Дело Виктора Гроссмана

1

«Милостивый Государь,

как видите, я смущена тем, что в течение двух месяцев не выразила Вам своей признательности за то, что Вы первый оказали внимание памяти моего дорогого отца, а между тем прошел уже 31 год с тех пор, как имела несчастье его потерять.

Но, видите ли, очень трудно найти средство, чтобы дать Вам возможность познакомиться с этими бумагами. Потому что их невозможно доверить ни кому бы то ни было, ни почте, ни железной дороге.

Боюсь, что таможня их конфискует, а в них несколько килограммов. Мой отец придавал большое значение своей философской системе и своим философским трудам. Его дневник датирован 60 – 70 годами – время, когда я начала жить с ним, – и постепенно он его оставлял.

Переписка его погибла во время пожара в Кобылинке. Семейные бумаги и портреты я оставила семье Петрово-Соловово в Октябре 1917 года, когда я принуждена была покинуть Россию во время революции. Остальные бумаги у меня во Франции. У меня есть прекрасный портрет моего отца, рисованный Бобровым в 1885 году. Я отцу говорила, что мое намерение завещать его музею в Эрмитаже. Вы видите мои затруднения, как Вы думаете их устранить. Моя кузина М. М. Петрово-Соловово, которая находится в Москве, имела сердечный припадок, и теперь не время с ней об этом говорить. Когда ей станет лучше, Вы сможете с ней поговорить.

Желаю Вам от всего сердца достичь Вашей цели и прошу Вас принять мою благодарность и лучшие пожелания»¹.

Автор письма, посланного из Франции в Россию 25 июля 1934 года, – графиня Луиза Александровна де Фальтан (1851 – 1940), единственная дочь Александра Васильевича Сухово-Кобылина (1817 – 1903). Упоминаемая кузина – Мария Михайловна Петрово-Соловово (1858 – 1941), племянница писателя.

И наконец, адресат письма – историк литературы, профессор Виктор Азриэлевич Гроссман, в это время любовно и тщательно готовивший к печати рукопись своей будущей книги- «Дело Сухово-Кобылина» (М., ГИХЛ, 1936). В заявке «Процесс А. В. Сухово-Кобылина и его творчество», посланной И марта 1933 года в Гослитиздат, ученый впервые выдвинул тезис, что «в основе творчества С[ухово]-Кобылина лежит громадная личная правда, она совпала с общественной»; «вот почему его трилогия приобрела громадное общественное, даже историческое значение»². В монографии Виктор Гроссман не только убедительнейше опровергнет более чем спорную версию своего однофамильца – Леонида Гроссмана, безоговорочно объявившего Сухово-Кобылина убийцей своей гражданской жены Луизы Симон-Деманш (его исследование так и называлось – «Преступление Сухово-Кобылина» – Л., «Прибой», 1928), но и впервые непреложно установит, кто, как, где и когда убил парижскую модистку и московскую купчиху Симон-Деманш.

Луиза де Фальтан не только несказанно обрадована, но и потрясена письмом Виктора Гроссмана, пришедшим из той, ныне столь далекой России, которую ее отец так любил, так жалел, так проклинал. Неужели там, на его родине, кто-то еще не только помнит Сухово-Кобылина, но и чтит его как великого писателя? Растроганная и благодарная Луиза готова тут же отдать весь громадный архив отца, который она бережно хранила все эти десятилетия, не ставя никаких условий, не требуя никакой оплаты, лишь бы эти бесценные материалы попали в надежные и любящие руки. Но как без риска переправить архив в Россию, не знает ни госпожа Фальтан – она резонно опасается, что бдительнейшая советская таможня конфискует все материалы и они бесследно исчезнут, – ни Виктор Гроссман.

Ученому, разумеется, хорошо известно, что главный собиратель и закупщик историко-литературных документов в Советском Союзе и за рубежом – Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, управляющий делами Совнаркома, в те же годы – председатель Петроградского комитета по борьбе с погромами, грабежами, контрреволюцией, преступностью и саботажем. Деятель фанатично-неудержимый и цинично-беспринципный, которому в 1931 году партия доверила возглавить создающийся главный литературный музей страны.

Но, похоже, Гроссману не очень-то хочется иметь дело с Бонч-Бруевичем, и он предпочитает обратиться в 1935 году в Гослитиздат, для которого он и готовит свою книгу, к руководителю сектора классиков С. И. Кавтарадзе: «Г[оспожа] Фальтан, желая дать мне возможность познакомиться с этими бумагами, не находит способа передать их в мое распоряжение. Препровождая Вам ее письмо в копии и с переводом, прошу Вас принять меры к тому, чтобы ценный архив великого драматурга поступил в распоряжение Гослитиздата. Надеюсь, что, получив эти бумаги, Вы дадите мне возможность опубликовать их с моими комментариями, а также использовать для книги о жизни и творчестве Сухово-Кобылина, над которой я работаю»³.

