции и в то же время не отказываясь от решения глобальных теоретико-методологических задач. Авторы исходили из того, что в последнее время между теорией литературы и критикой развивается интенсивный взаимообогащающий диалог; в результате этого диалога должны повыситься теоретический уровень и методологическая вооруженность литературной критики, усилиться связь теории с жизнью, с литературной повседневностью, углубиться понимание современной литературы. И это «столкновение критики и теории на арене современного переживания слова» – как несколько витиевато выразился один из авторов монографии, Р. Дуганов (стр. 210), – в сегодняшней ситуации, характеризующейся отчетливо проступающими тенденциями к взаимодействию и синтезу различных явлений культуры (науки, искусства, философии, публицистики и т. д.), оказывается, как никогда, и закономерным, и плодотворным, и действительно актуальным. По существу весь сборник и представляет собой именно такой – живой, заинтересованный, незавершенный – диалог теории литературы с литературной критикой, а через последнюю – с текущей литературой.

Мы сказали: незавершенный диалог – не только потому, что, будучи обращенным главным образом к современным материалу и проблематике, разговор о методологии критики оказался «открытым» в современность и постоянно развертывался «в зоне непосредственного контакта» с действительностью, окружающей и теоретика, и критика, и просто читателя. Этот разговор авторов книги оказался «открытым» еще и потому, что он сразу, с первых же строк перешел в спор – с критиками и теоретиками, друг с другом – почти по всем узловым вопросам современной литературно-критической теории и методологии, спор, не разрешенный до конца, да, пожалуй, и не могущий в принципе однозначно закончиться на страницах одной книги.

Получилось так, хотели того авторы и составители сборника или нет: погрузившись в атмосферу современной литературно-художественной критики – напряженную, внутренне полемичную, разноголосую (как это и должно быть в критике), – они стали высказываться – неизбежно горячо, пристрастно, нетерпеливо — именно по тем проблемам, которые заявили о себе в последнее время как самые злободневные, «неостывшие», «наболевшие», а потому вызывающие наибольший «разброс» мнений, дискуссионную остроту интерпретаций и оценок. Так, в статье «Современная поэзия в критике. 50 – 70-е годы» Р. Дуганов по-своему включается в обсуждение того, какой из двух «культурно-эстетических символов»»нашей литературно-критической эпохи» – Маяковский или Пушкин – оказывается наиболее продуктивным (стр. 207- 212); А. Чагин участвует в полемике по поводу «смыслового целого» современного литературного героя как «субъекта» или «объекта» истории (стр. 280 – 293). Г. Белая исследует, в самом ли деле альтернатива «проблема или характер?» определяет специфику современной прозы и перспективы ее развития (стр. 148- 164), причем в каждом случае за, казалось бы, «спором о словах» встают реальные проблемы литературно-художественного процесса и осмысляющей его критики. Наконец, дискутируются в книге и собственно методологические вопросы критики: например, М. Эпштейн в статье «Литературное произведение и его критическое истолкование», – на наш взгляд, одной из самых интересных в сборнике, хотя в то же время, возможно, и самой спорной, – пишет о том, как движущийся из седой древности корабль критической интерпретации, то более, то менее искусно лавируя между Сциллой «чувствительного «вживания» в произведение» и Харибдой «рассудочного его расчленения», плывет в веках, руководствуясь принципами интуитивно улавливаемого (но неопределяемого, вечно «ускользающего») эстетического вкуса (стр. 318)…

По проскальзывающим в монографии конкретным критическим оценкам отдельных литературных произведений, и по исповедуемым авторами методам интерпретации и анализа, и по исходным методологическим установкам выносимые ими суждения о литературе, литературной критике, литературно-критической методологии то прямо, то косвенно, то «от противного» перекликаются с текущей литературно-критической практикой, составляя с нею в конечном счете одно внутренне противоречивое целое – критику (а не только ее теорию и методологию, как можно было бы ожидать, если ориентироваться на программные заявления участников коллективного труда).

Диалог литературной теории с критикой в работах, составивших сборник, состоялся в основном «на территории» критики, и его направленность не могли изменить ни строгая теоретико-литературная терминология, ни известный академизм стиля, ни отдельные исторические экскурсы в литературное и литературно-критическое прошлое. Направленность эта – от теории к критике. Возможны, конечно, и иные параметры такого диалога: от критики к теории и в сфере теории по преимуществу, – но это, надо думать, следующий этап диалога, к которому ни теоретики, ни критики еще не вполне готовы Теоретики, во всяком случае это признают.

