Черты великого образа (Поэтическая Лениниана)

1. «Я СЧАСТЛИВ, ЧТО Я ЭТОЙ СИЛЫ ЧАСТИЦА…»

Каждое время по-своему воплощает дорогой ленинский образ, открывая в нем новые черты и грани, обогащая наше представление о великом человеке и о нашей современности. Причем каждая эпоха выдвигает на первый план те жанры, которые с наибольшим успехом могли бы решить все более и более усложняющуюся проблему воплощения образа гениального человека и революционера.

В 20-е годы это была прежде всего поэзия.

«Я в Ленине мира веру славлю и веру мою», – писал Маяковский в 1920 году. В советской поэзии первых послеоктябрьских лет революция и Ленин слились в одно нерасторжимое целое, – достаточно вспомнить произведения Г. Кржижановского, Н. Тихонова, Токтогула, С. Сейфуллина, А. Акопяна, Н. Полетаева, Г. Табидзе, Д. Бедного, Е. Чаренца, Б. Пастернака, И. Кулика, П. Усенко, Т. Табидзе, В. Брюсова, В. Казина, С. Есенина, Ю. Яновского, А. Шогенцукова и др.

Как вождь революции нового типа, Ленин, в отличие от великих деятелей прошлого, был доступен, близок каждому рабочему, каждому крестьянину. Обаяние Ленина, его власть над умами и сердцами людей были связаны с этой его духовной близостью массам. С какой-то особой, пронзительной силой связь вождя с трудящимися выступила в скорбные январские дни 1924 года, – эту силу можно почувствовать в траурном обращении «К партии. Ко всем трудящимся»: «Никогда еще после Маркса история великого освободительного движения, пролетариата не выдвигала такой гигантской фигуры, как наш покойный вождь, учитель, друг. Все, что есть в пролетариате поистине великого и героического – бесстрашный ум, железная несгибаемая, упорная, все преодолевающая воля, священная ненависть, ненависть до смерти к рабству и угнетению, революционная страсть, которая двигает горами, безграничная вера в творческие силы масс, громадный организационный гений, – все это нашло свое великолепное воплощение в Ленине, имя которого стало символом нового мира от запада до востока, от юга до севера.

Ленин умел, как никто, видеть и великое и малое, предсказывать громаднейшие исторические переломы и в то же время учесть и использовать каждую маленькую деталь; он умел, когда нужно, бешено наступать и, когда нужно, отступать, чтобы готовить новое наступление. Он не знал никаких застывших формул; никаких шор не было на его мудрых, всевидящих глазах. Ибо он был прирожденный вождь пролетарской армии, гений рабочего класса» ¹.

Воочию видишь, как строго логические, публицистические фразы и конструкции, проникнутые высоким трагическим пафосом и великой любовью, превращаются в поэтические, драматические, вдохновенные образы. Произведения поэтической Ленинианы 20-х годов, в том числе и поэма В. Маяковского, близки этим пламенным строкам, перекликаются с ними.

Многие стихотворения тех дней навсегда вошли в классику нашей Ленинианы; достаточно вспомнить «Пять ночей и дней» Веры Инбер, «Снежинки» Демьяна Бедного, «Партбилет N 224332» А. Безыменского, стихотворения Н. Асеева, С. Стальского, Э. Багрицкого, С. Сейфуллина, С. Есенина, А. Акопяна, Е. Чаренца, В. Гаприндашвили и многих других. В них стерта грань между личным горем и общественно-политическим осознанием потери, понесенной партией и государством. Это чувство особенно сильно передает знаменитое стихотворение Н. Полетаева «Не верим»:

Не верим, хоть засыпь нас

Снегами телеграмм:

Он с вами неусыпный,

Великий командарм.

 

И как всегда любимый

Движением руки

Ведет неотвратимые

Рабочие полки.

Эти стихи просты, но в их простоте таится великое, ибо она причастна чувствам миллионов. Сила маленького стихотворения В. Инбер «Пять ночей и дней» (23 января 1924 года), ставшего хрестоматийным, не только в искренности, но и в соответствии его интонации, внутренней простоты и чистоты – образу ушедшего из жизни вождя.

Уже здесь – в поэзии, проникнутой скорбью прощания, – можно обнаружить те узловые идейно-философские проблемы, прежде всего связанные с соотношением истории и человека, которые вскоре во всем их объеме станет решать советская литература.