Однако Государственное литературное издательство не пожелало обременять себя излишними хлопотами и переадресовало просьбу ученого все тому же Бонч-Бруевичу. Резолюция С. И. Кавтарадзе 13 января 1935 года на письме Виктора Гроссмана: «Т. Марзолин. Прошу направить это В. Д. Бонч-Бруевичу в Лит. Музей: – я с ним говорил, и его это дело интересует. Т. Гроссман потом может получить в Лит. Музее возможность работать над материалом» (Там же).

Хотя главный кремлевский оценщик и скупщик архивных материалов и заинтересовался архивом Сухово-Кобылина, но в том году у него иные, куда более амбициозные планы. Он снаряжает экспедицию в город на Неве, где после убийства Кирова энкаведэшники тысячами бросают петербуржцев в тюрьмы, расстреливают, высылают из города. В нем, вконец запуганном тотальным террором, царит всеобщая паника.

С циничной откровенностью 16 апреля 1935 года Бонч-Бруевич докладывает В. М. Молотову: он получает сведения «из Ленинграда, где совершается передвижка населения, что многие из отъезжающих, или предполагающих, что они должны будут уехать, творят ужасные дела: то ли не понимая, то ли по злобе, то ли из боязни – уничтожают ценнейшие архивы XVIII и XIX веков.

Я знаю, что недавно, например, одна 80-летняя старуха, дочь известного драматурга Потехина, современника Островского, уничтожила всю переписку к нему <…> Здесь необходимо было бы действовать решительно и быстро скупать все архивные документы, причем эта скупка в настоящее время может производиться почти за бесценок». Сам Бонч-Бруевич «готов был бы выехать в Ленинград на некоторое время, захватив с собой одного-двух опытных, вполне дисциплинированных сотрудников, и организовал бы без всякого шума скупку этих материалов, причем, само собой понятно – цены на эти материалы нам удалось бы очень понизить против тех, которые установились на этом рынке».

Рьяного директора осенила еще одна мысль: а почему бы не попросить «Народного Комиссара Внутренних дел тов. Г. Г. Ягоду, чтобы он отдал распоряжение, чтобы при обысках, которые совершаются в Ленинграде и Москве перед высылкой людей, все письменные материалы обязательно были бы отбираемы и чтобы они, таким образом, не могли быть после уничтожены»⁴.

Ягода согласился, что Бонч-Бруевича следует послать в Ленинград, но не «его одного, а совместно с представителем от Культпропа ЦК ВКП(б), или кого-либо от Совнаркома»⁵. Однако о предложении забирать не только врагов народа, но и их архивы даже не счел нужным упомянуть.

В Ленинграде Бонч-Бруевич скупает чуть ли не даром множество уникальных материалов, о чем 20 августа 1935 года он рапортует Молотову: «Владельцы охотно и с полным доверием передали мне эти материалы в долг, причем оценку их нам удалось очень сильно понизить» (курсив наш. – Авт.) ⁶ Например, Евгении Николаевне Мининой – дочери друга драматурга, за ценнейшие фотографии Сухово-Кобылина Бонч-Бруевич уплатил всего-навсего 225 рублей.

2

Завершив столь блестяще ленинградскую эпопею – тотальную зачистку тамошних архивов, Бонч-Бруевич вспоминает наконец-то и о Сухово-Кобылине. В последний день 1935 года он направляет письмо Виктору Гроссману, понимая, что тот, знающий адрес Луизы де Фальтан, на этом этапе ключевая фигура на пути к архиву драматурга:

«Я хочу серьезно приняться за это дело, чтобы получить все, что имеется у его дочери из его литературного наследства. Я могу снестись непосредственно, а кроме того и наши представители, живущие в Париже, также к ней зайдут и вплотную переговорят об условиях получения всего того, что у ней сохранилось. Мы, конечно, найдем способы переслать все, что у ней имеется, к нам в Москву. Когда мы получим эти материалы, мы сейчас же Вас об этом известим.

Будьте любезны с обратной почтой сообщить мне адрес графини Луизы де Фалетан (так! – Авт.). Я приму все меры, чтобы получить от нее материалы как можно скорее» (Ед. хр. 748. Л. 2).

Бонч-Бруевич точно все рассчитал, как, играя на доверчивости Луизы Александровны и используя честного литературоведа, автора выходящей превосходной монографии о Сухово-Кобылине, можно заполучить из Франции его архив.

Письмо Виктора Гроссмана, посланное 15 февраля 1936 года Луизе де Фальтан, явно инспирировано, если не просто продиктовано Бонч-Бруевичем:

«Длительная болезнь помешала мне немедленно ответить на Ваше любезное письмо.

Книга моя, посвященная жизни и творчеству Вашего великого отца, в ближайшие дни выйдет из печати и я Вам ее тотчас же отошлю.

По мнению всех, знакомых с книгой, память о замечательном русском комедиографе будет окончательно освобождена от каких-либо подозрений.