Исследовав судьбу понятия «гуманизм» в современной советской критике, один из участников диалога, М. Кургинян, приходит к знаменательному выводу, что «процесс сближения теории и критики… определяется не стремлением к обретению «окончательных» решений и выработке абстрактных дефиниций (как это естественно в научной теории. – И. К.), а конкретностью подтверждения богатства и диалектичности понятия гуманизма в его преломлениях в литературе (как это происходит в литературно – художественной критике, – И К.)» (стр. 270). Другой участник диалога теории с критикой, Р. Дуганов, довольно тонко (хотя и по поводу, только отчасти связанному с данным) замечает: «…То, что может показаться проекцией теории в критику, на самом деле является проекцией современного критического, переживания в теоретическое знание» (стр. 208) И хотя подобную «проекцию» довольно сложно представить во всей наглядности, в этом «теоретическом образе» есть свой резон.

В самом деле… От «критических переживаний», – согласимся на минуту с Р. Дугановым, что «критика в целом… остается именно современным переживанием поэтического слова» (стр. 177), – итак, от «критических переживаний», непосредственных, эмоциональных, во многом субъективных (ведь переживания же!), никто не ожидает бесспорных, «окончательных» приговоров, филигранно отработанных концепций, единообразия во вкусах, в критериях оценок, в методах анализа, жанрах, стилях и т, п. В каждый момент истории культуры конкретное состояние литературно-художественной критики складывается из множества отличных друг от друга творческих индивидуальностей, решений трактовок, оценок, и этим во многом определяется богатство художественной жизни общества данного исторического этапа. Не то в теории: путь, которым развивается наука, в целом поступателен; он состоит из преодоления заблуждений и постепенной кристаллизации единой для всех, объективной истины – безусловного достояния человечества. В науке есть свои переживания, и очень сильные, но не они представляют науку как таковую. Науку выражают понятия и концепции, методы и методологинеские принципы. И вот – попытаемся себе, вообразить – на это логически упорядоченное теоретическое знание… проецируются интуитивно-неопределимые, эмоционально-непосредственные, субъективно-вкусовые переживания чрезвычайно отличных друг от друга критиков! Мы получаем те же «критические переживания», только теоретически сформулированные, а оттого – еще более явно разногласные. Признавая – вслед за авторами монографии – различие литературной критики и литературной теории, мы соглашаемся с тем, что у них разные цели, задачи, характерные свойства. Отмечая же зыбкость границ между литературной критикой и литературоведением, мы – вместе с исследователями – утверждаем не только возможность совмещения той и другой роли в одном лице (многие критики являются литературоведами, музыковедами, искусствоведами, и наоборот), но и возможность взаимоперехода критики – в искусствознание, литературной теории – в литературную критику, – там, где возникают условия для их диалога. Так и получается, что проекция «критических переживаний» на теорию литературы не только реальна, но и, пожалуй, полезна, даже необходима. В конце концов, не все ли равно, кто кому идет навстречу: критики – теоретикам или теоретики – критикам? Не все ли равно что во что переходит: «критические переживания» концептуализируются или теоретические концепции переживаются? Главное, чтобы диалог был результативным…

И вдруг мы понимаем, что совсем не «все равно». С критика и с теоретика спрос разный. Значение критики – в актуальности, энергичности, броскости, в эффективности общественного воздействия. Значение теории – в фундаментальности выводов, четкости, убедительности и непротиворечивости аргументов, в глубине и масштабности обобщений. И то, чего мы не вправе требовать от критика, мы обязаны предъявить теоретику.

«В силу правомерного стремления научного мировоззрения к целостному взгляду на вещи при выборе исходной позиции предпочтительна ориентация на монизм» (стр. 115) – так совершенно справедливо пишут Ю. Борев и М. Стафецкал, обосновывая научные принципы литературно-критической методологии. Между тем именно научно-теоретического монизма в сборнике «Актуальные проблемы…» мы и не найдем. Иной раз кажется, что авторы книги сознательно стремились по возможности более «поляризовать» свои теоретико-методологические концепции и историко-литературные оценки, нарочно заострить в своих суждениях о литературе и литературной критике наиболее парадоксальные, спорные моменты, чтобы воссоздать отнюдь не монизм теории, а скорее «полифонизм» критики (употребим здесь – кажется, к месту – это ставшее модным бахтинское слово).