Важнейшим достижением на этом пути стала поэма В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин», давшая образ вождя в потоке конкретной (и одновременно глубоко лично воспринимаемой) истории. Поэма начинается с раздумий и сомнений: «Как бедна у мира слова мастерская!» – каким образом раскрыть, воссоздать в поэтическом искусстве истинный образ Ильича, показать и его историческое величие, и его человеческую простоту? Поэт выступает против обывательских штампов-концепций, основанных на противопоставлении безликих масс и «бого-вождя».

Вместе с тем Маяковский решительно против одностороннего «опрощения» образа вождя. Ленин, конечно, соизмерим с простым человеком, он, по классической формуле Маяковского, самый земной «изо всех прошедших по земле людей», но Ленин – такой человек, который, «землю всю охватывая разом, видел то, что временем закрыто». Именно в задаче уловить и воссоздать это диалектическое единство заключалась основная сложность воплощения образа Ленина в искусстве.

Глубина и многообразие гениальной натуры сочетались в Ленине – как об этом свидетельствуют современники – с целеустремленностью, цельностью, с живым и полнокровным выражением человеческой сущности. Простота Ленина и была естественным выражением великой личности, которая полностью выявляет себя в жизни, отданной борьбе за счастье человечества. Как сказала Клара Цеткин в речи на II Всесоюзном съезде Советов 26 января 1924 года, «он был велик также в своей простоте, в правдивости всего своего существа, в своей необычайной скромности. Он был велик своей любовью ко всем малым, своим глубоким, всегда готовым на помощь сочувствием всякому страданию, своим внутренним единством с природой, с космосом. Благородная человечность Ленина была тем самым крепким корнем, который давал ему его несравненную революционную мощь» ².

На том же съезде академик Ольденбург говорил: «Через всю нашу жизнь прошел великий человек, и поэтому в сознании каждого из нас жизнь представилась и богаче, и ярче, и сильней, ибо та жизнь, которая создает таких великих людей, есть действительно сильная, могучая и прекрасная жизнь» ³.

Разумеется, далеко не всем удавалось передать это отмеченное современниками в личности Ленина единство исторического и человеческого масштабов. Брюсов, например, создал, так сказать, космический лик вождя. В однодневной газете «Ленин» он напечатал стихотворение «Эра», – именно оно стало для Маяковского примером абстрактно- космического историзма, от которого поэт отталкивался, приступая к работе над поэмой о Ленине. В этом смысле прямой полемикой были известные строки Маяковского: «эра» эта проходила в двери, даже головой не задевая о косяк».

В стихотворении «После смерти В. И. Ленина» (28 января 1924 года) Брюсов вновь пытается ответить на вопрос: «Кто был он?» Но рационалистически «правильные» ответы не в состоянии передать человеческий облик Ленина и реальный смысл его дела.

Товарищи! Но кто был он? –

Воль миллионных воплощенье!

Веков закрученный циклон!

Надежд земных осуществленье!

 

Второй вариант стихотворения «Эра» Брюсов назвал «Ленин». Но и здесь исторический взгляд остается слишком абстрактным: «эры», «эпохи», «волны времен» в своем вечном движении, беспрестанно сменяя друг друга, рушат и вновь созидают культурные миры, цивилизации и, как бы независимо от жизни человеческих масс, неотвратимо рождают титанов, осуществляющих закономерности мирового прогресса…

Схематизм такого рода был свойствен многим писателям, принявшим революцию и пытавшимся осознать ход и закономерности истории, в том числе и истории культуры; но, следуя по этому пути, трудно было воссоздать образ Ленина как реального героя новой эпохи.

И в то же время несомненно, что «брюсовский» опыт был учтен творцами нашей поэтической Ленинианы. Литература, обогащая метод анализа исторических процессов, от абстрактно понятой истории шла к истории реальной, от героя «надмирного» закономерно переходила к конкретному историческому характеру.