Теперь я работаю над обширной биографией, которая должна охватить жизнь всего семейства Сухово-Кобылиных, где было много выдающихся представителей – писательница Елизавета Васильевна, художница Софья Васильевна и т. д.

Вы были так добры, что согласились передать мне все литературное наследство Вашего отца: рукописи, письма, дневники, фотографические карточки его и членов семьи, печатные статьи и проч.

Имея в виду, что у нас предполагается полное собрание сочинений и писем Вашего великого отца (включая и его философские работы), – необычайно важно, чтоб весь материал поступил ко мне возможно раньше.

Письмо это передаст Вам мой друг и доверенный Александр Яковлевич Аросев. Он дипломат. Вы можете ему доверить все и он передаст все полученные от Вас материалы. Переслать все бумаги в нашу страну для него не составляет никаких затруднений.

Если у Вас были расходы, связанные с перепиской, перепечаткой, хранением и т. д. этих материалов, т. Аросев уполномочен мною все эти расходы оплатить согласно Ваших указаний.

Вообще вся деловая сторона этого поручения мною доверена ему целиком и полностью»⁷.

Увы, в этом письме, очевидным инициатором которого был Бонч-Бруевич, все, за вычетом информации о книге Виктора Гроссмана и о задуманной им обстоятельной биографии всего семейства Сухово-Кобылиных, – ложь. Понятно, когда отвечаешь на искреннее и признательное письмо чуть ли не через два года (хотя и не по своей вине), приходится оправдываться версией о своей длительной болезни. И вряд ли А. Я. Аросев, в ту пору уже не дипломат, а председатель ВОКСа (Всесоюзного общества культурных связей с заграницей) – одного из легальных филиалов НКВД, мог быть личным другом, да еще и доверенным историка литературы.

Но самая фантастическая выдумка в письме Гроссмана – Бонч-Бруевича: будто в СССР в 1936 году, в самый разгар Большого террора, собираются издавать полное (!) собрание сочинений и писем Сухово-Кобылина, да еще включая его философские труды! Не только в ту пору, но и ныне, спустя почти 70 лет, никто даже и не помышляет о столь грандиозной затее.

В письме нет хотя бы намека на какую-либо, пусть самую минимальную, пусть символическую, плату за архив, который дочь драматурга бережно хранила столько лет и сейчас готова расстаться с ним безвозмездно. Вместо этого заводится странная речь о возможной оплате неких ее расходов на переписку и перепечатку этих материалов, как будто Луизе Александровне вдруг ни с того ни с сего вздумалось таким способом копировать документы своего отца. И это все беспроигрышная игра на благородстве дочери великого писателя, которая, разумеется, ни за что не возьмет деньги за эти мифические расходы.

Почему же честный профессор согласился подписать столь явное вранье? Бонч-Бруевич, вероятно, сумел убедить его, что только, таким образом можно заполучить заветный архив Сухово-Кобылина. А Виктору Гроссману так заманчиво было первым увидеть бесценные документы, дающие возможность раскрыть столько неизвестных страниц биографии драматурга, столько загадок его жизни, его трилогии.

29 февраля 1936 года Бонч-Бруевич в письме к Виктору Гроссману официально подтверждает заключенное между ними соглашение: «Во-первых, все те материалы, которые привезет нам тов. Аросев из Парижа, поступают в Государственный Литературный Музей, причем за Вами, как за автором по исследованию судебного дела, биографических и других документов Сухово-Кобылина, остается право на первое использование всех этих материалов, которые Вы обрабатываете для опубликования необходимых сведений о рукописях в наших Бюллетенях, а сами материалы подготовляете к опубликованию в отдельном томе «Летописи» нашего Музея. После того, как эти материалы будут Вами описаны в Бюллетене и проработаны для «Летописи» и изданы в ней, все эти материалы поступают в общее пользование, согласно тех правил, которые выработаны Правительством для Государственного Литературного Музея» (Там же. Л. 3).

На этом миссия Виктора Гроссмана выполнена:

1. РГАЛИ. Ф. 438. Оп. 1. Ед. хр. 305. Л. 2. Перевод с французского. Подлинник – там же. Л. 1 – 1об.[↩]
2. Там же. Ф. 1452. Оп. 1. Ед. хр. 222. Л. 1об.[↩]
3. РГАЛИ. Ф. 612 (ГЛМ). Оп. 1. Ед. хр. 748. Л. 1. В дальнейшем все ссылки на этот фонд даются в тексте статьи.[↩]
4. Все эти рукописи мы собирали капелька по капельке. Документы к истории Государственного литературного музея // Источник. 2002. N 2. С. 57, 58.[↩]
5. Там же. С. 58.[↩]
6. Там же. С. 62[↩]
7. РГАЛИ. Ф. 438. Оп. 1. Ед. хр. 302. Л. 1 – 1об. Машинописная копия, заверенная В. Д. Бонч-Бруевичем. На первой странице его резолюция: «В архив. К бумагам Сухово-Кобылина. 19/II 1936″.[↩]