Не будем голословными. Выше мы уже приводили определение критики Р. Дуганова. А вот другое, В. Щербины: «Критика выступает как сила духовного самосознания эпохи»…»Критика служит… исследованию своими средствами воплощенного в литературе человековедческого опыта самой действительности, формированию ответов на центральные, волнующие общество вопросы жизни» (стр. 4, 8). И третье Д. Горбова (этими словами известного критика 20-х годов назвала свою статью Г. Белая): «Задачи критики – познавать эпоху в образах ее художников…» (стр. 150), Перечисление можно продолжить. Сколько исследовательских «я», сколько контекстов исследования – столько и дефиниций, столько и концепций современной литературной критики.

Если Р. Дуганов видит насущную задачу критики в том, чтобы находить «старое в новом, неизменное в изменчивом, вечное в современном», тогда как «полвека назад критика открывала новое в ста ром, изменчивое в неизменном, современное в вечном» (стр. 208), – то А. Чагин, напротив, полагает, что сегодня «мерить старой меркой новаторскую природу» анализируемых явлении, «искать в героях нынешних произведений привычные приметы человека» (стр. 285) – значит возвращаться «ко вчерашнему дню осмысления проблемы, к тому, что давно уже пройдено нашей критикой…» (стр. 284). По М. Эпштейну, «литературная критика… относится к литературе как к чему-то внешнему, если и не отстоящему от нее, как мишень для поражения, то предстоящему ей как предмет для изучения… Вот почему идея романтиков о слиянии критики с искусством могла быть рассчитана только на возвращение к мифологии и, следовательно, на упразднение собственно критики и собственно искусства» (стр. 306). А например, Е. Ермилова в работе, которая так и названа: «Взаимопроникновение поэзии и критики», – показывает, что в наши дни не только наблюдается «внешнее совпадение ролей поэта и критика», но и «сам поэтический текст повернут в сторону критики, ориентирован на нее» (стр. 336), в результате чего «творчество поэта начинает восприниматься как своего рода «очерк творчества», критическое эссе…» (стр. 337). Г. Белая, справедливо выступая против наивно-реалистического подхода к литературе, сводящего искусство к действительности, а анализ художественного произведения подменяющего примитивным тематическим разбором (тенденция, к сожалению, столь же архаичная, сколько и живучая в критике до сих пор), видит его истоки в «критической тенденции, которая считала правомерным подход к искусству как к «учебнику жизни» (стр. 144), в то время как необходимо «научиться видеть его в системе его собственных внутренних закономерностей» (стр. 140). И как бы в противовес этой точке зрения В. Щербина утверждает: «…Замкнутость, растворение критика в объекте исследования не достигает цели, – необходимо возвышение над отдельным явлением, над замыслом писателя, нужно судить о нем с высоты исторического опыта, видя реальные процессы развития жизни и литературы» (стр. 37), – при этом исходным пунктом анализа должна служить действительность, в контекст которой вписывается – наряду с другими социокультурными явлениями – искусство…

Спор остался незаконченным, диалог перерос в разноголосый хор, а методология литературной критики предстала во множестве вариантов – то взаимодополнительных, то перечащих друг другу. И хотя субъективное ощущение своей «исторической правоты», непосредственное переживание социально-исторической, литературной и литературоведческой современности для авторов сборника в ряде случаев не переросли еще в упорядоченную, цельную систему теоретического знания, а отдельные наблюдения, выводы, оценки – нередко блестящие, оригинальные, глубокие – подчас не отрефлектировались в стройную методологию современной литературной критики – методологию в собственном смысле этого слова, – разговор с критикой и о критике получился острым, не оставляющим читателя равнодушным.

Наверное, так всегда и получается, когда различные, пусть и смежные, явления культуры делают навстречу друг другу первые шаги и обмениваются начальными репликами только завязывающегося диалога: разговор выстраивается самым неожиданным образом. Здесь, думается, нет большой беды: В. И. Ленин советовал в обобщающих разносторонних сводных изданиях, подобных рецензируемому труду, на первых порах почаще применять «метод обращения к представителям разных течений во всех областях знания. От этого, – писал он, – выиграют точность и полнота работы да и объективность ее; от этого проиграют только эклектицизм и прикрытая полемика» ¹. Сказанное верно и по отношению к литературной науке, в жарких спорах отачивающей свою методологию.

1. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 25, с. 114.[↩]