Другой подход к изображению образа Ленина мы находим у С. Есенина. В «Анне Снегиной» вожак крестьянской бедноты Прон спрашивает у поэта: «Скажи, кто такое Ленин?» Ответ Есенина чрезвычайно знаменателен: «Он – вы». Есенинский взгляд – по преимуществу личный, лирический, поэт пытается осознать роль и значение ленинского дела для судеб России, крестьянских масс. Поэт как бы с разных сторон подступает к образу Ленина в таких вещах, как «Возвращение на родину», «Русь уходящая», «Ответ», «Баллада о двадцати шести», «Ленин», «Капитан земли». И здесь отчетливо видно, что Есенину уже по другим причинам, нежели Брюсову, тоже было не просто воссоздать образ Ленина в его многосложной цельности. Стихию народного движения он показал потрясающе сильно и полно. А вот организующий, волевой, рациональный, созидательный пафос революции, заключенный, как поэт прекрасно понимал, в партии, в деятельности Ленина, не всегда был ему художественно подвластен. Например, в неоконченной поэме «Ленин» главный акцент делается на житейски-частном в облике вождя; и этот интимно-бытовой образ все «встревожившего мятежника», данный, таким образом, по существу вне истории, не соответствует в итоге мощи исторического катаклизма, масштабам революционных процессов, возглавленных его «суровым гением». Есенин был вынужден в конце концов признать:

Застенчивый, простой и милый,

Он вроде сфинкса предо мной.

Я не пойму, какою силой

Сумел потрясть он шар земной?

 

И все же свое, неповторимое слово о вожде Есенин сказал. Он показывает дело Ленина как грандиозный сдвиг национальной истории, отвечающий национальным интересам русского народа. Этот аспект ленинской темы в поэзии впервые утвержден именно Есениным.

Лиризм в воссоздании образа Ленина имел большое значение для судеб нашей Ленинианы и для советской поэзии в целом, поскольку заключал в себе возможность дальнейшего новаторского развития лирики, посвященной важнейшим духовным и идейным проблемам современности, возможность синтезировать в поэзии нового времени личностное и общественное, человеческое и историческое. Образ Ленина приобретал жизненную полноту; поэзия, оставаясь лирической, проникалась историческим и социальным содержанием.

Яркий пример такой лирики – известный эпизод поэмы Б. Пастернака «Высокая болезнь» (1923 – 1928).

В этом отрывке – две концепции мира, два отношения к нему, – так сказать, «хаос» и «космос». «Хаос» царит в душе лирического героя, в его восприятии действительности. Чем «снимается» это ощущение? Речью Ленина, которую герой слышит на съезде, отношением к миру, воплощенным в ней.

Лирический взгляд Пастернака улавливает в Ленине то, чего сам лирический герой лишен, – энергию мысли, «дерзающей» быть направленной из души – в мир, чтобы перестроить его по законам разума. Войдя в «магнитное поле» ленинской мысли, ленинской концепции мира, лирический герой преодолевает ощущение хаоса в себе самом и в своем представлении о мире, он постигает величие исторического дерзания и революционного права на переустройство жизни.

Итак, с одной стороны, гений революции, вождь восставших масс, великий государственный деятель, олицетворение передовой мысли и философии эпохи. С другой – человек «простой и милый» (Есенин). Великий и земной. Мудрый и обыкновенный. «Ленин – солнце» и «ленинская простота».

Как выразить все это средствами поэтического искусства? Это была далеко не простая задача.

Решение ее находит Маяковский. Он словно бы поднимается над сегодняшним днем и с высоких позиций движущейся истории осмысливает судьбу и значение Ленина. Слившись с горем и мужеством масс, скорбящих по своему вождю, Маяковский обращается к эпическому повествованию о «долгой жизни товарища Ленина», об истории революционной борьбы, об истории ленинизма, ибо вне движущейся во времени истории нельзя ответить на вопрос: «Что он сделал, кто он и откуда – этот самый человечный человек?»

Перед читателем как бы проходят монументальные картины истории человечества, борьбы пролетариата за свое освобождение.

Образ Ленина раскрыт в поэме Маяковского и как образ творимой истории, и как индивидуальный человеческий характер. Он предстает воплощением, «персонификацией», «главным двигателем»»гигантского переворота, равного которому история не знала» (Луначарский) ⁴, гением революции, вождем партии и масс, строителем и организатором нового общества. Новаторство Маяковского заключалось в том, что он рассматривал героя и человека в потоке движущейся истории, а историю – как самодеятельность масс; что он художественно «соединил» историю и личность.

И поскольку история дана в восприятии, исполненном эмоциональности, страсти, она предстает перед нами не эмпирически-описательно, а реально, во всей своей конкретности и во всей громадности, как бы переживаемая сегодня. И подобно тому, как, по прекрасной поэтической формулировке Маяковского, в результате работы Ленина вставало как «простое делаемое дело, недосягаемое слово – «социализм», подобно этому в результате художественного синтеза поэмы вставал и «простой» и «недосягаемый» образ вождя нового мира.

Маяковский показывает Ленина и вблизи, выхватывая отдельные штрихи как бы «бытового», «обыкновенного» облика, и в иной плоскости, переключая повествование в «необыкновенное»: отдельный факт вырастает в гигантское обобщение, малая деталь переводится в исторический план. Обыкновенное, будучи соотнесенным со временем, «подключенным» к высшему смыслу эпохи, становится исторически значимым. Поэтому «земной», «простой» Ленин встает со страниц поэмы Маяковского мощной фигурой исторического Ленина » вождя революции и мирового пролетариата.

В какого-то парня

в обмотках,

лохматого,

уставил

без промаха бьющий глаз,

Как будто

сердце

с-под слов выматывал,

как будто

душу

тащил из-под фраз.

 

В простом, вроде бы даже «частном» разговоре с простым солдатом, среди всеобщего шума и движения Ильич угадывал то, что волнует всех угнетенных: «все раскрыто и понято» – «и крик крестьянский, и вопли фронта, и воля нобельца, и воля путиловца». И далее сцена разговора Ленина с «лохматым» солдатом переключается в общегосударственный, если не в общемировой план:

Он

в черепе

сотней губерний ворочал,

людей

носил

до миллиардов полутора.

Он

взвешивал мир

в течение ночи,

а утром:

– Всем!

Всем!

Всем это –

фронтам,

кровью пьяным,

рабам

всякого рода,

в рабство

богатым отданным. –

Власть Советам!

Земля крестьянам!

Мир народам!

Хлеб голодным!

Поэтический способ изображения, переключающий локальный факт в символическое обобщение движения самой истории, был подлинно новаторским завоеванием Маяковского.

А. Безыменский в своей поэме «Владимир Ильич Ульянов» (1926) тоже подметил характерные детали ленинского облика: «он ростом вовсе не громаден, напротив – ростом даже мал», «любил детей», «с восторгом дулся в городки». Возможно, поэт ставил себе задачей представить своего героя именно в этом аспекте, недаром он назвал свою поэму «Владимир Ильич Ульянов», подчеркнув житейское, а не историческое имя вождя. Но у Маяковского такие же будничные сами по себе детали переведены в исторический контекст, что, конечно, сразу меняет самый масштаб изображения. «Цвел в битвах шахматной доски», – пишет А. Безыменский. В поэме Маяковского Ленин-шахматист предстает стратегом и тактиком революционной борьбы: «…В люди выведя вчерашних пешек строй, становил рабочей – человечьей диктатурой над тюремной капиталовой турой».

Ленин раскрывается в поэме Маяковского в своей глубокой и сложной сущности – как человек и герой новой эпохи, как идеал человечности и гражданственности. Сам реквием финала поэмы превращается в грандиозный хорал революции, бессмертию ленинского дела, ставшего целью и смыслом жизни миллионов. Живой человеческий характер дан через лиро-эпическое восприятие исторического процесса. Лирическое «я» организует эпическое повествование, органически соединяя образы истории, вождя, поэта.

Живым итогом ленинской жизни, идей и свершений вождя прозвучала поэма Маяковского «Хорошо!», написанная к 10-летйю Октябрьской революции и развивающая далее лиро- эпический принцип отображения исторического процесса.

Образ Ленина в поэме «Хорошо!» словно бы растворен в движении истории, в самосознании масс. Но он – в центре. Все нити стягиваются по существу к нему. О Ленине говорят и думают все – и друзья и враги революции. Образ Ленина живет в самой революции, в душе поэта.

«Моя революция!» – эта замечательная формула Маяковского полно и ярко раскрывает взаимоотношения поэта и мира. Не бесстрастность летописца, но ярость солдата и вдохновение творца; не замкнутость жреческой келейности, но открытость всем бурям эпохи, концентрирующая в себе ее грозовые разряды. Именно поэтому Ленин Маяковского навсегда стал Лениным всего человечества.

2. «ЗАРЯ ПОСЛЕ НОЧИ ИЗГНАНИЯ»

Многонациональная наша поэзия воспела великого Ленина прежде всего как освободителя народов, борца за социальное равенство и справедливость, противника национального угнетения и рабства. Во многих литературах, особенно молодых и младописьменных, эту задачу первыми решали народные сказители, ашуги, акыны. Фольклор создал свою Лениниану. Это был голос самого народа.

Эпическое воспевание опирается на канонические традиции. Не уходя от этой традиции, народные сказания о Ленине претерпевают, однако, некоторые изменения. Они явно содержат несколько пластов художественности. Изображение мрачного прошлого тяготеет к реалистическим формам. Борьба Ленина за новую жизнь показана как битва батыра, богатыря, олицетворяющего светлое начало жизни, с силами тьмы и зла, – в романтических формах.

Уже в 1919 году киргизский народный поэт Токтогул воспел большевиков и Ленина в песне «Светлоликие большевики утвердили эпоху эту».

В эпическом повествовании вставал монументальный образ титана, народного заступника, сокрушающего царство зла и выводящего народы к свету, свободе, счастью. Вместе с тем эпическое воспевание приобретало отчетливый политический, публицистический характер. В фольклорном повествовании начинает звучать голос автора, который приносит в эпическую историю описание своей собственной судьбы.

У Джамбула и Сулеймана Стальского восприятие образа Ленина и его дела совершается через их личный мир. Сказители не просто описывают деяния вождя в эпико-героическом плане, они обращаются к Ленину, как бы задушевно беседуя с ним.

Эмоциональность народной поэзии позволила, опираясь на традиционные приемы, взволнованно передать всенародную скорбь о Ленине. Сулейман Стальский сложил свою потрясающую по выразительности и силе воздействия песню горя на сельском траурном сборе, когда в аул ночью прискакал гонец с печальной вестью. Это стало возможным потому, что поэт опирался на разработанные в фольклоре традиции оплакивания. Вообще в молодых литературах, где доминирующими были фольклорные традиции, прежде всего с их помощью воссоздавался голос скорби. Так, Сакен Сейфуллин в стихотворении «Скорбный день» (23 января 1924 года) в выражении чувств горя предельно «фольклорен». Лишь тогда, когда в стихотворении начинает звучать мотив осознанного сплочения и единения, поэт переходит к формам политической поэзии.

Гораздо труднее было фольклорной поэзии передавать своими средствами духовный мир людей, пробудившихся к новой жизни, но и здесь ленинская тема позволяла выйти на новые рубежи.

Взаимное сближение фольклорных жанров и публицистики пролетарской поэзии было, очевидно, не случайным. Ведь в обоих случаях превалировал «всеобщий», а не «личный» взгляд на мир и человека. Но эпический «всеобщий» взгляд в фольклорной поэзии был естествен, он соответствовал художественной ее природе. Когда же народная поэзия подходила к политической публицистике – это было уже признаком эволюции, говорящей о том, что в новых исторических условиях фольклорное повествование приближается к собственно литературным формам. И ленинская тема играла здесь первостепенную роль.

Некоторые же пролетарские поэты не смогли художественно овладеть темой, по крайней мере в самые первые годы после смерти вождя. Они или «взмывали» в абстрактную патетику, или, напротив, «опускались» до прозаического описательства, которому не хватало ни крыльев, ни внутреннего дыхания. Здесь «всеобщность» нередко становилась тормозом художественного развития.

Отвлеченные поэтические формулы («От горящей домны революций отошел Великий Кочегар!..») в применении к образу Ленина выглядели анахронизмом. Пафос или конкретность превращаются здесь соответственно в риторику или фактографичность.

Образ Ленина входит в поэзию и тех авторов, которые начали свой путь еще до Октября и были, в частности, связаны с такими литературными течениями, как футуризм и символизм. Тициан Табидзе в стихотворении «Петербург», написанном в первый же день Октябрьской революции, создает впечатляющую картину распада империи, гибели старого Петербурга.

1. «Известия», 24 января 1924 года.[↩]
2. »Известия», 30 января 1924 года. [↩]
3. Там же.[↩]
4. А. Луначарский, Силуэты, «Молодая гвардия», М, 1965, стр. 47.[↩]